Первое апреля октября
На площадке, мимо которой опаздывал на работу Родин, мальчишки гоняли в футбол. Гоняли, то и дело оскальзываясь на мокрых листьях, иногда валясь на жирную и влажную осеннюю землю. С утра пораньше. И охота же им!
Всё кончилось бы не так, как кончилось, если бы мяч не ударил Родина в спину. Грязный мяч. В чистую куртку.
Он рассерженно повернулся, готовясь высказать шпане всё, что думает по этому поводу.
Мяч лежал у ног. Знакомый до ужаса. Те же серые глаза на грязном опухшем лице, те же белокурые волосы и глубокие залысины. Родинка на лбу.
"Кто бы это мог быть?" - напряг память Родин.
- Дядь, а дядь, пните мячик! - крикнул один из пацанов.
Другой добавил:
- Пожалуйста.
"Похоже на Сорокина, - думал Родин. - Да нет, Сорокин - лысый".
Он присел, повернул мяч, брезгливо стёр со щеки грязь.
"Киреев! Конечно же Киреев, как я сразу не узнал… Хотя… Нет, не Киреев".
- Дядь, а дядь, пните мячик!
И тут до него дошло.
"Это же я! Ну точно".
Отошёл к прижавшейся у бордюра машине, заглянул в зеркальце.
Да, так и есть.
Вернулся, приладил голову на место, наспех умыл побитое лицо в пропахшей осенним утром луже.
- Опаздываешь, Дёмин! - пожурил главный, встретившись Родину в коридоре. - Две минуты десятого уже.
- Полторы, - поправил он. И тут же, заглаживая дерзость: - Извините, Вилен Маркович, больше не повторится.
"Какого чёрта он назвал меня Дёминым? Кто такой этот Дёмин? Что-то не помню я в отделе такой фамилии. Это не Пашка ли из отдела кадров?.. Ну и ладно, хоть не мне опоздание засчитает".
- Привет, Витёк, - Верка из планового чмокнула губами в воздухе, плюнув в него воздушным поцелуем. - Ой, ну и видок у тебя!
"Витёк?.. - подумал он, машинально уворачиваясь от плевка. - Ты чего это, голуба! Какой ещё Витёк".
Поцелуй пролетел мимо щеки, шлёпнулся в стену неаккуратным потёком лиловой помады. Пожилая уборщица Шапошникова выматерилась сквозь сухо поджатые губы и поковыляла стирать кляксу.
В отделе тускло отражала свет лысина главбуха Сорокина. Из-за монитора выглянула сонная Татьяна.
- О! Ты чего к нам, Витюш? А с моськой что?
- Витюха слоновье ухо, - рассмеялся собственной глупости Киреев.
Под неприязненно-вопросительным взглядом главбуха Родин прошёл к своему столу, уселся на привычный стул.
- Ты чего, Витюш? - выпучилась на него Танька.
- Это Родина стол, - пробубнил главбух.
- А я кто? - поинтересовался он в надежде, что коллеги помогут определиться с личностью.
- Хе-хе, - Киреев многозначительно покрутил пальцем у виска.
- Чего отмечали вчера, Витюш? - улыбнулась Танька.
- Вы, товарищ Дёмин, шли бы к себе, не отвлекали коллектив, - строго посоветовал Сорокин. - Нам работать надо, - и бросил суровый взгляд на Татьяну.
Та с небрежной грацией спряталась за монитором, неспешно застучала клавишами. Сиротливо склонился над горящим отчётом Киреев.
По всему выходило, что Родин всё же чужую голову нацепил.
Он поднялся, подошёл к зеркалу, висящему между столами. Посмотрелся.
Странно. Это было его лицо, однозначно.
Присмотрелся получше, разбирая знакомые морщины, прыщик, родинку.
Его, его лицо, чего они…
Дошло: "Розыгрыш! Первоапрельский".
"Хм… Октябрь месяц на дворе, однако… Но у дураков всегда первоапрель".
По кабинету потянуло гарью.
Киреев вскочил, принялся хлопать ладонями по тлеющему толстому гроссбуху, чертыхаясь.
