- Хреново, - сказала Юля, - времени мало, а ничего толком неизвестно. Ты когда удирать надумал?
- Прямо сейчас.
- Вот как? Ты концы уже обрубил? Может, останешься еще ненадолго, попробуешь узнать - кто, как, где? У меня есть знакомые и там тоже, - она ткнула пальцем вверх, - только если я просто приду и это все выложу, мне, боюсь, не поверят. Подробности нужны. Явки, пароли, адреса…
Дима поежился.
- Понимаешь, мне кажется… я специально не спрашивал, но похоже на то, что я буду в той группе, которую ежедневно просвечивают. И Штирлица из меня просто не получится. Можно же не говорить этим твоим… знакомым… всякие подробности. Просто - предупредить, что переворот готовится. А они уж начнут рыть - что-нибудь накопают. Кстати, - оживился Дима, - мне кажется, что ФСБ их уже пасет. Понимаешь, им нет никакого смысла мне телефон с подслушкой подсовывать. Ну ни малейшего. А второй телефон, который мне Вирджил дал на время - он вообще не мой, самого Вирджила, скорее всего. Так он тоже с прослушкой! Так что, может, и не будет ничего. Арестуют их всех и посадят. И будут по телику трубить, как предотвратили революцию.
- Угу, - задумчиво сказала Юля, кусая губы.
- Даже если и не так, то быстро такие вещи не делаются. Не может быть такого, что проснулся утром, а там - уже все по-новому. Вон, даже Вирджил сомневается, что все по плану пойдет, а уж на самом-то деле. Да и вообще, простых людей еще неизвестно когда коснется - машина-то у них одна.
- Что? - встрепенулась Юля, - одна машина? Почему?
Дима пожал плечами.
- Не знаю. Вирджил сказал мне, что они пытаются ее повторить, но пока не получилось…
- Дима, - серьезно сказала Юля, - её надо уничтожить.
Лукшин, как раз отхлебывавший пиво из высокого стакана, фыркнул, поперхнулся и закашлялся.
- Ты шутишь? Ты точно шутишь. Да если она у них действительно одна, то представляешь, как ее охраняют?
- Где она находится?
- Понятия не имею, - Дима пожал плечами, поколебался, но продолжил, - мне Вирджил вообще-то говорил, что завтра мы съездим на нее посмотреть, но…
- Так съезди.
Подошел официант и поставил на стол две благоухающие пряными ароматами тарелки. Дима кивком поблагодарил его и пододвинул тарелку с лазаньей Юле.
- Нет-нет, - она отодвинула тарелку, - это всё твое. Я только немного у тебя попробую… м-м-м, как вкусно…
Дима отхлебнул пива и принялся за медальоны.
- Так что, - жуя кусок лазаньи, спросила Юля, - ты их всех уже на…й послал ровным строем? Вслух и письменно?
- Нет, я еще вообще ничего им не сказал.
- Так узнай тогда. Мне больше ничего не надо, кроме как где эта хреновина находится. Узнаешь, потом - вали огородами. А?
- Ну, - Дима засомневался, - наверное, можно… а ты потом что с этим сделаешь?
- Придумаю что-нибудь, - многообещающим тоном сказала Юля, отковыривая еще кусок лазаньи, - ну не козлы, а?
Замолчала и задумалась, продолжая потихоньку ковырять стоящую перед Димой лазанью. Дима сначала хотел было подтолкнуть к ней тарелку, но потом передумал и занялся своим блюдом. "Значит, я еще не уезжаю. Ну ладно. Надо все обдумать - все шпионы попадаются на мелочах… ничего он не забыл? Допустим, они знают, что я заходил в какой-то дом, что-то там делал целый час, а что - никакой информации. Подозрительно? Еще бы. Хотя стоп, это же не они. А ФСБ. Или ЦРУ".
