– Шуточки! Милицию вызывали?
– Я – не. А он не знаю. Заперся же, видишь? Трухнул, наверно. Сидит там, подмывается что ли?
"Сучка! – проскрипел зубами Герман. – Сегодня же к такой матери…"
…Я к начальнику! – бросил Герман дежурному и повернул, было, на лестницу, но тут же уперся в перекрывший ему путь металлический штырь.
– Ко мне, гражданин! – окликнул его дежурный. – У нас так не ходят. Кто вы такой и по какому вопросу?
– Я – председатель областного теле-радио-комитета, и – по личному! – с вызовом от еожиданного препятствия ответил Герман.
– По личным вопросам начальник принимает по четвергам с шестнадцати часов. Поднимите глаза – здесь все написано, – сказал дежурный таким тоном, будто не расслышал, кого он так бесцеремонно остановил.
– Ну, доложи ему, капитан, если он здесь, кто к нему идет.
– А кто к нему идет? – переспросил дежурный.
– Я же представился. Слушать надо, капитан! – начал терять терпение Герман.
– Мне слушать мало. Документы ваши, гражданин!
Герман раздраженно протянул в окошко красную книжицу удостоверения.
– Таких корочек, гражданин, в пешеходном переходе на рубь штука дают. Мне паспорт нужен, – со скрытой издевкой, монотонно ответил дежурный. Не понравился ему этот посетитель, и он позволил себе слегка помурыжить его.
– Назови-ка мне твою фамилию, капитан, и изволь доложить начальнику о моем приходе.
– С удовольствием бы доложил, гражданин. Но начальника нет на месте, и когда будет, сказать не могу. Вызван в управление на совещание. Что еще хотите?
– Фамилию свою назови! – рявкнул Герман.
– А она прямо перед глазами у вас, гражданин. Читайте, если умеете.
– Ты мне ответишь за это, хам! – буркнул Герман и выскочил из милиции к машине.
– Куда? – спросил шофер.
– Да домой, куда же еще? – гаркнул он на шоферу так, словно тот сто лет должен был знать, куда сейчас везти шефа. От окрика водила втянул голову в плечи и резко вывернул "волгу" из переулка, едва не столкнувшись там с машиной, мчавшейся по прямой.
– Тихо ты, кретин!.. Что вы все сегодня такие!?
– Да мы и сегодня нормальные. Это вы чего-то… Не с той ноги, что ли?…
– Так… Сейчас ты договоришься у меня до заявления по собственному…
– Господи, да и пожалуйста! Напугал чем…
– Напугаю так, что вернешься к себе в колхоз навоз возить.
– Да все лучше будет…
– Останови! – скомандовал Герман и вышел из машины, едва она притормозила у тротуара.
…. – Ты чего это сегодня рано, забыл чего? – испуганно спросила Фаина, прикрывая собой проход из прихожей в комнаты.
– А что? Помешал? – И не переобуваясь, Герман протиснулся мимо супруги в гостиную и оттуда в неприбранную спальню.
– Эй! Следишь-то кругом зачем? Чего случилось-то? Я что, уборщица – за тобой подтирать? – взвилась она голосом.
– Извини. – Герман опустился в кресло. – День сегодня такой… Понедельник, одним словом…
– Да ты же почти не пил вчера… С чего он у тебя такой? По работе чего? – Она села напротив.
– Да так… Ерунда какая-то… – Он достал из нагрудного кармана изрядно помятый листок, положил перед женой. – Утром на столе лежал.
– И чего? – спросила она, прочитав записку. – Может, пошутил кто? – но руки и голос у нее дрогнули.
– Не знаю. Может и пошутил. А, может, и нет, – выпали у Германа слова. – Хорошо, если это кто-то свой. Он как-нибудь проявится. А если с улицы? Ты же знаешь, что сейчас творится… Рекламный отдел мог кому-то отказать, а виноват председатель… Сколько уже случаев было в Москве! Да и не только… Сучья стала страна.
– Позвони кому-то: пусть дадут охрану.
– В милиции даже слушать не стали. Капитанишко какой-то паршивый дальше своего вонючего окошка не пустил. Так я представился ему. А представляешь, как они с другими теперь разговаривают?
– А в прокуратуру если заявить?