- Горим, - покачал головой Сорокин. - Работнички… Говорил же вам, товарищ Киреев, займитесь отчётом! Ещё два дня назад сказал. А вы всё "не горит", "не горит, успеем"… Вот вам и не горит! Ещё как горит! А вместе с ним горит ваша премия. И Родина заодно. Взяли моду опаздывать.
Киреев понуро стряхнул с гроссбуха чёрные хлопья пепла, уселся на место, упал лицом в ладони, зарыдал. Татьяна незаметно показала Сорокину из-под стола "фак".
Из кабинета Сорокин Родина таки выгнал. До обеда тот слонялся по коридорам конторы, то и дело переходя на рысь или прячась в туалете, когда слышал деловитое покашливание главного или сопение зама. С тоской ожидал окончания рабочего дня, беспрестанно поглядывая на часы.
После обеда, когда Родин уже основательно проголодался, из их кабинета повалил густой дым. Кто-то вызвал пожарных. Следом приехала скорая. Вынесли на носилках Сорокина. "Инфаркт", - коротко бросил санитар в ответ на вопросительный взгляд Родина.
Пока всем было не до него, он проник в мокрый и провонявший гарью кабинет, метнулся к своему столу и достал из тумбы коробку лапши "Доширак". Обойма из пяти таких коробок всегда закупалась по воскресеньям, на всю рабочую неделю.
Возиться с заваркой было некогда, поэтому Родин быстро сжевал лапшу всухую, наспех запил противно тёплым чаем и закусил кусочком сахара.
Когда вернулась заплаканная Татьяна, углеводы уже растворялись в желудке, а Родин с деловитым видом перебирал бумаги.
- Наконец-то! - воскликнула Татьяна. - Здорово я их выпроводила, да?
- Кого? - не понял Родин.
- Сороку с Киреевым. Это же я подожгла отчёт.
- Зачем? - недоумевал Родин.
- Как зачем, глупый! - воскликнула она, бросаясь к нему на колени. - Чтобы не мешали. И Родя сегодня не пришёл, как знал. Так что - праздник, Витюш!
- Какой?
- Ты чего, совсем того, Дёмин? - пылко выдохнула она ему в ухо, обхватывая ногами за талию, прижимаясь грудью и ероша родиновские (или всё же дёминские?) волосы.
- Я не Дёмин, - попытался оправдаться Родин.
Но она его уже не слушала…
Противно скрипел стул. Протяжно постанывала Татьяна, жарко шепча ему в не его ухо всякую страстную ерунду. Под мышками у неё вкусно пахло потом и дезодорантом. В ней было хорошо, но недолго.
- Ты уже всё что ли? - простонала Татьяна.
- Да, - честно признался Родин.
- Ничего тебя разобрало! - произнесла она, довольная своей безраздельной властью над мужчиной.
Она не знала, что у Родина давно уже не ладились личные отношения с женой.
- Я пойду, пожалуй, - покраснел он, ретируясь.
В коридоре слышны были неясные звуки, сдавленные выкрики и мат. Пожарные избивали Киреева, зажав его в угол перед кабинетом главного. Сам главный стоял, развязно засунув руки в карманы брюк и гонял по губам, из угла в угол, "беломорину". Пиджак он сбросил, рукава белой рубашки под чёрными подтяжками были засучены до локтей. Руки по локоть в крови.
- Иди, Дёмин, работай, - бросил он Родину, когда тот остановился посмотреть.
- За что они его? - поинтересовался Родин.
- Поджигатель, - коротко отозвался главный, сопроводив это слово ещё более коротким.
Родин незаметно скрылся в туалете. Последнее, что он видел, был главный, который растолкал пожарников и методично, раз за разом, бил массивным кулаком Киреева в нос. Нос на глазах превращался в шляпку гриба.
После звонка, знаменующего собой окончание службы, Родин торопливо направился домой.
"Сейчас, - думал он в лифте, поднимаясь на свой седьмой этаж и замирая от сладкого предчувствия, - сейчас кончится первое апреля и снова начнётся октябрь".
