Кто обладает большей свободой, спрашиваю я? Та, которая вставляет себе имплантаты, чтобы побольше мужиков смогли отыметь ее до тридцатого дня рождения, или та, которая не позволяет им смотреть на свое лицо, чтобы от них не зависеть? И кто вообще сказал, что мужчина и женщина равны? Какая сука впервые додумалась до того, что тот, чье время мимолетно, может соревноваться с тем, кто сохраняет свои свойства до самой смерти? Что тот, кто может убить, равен тому, кого могут убить? Что тот, кто дает, ничем не отличается от того, кто насилует? Что тот, кто действует хитростью в силу слабости, вполне сопоставим с тем, кто просто действует силой? И если в ПМС я могу разрыдаться оттого, что на мою машину нагадил голубь, кто вообще решил, что я могу принимать взвешенные, самостоятельные решения по поводу собственной жизни?
Не скажешь, что у того старика в хламиде могли бы возникнуть такие проблемы в личной жизни, какие возникли у Гриши, полностью деморализованного общепринятым взглядом на женщин как на партнеров по адекватному диалогу. Свобода, которую мы имеем, конвертируется в возможность быть добровольно отъебанной официантом-арабом, и более ни во что. Диалог между мужчиной и женщиной сравним с диалогом кошки с собакой, если бы они умели говорить. Конечно, оба этих животных могут вполне миролюбиво сосуществовать в некоторых квартирах, но в глобальном смысле от этого ничего не меняется. Кошка всегда будет убегать от собаки. Тут хоть ты тресни.
За обедом я становлюсь свидетельницей разговора двух женщин из Челябинска. Позвольте мне их не описывать, иначе, боюсь, я разрыдаюсь.
- …Все в принципе нравится, но так они достали! - жалуется первая, ей лет тридцать пять. - Такое ощущение, что сквозь строй идешь. И смотрят, и смотрят.
- Да вообще кошмар какой-то! - поддерживает вторая, ей около сорока или чуть за сорок. - Вот неужели они за весь сезон еще не насмотрелись на эти сиськи-письки, меня бы уже тошнило, честное слово! То же самое нам бы с тобой каждый день хрены показывали - я б повесилась, ей-богу!
Тут я с ней совершенно не согласна. На хрен, знаете ли, смотри не смотри, он может быть интересен только в действии, а "сиськи-письки" потому так и притягательны для взглядов, что ничего сами по себе не могут. Взять хотя бы меня - моя человеческая ценность измеряется исключительно размером сисек, письки, степенью худобы и длиной ног. Если бы всего этого не было в достатке (исключая, конечно, письку), никто не знает, удалось ли бы мне посетить Египет на халяву. И что они вообще бредят, две клуши. Хочется встать и спросить, а замуж вас, что ли, по другому принципу брали?
Европейская цивилизация закончилась именно в тот момент, когда мужчина перестал смотреть на женщину с вожделением. Ему запретили. Ведь на партнера нельзя смотреть и думать, как ты его отжаришь, когда этот партнер, одновременно подтягивая чулки, жалуется, что не помнит код сигнализации на своей машине. Я ни разу не встречала мужчину, который не помнит код сигнализации на своей машине.
Осталось только лишить их последнего, что у них имеется от природы, - физической силы. После этого с ними можно спокойно дружить, не опасаясь, что, если ты вцепишься в волосы, тебя сильно ударят. Да ну что ты, моя малышка, только немного поцарапал, да и то мы были вчера такие пьяные, пипец!.. Судя по всему, мы стремимся именно к этому, к миру, где правят бал искусственные сиськи, где ты "считай, упала на сто пунктов" только потому, что справила тридцатник, и где, перед тем как хотя бы поцеловаться, нужно пройти такое количество унизительных моментов, о которых Фрейд и не мечтал, затеивая психоанализ.
Это мир, от которого мы удираем в отпуск, и там нас долбят в туалетах полуграмотные люди. О которых мы тем не менее можем с уверенностью сказать, что они - мужчины.