Дима вздохнул - "Еще одно неизвестное в и без того сложном уравнении. А Вирджил, по идее, ничего не знает - зачем ему? Он в любой момент может сунуть меня в томограф и узнать всё то, в чем я самому себе признаться боюсь. И он знает, что я это знаю… тоже любопытный момент, кстати"
- Может, ты хоть попробуешь? - жалобно спросила Юля, - вкусная лазанья, правда.
Дима недоуменно посмотрел на тарелку, на которой сиротливо лежал малюсенький, обгрызенный со всех сторон, кусочек, и торопливо принялся допивать пиво, пряча за стаканом улыбку.
- Я знаю, ты там смеешься, - обвиняюще сказала Юля, - смейся-смейся, я тебе это припомню.
- Нет-нет, ты что, - сказал Дима дергающимся голосом, взял вилкой кусочек, прожевал, проглотил.
- Ну как?
- Вкусно! Ваще, - убедительно сказал Дима, хотя толком ничего не распробовал.
- Я ж говорила. Жаль, не была никогда в Италии, не знаю - там вкуснее, или тут.
- Не была? - удивился Дима.
- Я нигде не была, даже в Египте… официант!
Пробегавший мимо официант сменил курс и подлетел к столику.
- Счет, - сказала Юля.
Официант кивнул и исчез.
- Уже всё? - огорчился Дима, - может еще что-нибудь… десерт, чай?
- Дома чай попьешь, - сказала Юля и подмигнула, - у меня. Это же будет подозрительно, если ты меня выгулял, а напоследок не жахнул. А, Штирлиц, как же так?
Дима почувствовал, что краснеет.
- Я, вообще, собирался предложить… - сказал он, - но не знал, как ты отнесешься. Тема-то серьезная… мало ли
- Действительно, - согласилась Юля, - такую тему подняли, серьезную, угу… опасную даже, а тут - на тебе. Но я нашла выход: мы будем трахаться серьезно и торжественно. С осознанием. Никаких шуточек. Не-не.
Дима засмеялся:
- Да ну тебя.
Достал бумажник, с кивком взял принесенный счет, заглянул в него, вынул две тысячные купюры. Встал, снял с вешалки Юлино пальто.
- Ты не многовато чаевых ему оставил? - тихонько поинтересовалась Юля.
- Эх, - сказал Дима, надевая свою куртку, - когда-то я еще в следующий раз пойду с девушкой в ресторан? Может, и вовсе никогда. Что ж не шикануть напоследок?
- Позер, - прокомментировала Юля и потянула его к двери.
Погода опять испортилась - шел снег вперемешку с дождем, холодный ветер бросал эту неприятную смесь то в лицо, то за шиворот. Дорогу до Юлиного дома они почти пробежали, только перед самыми воротами Юля остановилась и спросила:
- Что-нибудь еще сказать хочешь? Дома я на такие темы не разговариваю.
Дима хотел ответить, что теперь-то смысла в этом нет, но не стал.
- Да нет, пожалуй… всё главное я тебе сказал.
- Тогда бежим.
В квартире отобрала у Димы мокрое полупальто, повесила на ручку двери. Залезла холодными пальцами ему под свитер - Дима ойкнул и поежился.
- Замерзла, - сказала она и звонко чихнула, - ты тоже весь мокрый - снимай джинсы. Бежим греться!
- Куда? - поинтересовался буксируемый Дима.
- В ванную! Петрович, кыш - промокнешь!
Затащила Диму в комнату, ничуть не уступавшую площадью той, в которой Дима жил последние полтора года, крутанула какой-то вентиль рядом с громадной угловой ванной. Из потолка, точнее, из большого диска на потолке, поначалу принятого Димой за вентиляционную отдушину, полились потоки воды. Комната начала наполняться паром.
- Ой-ёй-ёй, - стуча зубами, Юля быстро разделась догола, раскидывая одежду как попало; залезла в ванну, встала под струи и, закрыв глаза, блаженно вытянулась.
- Ммммм, кайф какой, - открыла глаза, - лезь сюда. Одежду на пол кидай - пол теплый, высушит.