Жена открыла как всегда с лениво-недовольным видом, но тут же замерла у двери.
- Вить, ты чего, сдурел? - уставилась она на Родина очумелым взглядом. - Сейчас Родин явится!
- Уже явился, - бледнея произнёс он.
- Где? - испуганно притихла супруга.
- Здесь.
- Да ну тебя, - отмахнулась она. - Дурацкая шутка какая-то, чё к чему… Ты чего пришёл-то? Сегодня же среда, не твой день.
- Домой шёл, - подыграл жене Родин. - Дай, думаю, загляну.
- Умничка, я рада. Но ты уходи, Витюш, быстренько. Сейчас этот припрётся.
- Ладно, - кивнул Родин. - Поцелуй меня напоследок.
Жена с готовностью припала к его губам млеющим поцелуем с привкусом давно забытой страсти и недавно слузганных семечек. Он уже и не помнил вкуса её лобзания.
Едва она отлепилась от его губ, Родин отвесил ей тяжёлую пощёчину.
- Стерва! - прокомментировал он своё действие.
- Ты чего это! - обомлела жена. - Ты дурак, что ли?
- Шалава!
- Да сам-то ты кто?! - взъярилась супруга. - А ну, пошёл отсюда, козлина!
По крайней мере, теперь он был уверен, что между его женой и Дёминым всё кончено. Но для верности нанёс ещё несколько быстрых ударов в болевые точки:
- Шлюха фригидная! Неряха! Неумеха!
И ввалился в лифт, прежде чем супруга метнулась в прихожую, к сумочке, где лежал шокер. Жена попыталась разжать дверь лифта, но к счастью ей не хватило сил.
Потом Родину пришлось долго петлять в лифте по этажам, потея от ужаса, прислушиваясь к топоту по тёмным лестницам и зловещему шлёпанью тапочек о пятки супруги - вверх-вниз, вверх-вниз. Наконец супруга утомилась и Родину удалось бежать.
Не меньше часа он слонялся по дождливым улицам и всё вертел головой, пытаясь определить, привычно ли она сидит на шее. Голова сидела как влитая. Наконец, уже изрядно промокнув, остановился у крыльца исторического музея. Из окошечка кассы ему улыбнулась дама в костюме Венеры Милосской и призывно махнула обрубком руки.
Идти было всё равно некуда, так почему бы и не в музей. Он купил билет, оплатил страховку и получил в подарок значок с портретом вождя.
В музее было пустынно, гулко и холодно, удушливо пахло многовековой историей человечества. Дремали в гладиаторских сетях пауки, лениво вспархивали с насестов летучие мыши.
Скучающий экскурсовод в костюме царя Артаксеркса прилепился к Родину и неотлучно сопровождал из зала в зал, заученно и по-музейному гнусаво бубня:
- Скифская чаша… Меч викинга… Обратите внимание на оформление рукояти… Платье княгини Ольги… Воинское облачение генуэзского всадника тринадцатого века… Голая баба… Ещё одна голая баба, но другого скульптора. Хотя, если честно, это не баба, а трансвестит. И не скульптора, а меня. Так получилось. А что прикажете делать целыми днями в этой обители скуки… Шлем тоурмена… Это пятнадцатый век… Это девятый век…
В маленьком проходном дворике разместилась под навесом гильотина. Остро поблёскивала под неярким небом холодная сталь косого ножа.
- Рабочая? - поинтересовался Родин у экскурсовода.
- Ещё как рабочая! - довольно кивнул тот. - Хотите проверить?
- Хочу! - с неожиданным азартом отозвался Родин. В нём внезапно проснулся задремавший интерес к жизни.
- Ну, давайте проверим, - охотно засуетился служитель вокруг механизма, радуясь хоть какому-то развлечению. - Ложитесь на скамеечку… Нет-нет, на живот ложитесь… Голову кладите вот сюда… Ага, вот так… Воротничок наденем… Нигде не жмёт?.. Подбородочек прижать… Замечательно… Ручки вот так положите… Хорошо. Выдохнуть и не-е дыша-ать… Не-е дыша-ать…
Родин послушно выдохнул и задержал дыхание. Было легко и уютно.