Кстати, вслед за сиськами по логике вещей должна появиться мода на силиконовые губы. Любая свободная женщина подсознательно стремится к тому, чтобы походить на куклу из секс-шопа, этим, по всей видимости, компенсируется отчаяние от того, что конечный выбор все равно делает мужчина. Обретая свободу обтягивать жопу и орать на собственного отца, ты в качестве бонуса получаешь неоценимую возможность пить одной у себя дома в пятницу вечером, рыдать в кровати и накачиваться снотворным. Это, безусловно, стоит того, чтобы каждый день с десяти до семи въебывать на работе и чувствовать себя совершенно независимой. Не грусти, подружка, ты многого достигла: в пробке ты смотришь из окна своей машины на рекламный плакат с силиконовой топ-моделью и прекрасно понимаешь, что до тридцати можешь подцепить какого-нибудь офисного неврастеника, который еще меньше тебя понимает, что делать с этим положением вещей. Когда у мужика кастрированы мозги, хуй перестает стоять сам собой.
Их страх перед нами вполне понятен. Кто мы? Женщины? Мужчины? Новая человеческая общность? Просто бракованный материал? Какого хрена мы насилуем их сознание своими правами, свободой, независимостью? Мы кричим о своих правах, обтянув жопы и стреляя глазами по сторонам. Возбуждаем и завлекаем, а перед самым ответственным моментом затягиваем долгую речь о равенстве. Интересно, почему мы не напоминаем о равенстве полов арабу, который задирает нам юбку и которому абсолютно по херу, сколько мы получаем, какая у нас тачка и жизненные перспективы?
Я думаю, это происходит потому, что, развернутые тылом, находящие в темноте опору в виде гладильной доски, мы впервые за много лет начинаем чувствовать себя уверенно и спокойно. Это сродни возвращению домой после долгого, изматывающего пути. Мы вдруг понимаем, что то, что сейчас происходит, и есть апофеоз отношений полов, где у каждого из них своя, извечная и самоценная роль. Мы вдруг вспоминаем свой, казалось бы, навсегда забытый текст, наша игра становится не то что талантливой, а просто блестящей, потому что к ней нас приготовила сама матушка Природа. Мы визжим от удовольствия, чувствуя в себе мужской член, и в этом нет совершенно ничего постыдного. Мы счастливы, только когда сдаемся и подчиняемся, и сколько бы статей из "Cosmopolitan", говорящих, что все вышесказанное в корне неверно, мы ни прочитали, суть вещей от этого не изменится.
С пляжа я вернулась в номер и плакала в постели полтора часа. Гриши на месте не оказалось - он, как я успела заметить, познакомился с таким же неудачником и часами просиживал с ним в баре у бассейна. Все было кончено. Навсегда. Через три дня мы вернемся в Москву и больше никогда друг другу не позвоним. Мужчины ведомы и манипулируемы, их не так уж сложно обмануть. Разгадка в том, что они могут развести нас на один секс по молодости, а мы можем развести их на всю последующую жизнь за их счет. И кто, спрашивается, круче?
Получается, во всем виновата я, и только я. Даже не знаю, что скажет мама…
Я решила просто полежать до ужина и посмотреть телевизор. Вдруг вернулся Гриша.
- Кого я вижу? - издевательски спросил он, рассматривая мою заплаканную рожу. - Временный простой, мадам? Все арабы на молитве?
Он был прилично пьян.
Я зарыдала с новой силой. Гриша невозмутимо достал из мини-бара бутылку пива и сел в кресло.
- Показательные выступления более не действуют, - сказал он. - Если сейчас ты начнешь лезть ко мне на колени и говорить: "Я тебя люблю", я буду вынужден покинуть этот замечательный номер.
- Почему? - всхлипнула я.
Он взглянул на меня с некоторым любопытством:
- Ну… Может, у тебя есть какие-то версии? Такого моего неадекватного поведения. Кстати, выпей, может, полегчает.
По Гришиному совету я смешала себе ром-колу из мини-бара и снова залегла в кровать.