- Ага, - Дима с готовностью закивал головой, - щас я, быстро. Разделся, аккуратно сложив джинсы на полу в уголок. Рядом положил свитер и, поверх него, остальную одежду. Посмотрел на стоящую в потоках воды обнаженную Юлю, радостно улыбнулся и шагнул в ванну.
- Ого, - сказала Юля, не открывая глаз, когда Дима случайно (ну, почти случайно) наткнулся на нее самой выступающей частью своего тела, - не торопись, я еще не согрелась.
- Да я… да, - Дима подошел к ней вплотную, потом, повинуясь непонятному порыву, крепко обнял ее. Он ожидал, что она сейчас вырвется и еще как-нибудь язвительно прокомментирует, но Юля молча прильнула к нему и прижалась щекой к плечу. Дима улыбнулся и поднял голову навстречу теплым каплям.
- Всю жизнь бы так стоял, - сказал он тихонько минут через пять.
- Не то, чтобы я сильно против, - с нарочитым сожалением сказала Юля, - но, что трахаться не будем, нет?
Дима засмеялся.
- Так замерзла, так замерзла, - пожаловалась Юля, опускаясь на колени, - что выходить не хочется. Тебе когда-нибудь глубокий минет делали?
- Да, - многозначительно сказал Дима. Юля отклонилась в сторону, чтобы капли не летели в лицо и вопросительно посмотрела на Диму.
- Ты и делала, - признался он, - в прошлый раз.
Юля хмыкнула.
- Это разве минет? Так, два движения. Сейчас поймешь, как должно быть. Знаешь, сколько я с бананом тренировалась? До того, как феей стать, даже до того, как член первый раз вживую увидела.
- Зачем? - удивился Дима.
- Дура была, - безапелляционно заявила Юля, взяла головку в рот и медленным движением придвинула голову вплотную к Диминому паху; лизнула яички. Отстранилась, сглотнула.
- Но в жизни пригодилось, как видишь.
- Ых, - сказал Дима, прислоняясь спиной к стене и прерывисто выдыхая, - наверное, я в раю. Ч-чем заслужил - неп-понят… но.
Юля ничего не ответила - рот был занят.
Закончилось все достаточно быстро - намного быстрее, чем хотелось бы Диме.
- Ну вот, - удовлетворенно сказала Юля, вставая и потягиваясь, - и согрелась, и десерт. Сейчас можно и чаю.
Дима почему-то чувствовал себя неловко.
- Я думал, мы еще, это… того… Что-то ты меня быстро…
Юля усмехнулась, подмигнула: - А как раз чтобы тебя на подольше хватило. По второму-то разу. Ты не боись, я своего не упущу.
Она вылезла из ванной, наскоро вытерлась, потом накрутила полотенце на голову и показала Диме на висящее неподалеку второе:
- Это - твое, - и, нарочито виляя бедрами, вышла из ванной.
- Эх, - сказал Дима, - шарман, однако.
Обтерся полотенцем высушил волосы, одел еще не высохшие, но - хотя бы теплые - джинсы, посмотрел в зеркало, пригладил пятерней волосы и пошел искать Юлю. И нашел - на кухне. Юля сидела за столом, одетая в белый пушистый халат, осторожно отхлебывая густой чай из исходящей паром стеклянной чашки.
- Я тебе налила, - Юля подула на чай, - садись. Извини, к чаю - только сушеные мандаринки.
Дима сел за стол, взял одну дольку, попробовал.
- Кислые!
- Угу.
- Хм, - Дима оглядел почти пустой стол, - фигуру бережешь?
Юля стрельнула в него сердитым взглядом, фыркнула, но ничего не сказала.
- Не, такую фигуру можно и поберечь, - сказал Дима примирительным тоном.
Юля снова фыркнула. Поставила чашку.
- Что б ты понимал, опять же. Ты вот сладкое любишь?
Дима пожал плечами:
- Ну, не то чтобы очень. Могу и обойтись.