Скрипнула защёлка. Барашек с нежным шорохом и негромким финальным цокотом опустился. На мгновение стало холодно и невкусно где-то под языком. Голова Дёмина с тихим пристуком упала в корзину, крутнулась и замерла, пронзая хмурое небо задумчивым взглядом.
Откуда-то из зала древней Греции выпорхнула стайка мальчишек в сопровождении суровой очкастой учительницы. Экскурсовод, забывая про подопечного, радостно поспешил им навстречу.
Jamais vu
…
- Почему всё так?
Я не знаю, почему. Быть может, я сумасшедший, потерявшийся в лабиринте извилин собственного мозга. Я и вправду - не знаю.
Твои стеклянные поцелуи разбиваются о моё тело и рассыпаются по коже солёными брызгами. Твоё осторожное дыхание становится ветром, который сбивает с ног моё мироздание. Моё сердце подрагивает и трепещет кровавой каплей на острие ножа, что называется вечностью. Мирабелла! Тебя зовут Мирабелла, я знаю. Мария - это было бы слишком приземлённо для тебя.
- Ма-ша. Я всего лишь Маша, миленький.
Где-то, в другом измерении пространства и времени, это уже было. Была эта простыня с казённой биркой чёрными цифрами; был этот запах давно не крашенных стен, смешанный с ароматом духов "Coriandre"; были поцелуи, горькие, как прощальное письмо. И опадающий листьями вечер за окном. Ты помнишь?
- Всё когда-нибудь уже было.
Всё когда-нибудь уже было. Даже то, чего никогда не было. И ты была, и я. И вместе мы тоже были. Скажи, были?
- Мы и сейчас вместе.
Ты моё дежавю, Мирабелла. Мы вместе, но мы - порознь. Иногда мне кажется, что было бы лучше наоборот. А иногда я вообще не знаю, что лучше.
Не говори ничего! Просто дыши мне в щеку, мне это нравится.
Я помню, помню! Да, был ветер тогда - такой ветер, что жёлтые листья стучали в окно как костяшки пальцев. Давно не крашенные стены пахли временем и пустотой. И бирка на простыне. Мы смеялись над ней, ты складывала цифры. И так радовалась, когда номер оказался счастливым! Я помню… Ты любила меня.
- Я и сейчас тебя люблю.
Ты моё жамевю, Мирабелла. Я хочу, чтобы ты была моим жамевю. Чтобы не было прошлого. Той гостиницы, аллеи, кафе на набережной, чёрных цифр на белой простыне. Девять, два, шесть, ноль, восемь, девять. Видишь, я до сих пор помню. Они преследуют нас! Зачем? Что мы им сделали?! Мы всего лишь два человека, потерявшиеся в бесконечности причин и следствий.
Будь моим жамевю, Мирабелла? Давай хотя бы сделаем вид, что ничего не было.
- Но всё было! Я не позволю тебе забыть!
Мне тревожно. Почему мне так тревожно? Хочешь, я почитаю тебе стихи?.. Нет, не буду! А то ты опять расчувствуешься и станешь плакать.
Помнишь, там, в номере, мы мечтали о нашем будущем?.. Как глупы мы были, правда? Теперь-то я стал умным и мечтаю только о прошлом. Прошлое - это то, чего жизнь у тебя уже никогда не отнимет. Давай помечтаем о прошлом?
- Я не умею. Или разучилась.
Жаль. В далёкой стране, куда поезда не ходят, и только ветер доносит мой одинокий крик… Я как тот мальчик из далёкой страны - всё о чём-нибудь сожалею. Кричу, а никто не слышит.
- Сашенька…
И хорошо, что не слышат. Давай разговаривать молча? Глазами. Руками. Мыслями. Слова так тяжеловесны! Подожди, вот сейчас я выну из головы эту пакость и мы поговорим…
- Не уходи. Пожалуйста, не уходи, Сашенька! Я больше не могу, я устала!.. Не уходи, а?