– Там тоже сволочь на сволочи сидит…
– Что теперь делать? – Фаина покосилась на записку. – Я Нинке Завьяловой сейчас позвоню, пусть придет.
– Кто такая Нинка Завьялова и зачем она нужна?
– Нинка – нотариус. Тут же написано: "Написал завещание?" Нинка поможет. Ты, чего, не помнишь ее? – спросила Фаина.
– Так… И здесь меня уже хоронят, – проговорил Герман, глубже усаживаясь в кресле. – Ну, давайте-давайте. Сморчок твой недоношенный рад будет: место освободилось. Слушай, а это не он так озаботился?
– Ты – дурак? – вскинулась на него Фаина.
– Наверно – дурак, если до сих пор позволяю ему бывать в нашем доме. Когда он последний раз был? Вчера днем? А вечером, значит, записочку оставил?
– Ну, ты, Бубен, совсем уже! Нужен ты ему сто лет! А мне и подавно!.. Ой, я не так сказала. Он мне сто лет не нужен. Я что, дура – шило на мыло менять?
– Это точно. Это не часы на трусы менять. Всё! Пошли все вон! Я еду на дачу. Позвони в комитет, пусть приедет машина, – распорядился Герман и резко поднялся.
– Чего ты там не видел со вчерашнего дня? Давай я лучше Нинке позвоню. О сыне бы подумал… Про меня-то уж – ладно… Чего ему оставишь?..
– Тебя с твоим сусликом! Звони в комитет, я сказал.
– А суслик-то, как ты его называешь, тебе бы больше сейчас пригодился. Он как-никак в ФСБ теперь служит.
– Машину мне! Машину! – закричал Герман на жену. – Чтобы через пять минут!..
– И пошел ты тогда! – отмахнулась Фаина. – Сам вызывай.
Герман набрал номер телефона своей приемной:
– Этот олух возле тебя трется? – спросил он Галину, не называя ее по имени.
– Какой олух? Плешко, что ли?
– Какой Плешко? Шофер где? Пусть быстро летит ко мне.
– А он заявление написал и уехал обедать, – ответила секретарша.
– Какое еще заявление?
– По собственному. Сказал: "В гробу я видел такого шефа возить". И уехал.
– Да что вы все там?! – взорвался Герман. И тут же взял себя в руки. – Слушай, он сегодня не раньше тебя появился в приемной? Не мог он подкинуть записку?
– Да вы чего, Герман Петрович? Он от руки-то пишет, как кура лапой. А к машинке и не подходил никогда… А вы чем так допекли его сегодня? Красный давеча прилетел! И сразу – заявление…
– Много будешь знать, меньше будет премия, – оборвал ее Герман. – Меня сегодня нет. – И попробовал пошутить: – А буду ли завтра, один аноним знает!
– Э-э! Типун тебе – шутить так-то!.. Отдыхай. Уж как-нибудь прикрою. И не думай не про каких анонимов. Шутки это чьи-то дурацкие.
Герман прошел в спальню, не раздеваясь, повалился на кровать, уставился глазами в потолок. "Шутки это чьи-то дурацкие"… Знать бы чьи… И кто тут больше дурак – кто пишет такие записки или кто на них так реагирует?… Вообще-то любой бы на моем месте… А что бы он делал на моем месте? Стал бы искать автора? Или задумался бы: почему?… Автора я уже пробовал вычислять. Не повезло… Теперь – почему?… Кому могут писать такие записки? Тому, кого можно этим напугать? Значит, кто-то считает, что я трухну?… А я трухнул?… Любому было бы неприятно. И я, оказывается, не железный дровосек… Ну, и не Страшила – точно… Просто – такой хреновый день… Такой трухлявый пень!.. День – пень… Что дальше? Хрень? Или кремень? А, может, ремень?.. Ой, ремня не надо!.. Премия за самый короткий роман без названия… Всего одна строка: "Не надо. Я – сама." И думай, что хочешь. Гениальней "Черного квадрата"!
– Герман, ты не спишь? – донеслось из гостиной. – Нина приехала. Ты сюда выйдешь или мы к тебе пройдем?
– Ты – наследница первой очереди, пиши сама, что хотела бы от меня получить, – ответил он, не поднимаясь с кровати.
– Герман Петрович, это не серьезно, – услышал он голос нотариуса. – Надеюсь, вы в силах выйти?