- Сань, а я тебе даже благодарен, - сказал он вдруг почти дружелюбно. - Благодаря тебе, этой поездке я понял, насколько болезненными, больными даже людьми вы все являетесь. Ты, твоя Ника, все эти молоденькие телки, которые знакомятся в барах… Вы знаете только один способ понравиться - переспать, на что-то большее кишка тонка. Знаешь, я с трудом представляю себе свою мать, которая с кем-то трахается, чтобы отцу, например, что-то такое доказать. Да неужели ты думаешь, что я не считал тебя сексуальной, красивой, умной, с чувством юмора, что, выбрав тебя, я сомневался, что ты понравишься и подметальщику двора из Египта?..
- А сейчас уже не считаешь? - спросила я, залпом допивая коктейль.
- Нет, - ответил он. - Я вижу, что ты красивая, у тебя отличный загар, в отличие от меня, но ты - что-то вроде места общего пользования. Можно ведь любовно выбирать унитаз в свою собственную квартиру, но в общественном туалете даже самый классный толчок не вызовет желания остаться на нем навсегда… После всего, что здесь произошло, ты для меня как будто исчезла, осталась только оболочка, и, не поверишь, даже если ты начнешь мне сосать, у меня на тебя не встанет. Просто из-за несоответствия привычки и открывшегося внутреннего содержания.
- И что же мне теперь делать? - поинтересовалась я.
- Извини, дорогая, у меня нет носового платка.
В аэропорту Хургады Гриша спьяну преподнес мне дешевую покосившуюся чашку с букетом каких-то поникших цветов, этим подарком, видимо, закрепляя мое новое жизненное качество. Больше мы не встречались. Так завершились единственные серьезные отношения в моей жизни.
Не могу сказать, что, вернувшись в Москву, я сильно переживала о случившемся. Скорее даже наоборот. Я чувствовала какое-то подлое облегчение. Моя вселенная, когда из нее исчез Гриша, вновь стала одинокой, с элементами отчаяния, но при этом логичной. Все было на своих местах, и никто не мог доставить мне внезапные страдания. Кроме, конечно, мамы, но она этим правом обладала столь долгие годы, что я и не мыслила о возможности отчуждения.
Через пару дней после возвращения мама пригласила меня на обед и "поболтать". На тот момент у нее наклевывалось сожительство с каким-то спившимся вдовцом, и мама была крайне воодушевлена открывшимися перспективами. Когда я пришла и села за стол в нашей кухне, где практически ничего, даже посуда, не изменилось со времен моего детства, мама строго на меня посмотрела и сказала:
- Пожалуйста, расскажи мне, что случилось.
Я пожала плечами:
- Да ничего не случилось. Все как всегда.
- Но… - начала мама.
- Мам, - сказала я, - ну а чем все это могло закончиться? Чем? Счастливым замужеством, рождением ребенка? Неужели ты не понимаешь, что все это - полный бред и херня. Ты постоянно выходишь замуж, приманиваешь каких-то мужиков, и я искренне поражаюсь, как ты находишь в себе силы верить в то, что все может закончиться хорошо? Откуда эта вера, мама? На что вообще тут можно надеяться? После этой поездки я поняла одно: мне не нужен мужчина.
- Ты в своем уме? - воскликнула мама.
- Да, в своем. Единственная приемлемая для меня форма отношений с ними - секс, а в остальное время они меня утомляют.
- Ты ему изменила! - догадалась мама.
Я вздохнула:
- И не один раз.
Мама окинула меня презрительным взглядом и затарабанила пальцами по столу.
- Ты просто никогда не любила, - изрекла она наконец.
- А ты любила! Отца, да? Страшно вспомнить, как вы были счастливы!
Мама нахмурилась и замолчала.
В 12.50 Самолетов подходит к моему столу и, интимно наклонившись, спрашивает:
- Слушай, а может… в "Макдоналдс", а?
- Да! - с жаром отвечаю я. - Я уже месяц об этом мечтаю.
Самолетов смеется.
На улице жара. Мы идем по улице Гиляровского до "Макдоналдса", потом стоим минут семь в очереди, после чего получаем по подносу с гамбургерами, ставим их на стол, и Дима убегает в туалет мыть в руки. Такая уж у него фобия - микробы. Как-то он мне признался, что, помыв руки, может очень долго стоять у двери в туалет, пока кто-нибудь ее не откроет. Потому что сам Дима не желает ее открывать, не желает прикасаться к ручке, чтобы не умножать число микробов на руках.