- А я вот - люблю, между прочим. Щас бы профитрольку с заварным кремом, или вот пончик… свеженький, еще теплый… с сахарной пудрой… м-м-м… душу бы продала. Но нельзя. Есть у меня склонность к полноте - семейная. Папаша у меня на центнер тянет, да и маман недалеко от него отстала. А мне, с моей работой, полнеть, сам понимаешь, никак нельзя. Ну и не только в работе дело…
- Ну да, - сказал Дима, просто чтобы что-нибудь сказать. Юля бросила на него косой взгляд.
- Думаешь, чего это я, да? Я к тому, что знал бы ты, как я иногда ненавижу тех, кто спокойно трескает пирожные у меня на глазах! Прямо хочется иногда подойти и сказать, ты, корова тупая, посмотри какая ты толстая, хватит жрать! Ужас, да?
- Ну… - Дима слегка растерялся, - даже не знаю…
- Чего - не знаешь? Ужас, конечно. Какое мое дело - ну не следит человек за фигурой, может это его вообще не колышет, что мне - жалко, что ли? Так ведь нет - так, знаешь, скручивает от злости иногда… прям врезала бы. Я думаю - знаешь что? С сексом - то же самое.
- В смысле? - насторожился Дима.
- Ну вот смотри - практически во всем цивилизованном мире тема секса - запретная. Картинки и фильмы на эту тему - под запретом, ну, в той или иной степени. Удовольствие, получаемое от секса, считается каким-то неприличным; до восемнадцати, а где и - до двадцати одного - об этом и знать ничего не положено. Вон, в интим-магазины - до 18 лет вход воспрещен. Да после 18 там ничего интересного-то уже и не остается. И порнуху по первому каналу не крутят. Почему?
Дима пожал плечами.
- Чтобы дети не видели. А то насмотрятся, потом станут… извращенцами какими-нибудь. А так - где ты запрет нашла? Есть же каналы спутниковые… покупай приемник, и смотри сколько хочешь.
Юля внимательно посмотрела на Диму с презрительным прищуром.
- А самому подумать? Как люди друг друга мучают и убивают, это детям можно смотреть, да? А как друг другу удовольствие доставляют - нельзя?
- Нет. Как убивают - тоже нельзя.
- Это ты так думаешь. А общество так не думает. Вон - включи телевизор. Что ни новости - так всякие теракты и расчлененные трупы. Как кино - так убийства и унижения. Развороченные мозги крупным планом можно показывать, а минет - нельзя. Как в человека нож втыкают, можно показывать, а как х…й - нельзя. Почему?
Дима задумался.
- Ну, может, ты и права. Что удовольствие под большим запретом, чем страдания. Наверное это наследие еще совсем недавней, по историческим меркам, всеобщей религиозности. Во многих религиях же все телесные удовольствия - грех.
Юля мурлыкнула, улыбнулась и отхлебнула чай.
- А религия почему плотские удовольствия запрещает? Ну, с обжорством, например, все ясно - вредная привычка и нечего ее поощрять. Кстати, обществом чревоугодие особо не порицается. Ты можешь спокойно получать удовольствие от еды хоть один, хоть на людях, хоть с любимой, хоть с друзьями - без проблем. А с сексом - не так.
- Сдаюсь, - сказал Дима, - так почему же?
Юля победно улыбнулась.
- Да все просто! Я всё про то же понимание. Просто нужно самому прочувствовать что-то похожее и всё становится ясно. Дело в том, что люди не любят тех, кто получает удовольствие, которое они сами - по той или иной причине - получить не могут. Вот как я со сладким. А теперь - про секс. Пока молодой - все в порядке. Трахаешься, радуешься жизни, радуешься за своих друзей, когда у них все в порядке с этим делом. Сочувствуешь, когда не в порядке… а потом… ты чай-то пей. Остынет.
- Ага, - отхлебывая из чашки, - а что потом?