– В силах, в силах. Иди сюда, не дури! – заглянула в спальню жена. – Ну, ты бы еще в сапогах улегся!
Нарочито кряхтя, Герман поднялся с кровати, нарочно взъерошил перед зеркалом волосы, вышел в гостиную, тяжело сел к столу.
– Не дадут о душе спокойно подумать… Ладно, спрашивайте – отвечаю.
– Я немного в курсе ваших проблем, Герман Петрович. Фая вкратце рассказала, – деловито начала Нина. – Как вы сами думаете, чем могло быть предопределено такое послание? Вы кому-то крупно задолжали, перешли дорогу в карьере или дали кому-то серьезный повод для ревности? Короче, кому выгодно так шантажировать вас?
– Я, конечно, не ангел, где вы их теперь найдете? Но не должал, не переходил и не давал. Бог свидетель! – ответил Герман.
– Ну, бог свидетель всему. Оставим его в покое. Скажите, что и в чью пользу вы намерены завещать?
– Я? А что у меня есть, кроме совести и чести? Квартира, дачный домик на участке в шесть соток, служебная машина, рыжая секретарша и безусловный авторитет в определенных кругах! Что еще? Сын, жена и ее недоношенный любовник в чине майора ФСБ. Что еще может быть у российского интеллигента?
– Нина, он спятил сегодня, чушь несет всякую, – рассердилась Фаина. – Извини нас, пожалуйста.
– Хорошо. Вы тогда обсудите всё, и я вас жду у себя. Адрес, приемные дни и часы указаны в визитке. – Она сложила приготовленные бумаги в папку, легко встала из-за стола и пошла к выходу.
– Нина, а может, чего ни будь?… – каким-то несвойственным ей жалобным голосом спросила Фаина.
– Спасибо. В другой раз. – И вышла.
– Ну, Бубен, ты и балда у меня! Не стыдно? Я человека с работы сорвала ради тебя, а ты дурака валять? "Интеллигентный человек"!
– Ради меня или ради себя? Я себе что-то должен завещать? – спросил Герман, отправляясь обратно в спальню.
– Урод! – тихо сказала ему вслед Фаина. И громче: – Господи! Столько лет!.. За что? И верно, лучше бы пришибли чем…
Спал Герман беспокойно и среди ночи вскочил от ужаса, сдернув с жены одеяло.
– Ты чего это? – спросила Фаина, напуганная хриплым стоном мужа. – Болит чего или сон дурной? Куда ты не хочешь?
– Спи! Я сейчас. – Он глотнул воды из стакана, который всегда ставил на ночь на тумбочку у кровати, и упал головой на подушку. "Это что, каждую ночь теперь такая чушь будет сниться?" – подумал он и напряг память, чтобы вспомнить подробности только что пережитого видения.
А видел он мужа Галины Серегу. Тот орлом сидел на "очке" какого-то нескончаемо длинного грязного туалета и мял в руках клок газеты. "Ты чего это здесь?" – якобы спросил его Герман. – "Я "по большому" сижу. А ты как тут оказался? Тебя же нету уже…" – "Как это нету? И я "по большому" зашел. Можно мне рядом?" – "А тебя ведь инет! Мне Галка вчера сказала, я не поверил. А сегодня – читаю: правда." – И Серега отдал Герману мятый клочок газеты. Герман расправил его и прочитал: "Областной комитет по телевидению и радиовещанию с прискорбием сообщает, что 15 мая сего года после непродолжительной медвежьей болезни скоропостижно скончался председатель комитета Герман Петрович Бубнов. Похороны уже состоялись." – "Ты прав, – сказал Герман. – Только не написано, где состоялись похороны." – "А вот здесь и состоялись!" – Серега вскочил с "очка" и стал толкать туда Германа вниз головой. – "Не хо-чу-у-у!" – закричал Герман благим матом и вырвался из рук Сереги, содрав с него какую-то попону.
Как он теперь видел, это было одеяло Фаины. "Надо же, как написали сволочи: "после непродолжительной медвежьей болезни…" Это значит, я обделался? А на самом деле?" – Герман сунул руку под одеяло, пощупал трусы: "Приснилось!" – вздохнул с облегчением и тут же вздрогнул: "А причем тут Серега? Это и есть "серьезный повод для ревности"?