Наконец он возвращается из сортира, и мы начинаем есть. Я откусываю от биг-мака и разглядываю вид из окна.
- Ты какая-то сегодня мечтательная, - говорит он с набитым ртом.
Я откладываю биг-мак.
- Знаешь, я мечтаю стать полной дебилкой, ни о чем не думать, воспринимать жизнь, которой я живу, как безусловную данность, вообще ни о чем не париться. Найти мужчину, который бы просто чем-то занимался, ну, такого, который дома в трениках и драных носках, и чтобы смотреть с ним по вечерам телик…
- Сериал "Счастливы вместе"? - уточняет Дима и тоже зачем-то откладывает биг-мак.
- Я думаю, если бы я была дебилкой, я бы не смотрела "Счастливы вместе", - отвечаю я, - там много иронии. Какой-нибудь сериал по каналу РТР - "Дикий ангел", "Любовь или ненависть", что-то такое… - Я продолжаю мечтать: - Я бы не волновалась по поводу работы, потому что какая разница, какая у тебя работа? Главное, что есть мужик и, типа того, любовь. Наверное, я просто хотела бы, чтобы те вопросы по поводу жизни, которые постоянно разрывают мне мозг, перестали бы меня интересовать. Я бы перестала видеть в них смысл и вообще видеть их…
- Ладно, зайка, давай поедим, - предлагает Самолетов.
Я киваю и послушно возвращаюсь к биг-маку.
Поев до некоторого даже отвращения к себе, мы поднимаемся из-за стола и идем обратно к офису.
Наш путь пролегает мимо бассейна, двух супермаркетов, парка. Ближе к парку Самолетов вдруг говорит:
- Я тоже всегда хотел стать дебилом. Из нас могла бы получиться отличная пара. Я бы работал по фигу на какой работе, а в свободное время стремился бы в гараж. Ну, как это обычно говорится - с мужиками посидеть, попить пивка…
Я решила не реагировать на этот пассаж - что тут скажешь? Очевидно, что меня угнетает любое постоянство, кроме того, которое я сама себе гарантирую. Мы всего лишь сходили вместе пообедать, а Самолетов уже надоел мне так, как будто мы прожили год на необитаемом острове.
Он указывает на лавочку перед входом в офис:
- Может, покурим?
- Мне что-то не хочется.
В журнале, куда я сбежала из Гришиной газеты, я познакомилась со Смоляком. Я заведовала отделом культуры, а он был внештатным корреспондентом, крайне озабоченным культурными темами, и заодно фотографом. В общем-то, наше сближение произошло на почве фотоискусства, потому что Смоляк постоянно меня щелкал и вывешивал фотографии в своем блоге. Благодаря ему я стала почти популярной. Он был очень трогательным и одновременно бесконечно порочным. Разбухнувший до почти американских размеров на кока-коле и бутербродах с белым хлебом, Смоляк в начале знакомства всегда стеснялся своей полноты и, вставая, скажем, из-за стола, очень по-женски натягивал на необъятный зад толстовку - в потрясающей вере, что она скроет плотские излишества.
Стригся он под пажа, и его пшеничные, чуть вьющиеся локоны обрамляли розовое лицо младенца из фильмов ужасов. Мне было совершенно безразлично, как Смоляк выглядит, как стрижется, сколько пьет. Я принимала его материалы, с удовольствием рассматривала фотки, а потом мы часами обсуждали книжные новинки и сериалы, которые на тот момент смотрели. Постепенно я узнала, что Смоляк жил в Питере, но переехал в Москву, потому что здесь у него случилась большая любовь.
- Даже не знаю, радоваться мне за тебя или грустить, - сказала я.
Смоляк брезгливо махнул рукой.
- А ты кого-нибудь любишь? - спросил он вдруг, рассчитывая, видимо, на ответную откровенность.
Сначала я думала отшутиться, но потом вдруг одним махом выложила ему про Гришу, арабов и про все прочее, с моей точки зрения исключавшее для меня возможность кого-то любить.