- А потом, - торжественно и мрачно сказала Юля, - наступает старость! И вот смотрит такой папаша на своего молодого сыночка. Как он то одну телочку выгуливает, то другую. То сразу двоих. И он же не может признаться, сказать, чувак, у меня уже пять лет как не стоит, так не травил бы душу, а? Не-ет. У людей так не принято - в своей ущербности признаваться. И он начинает его прессовать: это неприлично, это непристойно. Но совсем-то запретить - никак. Инстинкты, то-се, да и вымрем просто! Вот и начинают родители детишек ограничивать, чтобы они их не травили недоступными удовольствиями. Что можно только тихо, только под одеялом и под покровом ночи, и только - с одной и чтоб пострашнее была (как они говорят - красота не главное, главное, чтобы хозяйственная). А дети - они же родителям верят! Даже когда подрастут - меньше, но все равно - верят. Все равно что-то там откладывается в памяти. А лет через тридцать-сорок вспоминает он родительские слова и думает себе: "Бли-ин, папаша-то - прав был. А я дурак, не понимал. Сейчас-то понимаю - мерзость это". И давай своих детишек с двойным усердием прессовать. Вот так - пару тысяч поколений - и получите: "Он сказал - вагина! Хе-хе-хе-хе!". А всего-то - элементарная зависть, немного подкрепленная физиологией.
- Ну… - сказал Дима, - так а что ты тогда так взъелась на ту идею - что все всё знают? Вот смотри, если дети будут знать, что думают родители на самом деле, так и…
- Наивный ты. Ты думаешь, если не оставить людям возможности делать что-то плохое, так они этого делать и не будут?
- Ну… да!
- Я ж говорю - наивный. Да ничего подобного. Они исхитрятся, извернутся, обойдут все запреты и в результате это плохое станет еще хуже. Человека нельзя насильно сделать хорошим. Человек может стать лучше только в одном случае - если он сам решит так сделать. Вот чиновник минобразовский из сегодняшнего выпуска новостей. Думает себе про молодежь - ишь, веселятся, гуляют, что бы придумать такое, чтобы им жизнь мёдом не казалась? Но вслух он так не говорит, вслух он говорит что-то вроде: беспокоит меня распущенность, даже, не побоюсь этого слова, распутность нынешней молодежи, и потому предлагаю ввести комендантский час с одиннадцати вечера для лиц моложе шестнадцати лет. А слушатели его - такие же старые пердуны - встают и аплодируют. И опаньки. Ну сделай ты так, что его мысли будут всем видны, думаешь, он сразу перестанет завидовать молодым? Да ни фига! Просто он чувства свои глубже загонит. Раньше не говорил, теперь будет не думать. Будет истово верить, что действительно радеет за воспитанность и благочинность подростков, а в настоящих своих чувствах даже себе признаваться побоится - узнают же! И знаешь, что самое печальное?
- Что?
- Да то, что во втором случае гнобить подростков он будет куда сильнее и изощреннее. Чем глубже человек в себе что-то пытается спрятать, тем более уродливо оно потом вылезает. Это психология, чувак! Никуда от этого не денешься. А то, что твой Вирджил со товарищи придумали, это знаешь, на что похоже? Как будто они вдруг поняли: бли-ин, люди-то - срут. И заявили: срать - неэстетично, неэкологично и вообще - воняет. Давайте наденем на всех герметичные неснимаемые трусы! Ура, товарищи! Вперед, в чистое и пахнущее ромашками будущее! Бля… кретины.
- Я думаю, - рассудительно сказал Дима, - что, наверное, они и с психологами советовались. Я же просто всей теории не знаю, мне этих тонкостей пока не объясняли…
- Да нет, скорее всего, никаких тонкостей. Эти пламенные революционеры, мать их, всегда уверены, что лучше всех знают, как оно всё должно быть. Понимаешь, они считают, что все вокруг - либо такие же, как они сами, либо такие, как они себе представляют. Ты же вот тоже считаешь, что понимаешь женщин. Хотя ни разу у проктолога не был. Да пошел ты на х…й!
- И что, - сказал Дима, пытаясь не обижаться, - если я схожу… к проктологу, я стану понимать женщин?
Юля усмехнулась.