Долгая дорога к храму
В канун светлого праздника Воскресения Христова, на рассвете Великого Четверга страстной седмицы в кованные двери храма Всех святых, в России просиявших, что в селе Всехсвятское, нетерпеливо постучали.
– Кого Бог дал или черти носят в такую рань? – проскрипел из-за двери сонный голос храмового сторожа.
– Мне бы отца Павла! – ответил голосу задрогший в дороге пришелец.
– Да где же я тебе его возьму? Ты бы, мил-человек, еще раньше пришел. А кто таков будешь-то? – спросил тот же голос.
– Я из Москвы. Писатель Сергей Бенделасов, если интересно…
– Вона что! Хорошо не из Киева или Орла! Много тут всяких бродит… Из Вятки тут как-то были, дак все образа старинные унесли, и взятки с них гладки… Ты бы, мил-человек, отошел по-хорошему, пока я мужиков не созвал…
– А Павел скоро будет? – настойчиво спросил Бенделасов. И зачем-то добавил: – Я исповедаться к нему приехал.
– И исповедников тут всяких перебывало… А батюшко, как ему станется, так и придет. Поди, соль великочетверовую ставит. Глянь вон на домишко справа, труба не чадит? Нет? Значит, почивает еще. Жди, коли приехал, – все так же скрипел голос из-за кованной двери.
– Да замерз я тут к черту! Когда он будет?! Что за порядки у вас? В храм божий дверь закрыта! – прокричал Бенделасов отчаянно. – Сдохнуть мне, что ли тут под дверью, пока поп ваш проснется!
За дверью что-то стукнуло, и приоткрылась одна узкая ее сворка, из которой высунулась неприбранная голова низенького старичка.
– Помирать-то зачем, коли не причастился пока? Заходи. Правда, тут тоже не больно жарко, хоть и топлено. От зимы еще храм никак не отойдет, – сообщал старичок, оглядывая пришельца цепкими глазками. – Заходи. За свечной лавкой ларчик есть. На вота шубенку мою, постели там на ларчик-то и погрейся, приляг. Батюшка-то пока все дела обрядит, да соберется, ты и отдохни с дороги…
Бенделасов глянул на обшарпанный прилавок свечной лавки, что ютилась в углу сразу за дверью, представил себе, что там за "ларчик", оценил взглядом овчинную рванину "шубенки", наверняка полную блох, и шагнул, было, из притвора в светлое помещение храма. Но встрепанный сторожишко как-то юрко оказался перед ним и загородил дорогу распахнутыми руками.
– Э-э! Вот уж нет! Зайдешь, когда позовут! – возвысил он голос. – Пока батюшко не пришел, там делать нечего.
– Господи! Да я хотел фрески посмотреть, иконостас… – пробормотал Бенделасов, отступая. – Кто же вас напугал-то так, что боитесь теперь любого?
– Да мало ли? Раньше и я тут не спал, думали Бог бережет, дверь одним колышком подпирали… А вятские раз пришли, да всё и вынесли… Не бога, не черта не убоялись. А спи я тут, и меня бы пришибли. От той поры и сторожу. Так что, скажи спасибо, что пустил, а дальше притвора пока не ходи.
– А когда обычно приходит отец Павел? Я имею ввиду – в котором часу? – спросил Бенделасов.
– Да как народ подтянется, так и он придет.
– А я, значит, ему не народ? Человека из Москвы ему мало? Из Лондона у него народ собирается или из Иерусалима? Кто для него народ? – начал выходить из себя Бенделасов и нашелся: – Ты вот чего, дед… Иди к нему и скажи, что его ждет командор Международного Ордена Святого Ковчега. Пусть бежит сюда…
– Господи Иисусе! Так бы и сказал! Я мигом тогда! – засуетился старичок, пряча ноги в старенькие валенки с галошами. – Щас я. Только уж и ты, командир, на воле подожди, а то мало ли што… – И, подхватив Бенделасова под спину, вывел его на улицу. – Щас я. Мигом! – и усеменил к дому, что тут же, за церковной оградой.