- А я вообще-то пидор, - сказал Смоляк.
- Правда? - оживилась я.
- Я ни разу не спал с женщиной, - понизив голос, подтвердил он, - меня тошнит от одной мысли об этом.
- То есть ты влюблен в парня? - уточнила я, сопоставив факты.
- Да, - грустно вздохнул Смоляк, - его зовут Ваня.
- Хорошее русское имя… - протянула я.
Облегчив душу, Смоляк пригласил меня пообедать. В соседнем здании с тем, которое занимал журнал, располагалось кафе, собиравшее всю местную алкашню по той причине, что там наливали самую дешевую водку. Приходя в это и любое другое заведение, Смоляк всегда заказывал борщ. Он вообще был чужд всякого жеманства и называл себя "русским пидором" - пил водку, дрался, блевал. Никогда не интересовался типично гомосексуальными процедурами, вроде маникюра или массажа.
- А чем вы занимаетесь с этим Ваней? - спросила я, когда мы уселись за обеденный стол и Смоляк опрокинул первую, стартовую рюмку.
- Ну чем-чем… - Он пригладил растрепавшиеся патлы. - Чем ты со своими мужиками занимаешься?
- Много чем, - я не дала себя так просто развести, - иногда мы просто сидим рядом на диване и смотрим телевизор.
- Ваня, он очень мерзкий, - начал Смоляк, шумно отхлебывая борщ, - лживый, капризный, как настоящая баба, хотя сосу у него всегда только я. Он ни разу не взял у меня в рот! Ни разу!
С соседнего столика на нас недобро покосились какие-то татуированные маргиналы.
- Наверное, ты его больше любишь, чем он тебя, - предположила я.
- Наверное, - не стал спорить Смоляк, - но эта любовь делает меня очень несчастным. Настоящих пидоров не так уж и много, в этом вся проблема. Такие как Ваня, они не настоящие. Они просто маленькие протестные мальчики, которые думают, что однополая связь добавит их образу скандальности. Это полная херня. Я знаю, что ему нравятся девки и он спит с ними, как он думает, втайне от меня. Он меня бросит скоро, и я сойду с ума.
- Ну зачем, Паша? - Я погладила его по руке. - Все будет хорошо, ты встретишь кого-нибудь другого…
- Другого?.. - Смоляк уставился на меня повлажневшими выпуклыми глазами и снова выпил водки. - Знаешь, когда мне было четырнадцать лет, я каждый вечер стоял у общественного туалета в Катькином садике и ждал, пока меня снимет какой-нибудь дядя, выебет в жопу и даст немного денег. И я больше так не хочу.
- Ну… - я помедлила. - Мне кажется, отношения, замешанные исключительно на оральном сексе, они какие-то неглубокие…
- Секс придумали бабы, - отмахнулся Смоляк, - мужику важно просто кончить.
Спустя короткое время наша странная связь переросла в настоящую дружбу. Смоляк часто гостил у меня дома, мы шатались по барам, посещали кинотеатры и выставки современного искусства, даже ездили вместе покупать одежду.
Однажды в конце лета мы вывалились ночью из "Билингвы" и пошли гулять по Чистопрудному бульвару. Смоляк был основательно пьян, а я, что называется, подшофе. Мы шли под ручку, чтобы не упасть. Было тихо и пустынно. Обсуждалась перспектива моего визита в Питер, где Смоляк обещался провести меня по самым злачным местам и познакомить с самыми жуткими отбросами общества.
- Знаешь, - вдруг сказал он, сжав мою руку, - самое непереносимое в мире - это одиночество. Можно сколько угодно корчить из себя такого крутого персонажа, делать вид, что тебе наплевать, но когда ты все время один, совершенно один, это просто пиздец. Это так крышу рвет, что страшно. Я думаю, ад - это одиночество. Я знаешь как представляю ад? Как будто в полной пустоте на цепях висит больничная койка, и вокруг темнота, и только страшные крики и шорохи. А ты сидишь на этой койке, и тебе некуда деться, и никого рядом нет, и никогда не будет. И так - вечность.
- И даже книг нету? - зачем-то спросила я.