Содрогнувшись от утренней прохлады – в храме все-таки было теплее – Бенделасов плотнее запахнул плащ и огляделся. "Какое убожество!" – отметил он, оглядывая низкую ограду территории храма с побеленными видно совсем недавно воротами и калиткой, со стареньким домиком настоятеля и покосившимися в разные стороны крестами над могилами старого кладбища, выступающего в узком проеме между храмом и домиком священника. "И чего меня несло сюда? – подумал он. – Мало церквей в Москве? Из окна Новодевичий видно… Нет, надо нестись куда-то в глушь… Попы, что ли не везде одинаковые?… Нет, говорят этот прошлого Патриарха исповедовал… Почему бы ему не простить грехи и командору?… Хотя, надо ли представляться ему "командором"? Если глупый поп, всё равно не поймет, а, если как о нем рассказывал… Этот…, то для него любой – "раб Божий"… Да так-то и лучше. Приехал – "Грешен, батюшко!" – "Бог простит, сын мой!" И поворачивай домой… И это всё? Так легко? Какого же рожна я мучился столько? Столько скреб себе душу… Столько не спал ночей… Столько будил в себе совесть… И действительно ли будет легче от простого разговора с простым сельским попом?.. Правда, Этот рассказывал, что поп он совсем не простой и вообще не поп, а монах…"
Распахнулась дверь в крылечке домика настоятеля, и оттуда скорым шагом прошел к храму невысокий тонкий мужчина с большой седеющей бородой и густыми темными волосами, отпущенными до плеч. За ним, едва поспевая, семенил сторожишко. Ему надо было показать, что, мол, вот он, пришелец-то, на воле ждет, а не в храме без присмотра… Но отец Павел уже здоровался с гостем и открывал ему двери в храм.
– Заходи, добрый человек, – сказал он. Но едва Бенделасов двинулся, Павел остановил его: – Ежели крещёный, так осенил бы лоб-то – в храм идёшь… – И сам трижды перекрестился с поклоном.
Вошли. Павел оставил гостя в небольшом приделе слева, а сам скрылся за Златыми вратами алтаря с потемневшей и местами облупившейся позолотой, сказав по пути гостю, что скоро приготовится и выйдет. А Бенделасов стал оглядывать крохотное пространство придела, довольно закопченное, на фоне темных фресок которого как-то не очень уместно смотрелись свежеписанные иконы с образами святых, среди которых он узнал только Серафима Саровского, воздевшего руки к небу.
"Господи, куда меня занесло! – едва ли не в голос подумал Бенделасов. – Убожество какое… Кому и перед кем тут каяться? Этому мужику в черном? Да кто он такой и что он поймет?"
Бенделасов круто повернулся к выходу и в два шага оказался на улице, где занималось уже туманное, но обещающее стать светлым утро.
– Ты куды это, мил-человек? – донесся до него голос сторожа, выскочившего за ним из храма. – Батюшко щас будет готов к причастию…
– А пошли бы вы! – отмахнулся Бенделасов и быстро вышел за ограду.
– Ну и здря! Бог-то, погоди, накажет, – сказал на это сторож.
Бенделасов, не оборачиваясь, еще раз отмахнулся рукой и пошел по обочине грязной дороги к центру села, бормоча: "То же мне "дорога к храму", грязища одна!.. Неужели Патриарха сюда возлили в такую даль и глушь?.. Да врет Этот всё! А я лопухи развесил, рванул черт-те куда… Зря левака отпустил. Куда теперь двигать?" – Он остановился, чтобы вспомнить, с какой стороны въезжал в это еще дрыхнущее или вымершее уже, совершенно безлюдное село.
Где-то впереди послышалось тарахтение трактора, и Бенделасов ускорил шаг. Может, кто-то там скажет, в какую сторону двигать к станции. Он повернул к домам, куда вела разбитая сельская дорога, и увидел выезжающий из ворот трактор. "Сейчас ведь рванет куда-то, ищи его потом…"
– Эй, эй! – крикнул Бенделасов во всю силу недюжинного своего голоса, потом, для верности, свистнул.
Трактор остановился. Открылась дверца кабины, высунулся человек, огляделся, увидел машущего рукой Бенделасова, и круто развернул фыркнувший мотором колесник в его сторону.
– Чего надо? Здрасте! – высунулся из кабинки молоденький тракторист.
– До станции как здесь добраться? – спросил Бенделасов.
– Чего проще! Залезай, подкину. – И открыл дверцу с другой стороны кабины. – Сзади обходи, а то спереди он у меня иногда брыкается. Молодой еще, не объезженный…