Да куда же я уйду от своего прошлого! От своего дежавю-жамевю. Оно сидит во мне. Сидит тихо, как мышка. И только грызёт, грызёт, грызёт…
Куда ж я уйду… От кого? Нельзя выйти из пустоты - не на что опереться. Архимеду тоже нужна была точка опоры. Дурень… Хотел сдвинуть землю. Да кто бы ему позволил!
Я тоже хотел. Ты обещала помочь…
А потом бросила меня.
- Я не бросала тебя, мой хороший. Я никогда…
Уехала на автобусе, по жёлтым листьям. Твоё лицо в окне - последнее, что я видел. И только запах бензинового перегара долго ещё стоял в носу… Я только не понимаю - почему. Почему ты меня оставила? И теперь приходишь, чтобы мучить меня… У меня голова болит. Больно-то как! Это всё дурацкая сосулька в голове не хочет растаять…
- Нажать на кнопку?
Что?.. А, да, жми, наверное, пора… Нет! К чёрту кнопку! Я хочу тебя! Мирабелла, сладкая моя! Жамевю! Жётэм! Иди ко мне! Ещё раз, один только раз, последний, как прежде, как тогда… Совокупимся воедино! На ковре из жёлтых листьев, в платьице… Не то… Подожди… Девять, два, шесть, ноль…
Проклятая сосулька! Как больно-то, а! Мирабелла!.. Тише, тише, не брыкайся…
О грудь лилейная твоя, о эта сладость губ медовых!.. Мирабелла…
Чья-то могучая рука хватает меня за волосы. Ещё другие руки обхватывают за пояс, отрывают, поднимают, переворачивают.
Ах ты дрянь, дрянь, ты таки нажала на кнопку!
- Сашенька…
Их трое, в белом. Один - Парфёнов, бывший борец. Вся жизнь борьба, а, Парфёнов?
Двух других не знаю. Но тоже сильны. Сноровисты. Пеленают быстро. Сноровисты, сноровисты - пеленают быстро-быстро… Парфёнов, вынь сосульку, а? Не могу больше!
Один из двух других обнимает тебя за плечи - слишком вольно, слишком трогательно - достаточно близко для того, чтобы быть убитым сегодня же ночью! Нельзя безнаказанно обнимать моё жамевю!
Ты покорно выходишь рядом с ним из палаты в коридор. А я остаюсь.
И, вдавленный в пол, в этот ненавистный линолеум, в цвет опавших листьев, я кричу тебе вслед.
Не мигают! Слезятся от ветра! Безнадежные! Карие вишни! Возвращаться - плохая примета! Ты меня никогда!..
Однажды П** не проснулся
Однажды П** не проснулся.
Он встал, как обычно, умылся, выпил крепкого кофе с корицей и съел два бутерброда. Он оделся, перекинул через руку плащ и отправился на службу. Но при всем при этом он точно знал, что еще не проснулся. И самым скверным в его положении было то, что он не мог понять, лежит ли он в постели и видит сон, или же он действительно встал и отправился на службы, но продолжает спать. Ведь второе было бы очень неприятно.
В автобусе П** присматривался к людям, пытаясь по их лицам угадать, чтО они думают о нем, но они, похоже, вовсе о нем не думали.
На службе П** вел себя преувеличенно бодро и деловито, чтобы - не дай бог! - начальство и сослуживцы не заметили его состояния. Но они все же заметили. Господин Д**, его непосредственный начальник, проходя мимо, внимательно посмотрел в лицо П** и сказал: "Какой вы сегодня странный!" Это ужасно испугало П** и он удвоил свою энергию.
"Ах как было бы хорошо, - думал он, - проснуться сейчас в своей постели!" Но он не просыпался. Если все это было сном, то - очень навязчивым и крепким.
П** работал энергично, много двигался по отделу, чтобы сослуживцы не могли ни в чем его заподозрить. Однако в середине дня его вдруг посетила мысль: "А что это я так стараюсь? Ведь мне же это все только снится!"
И едва он подумал так, им сразу овладела какая-тол легкость; спокойствие посетило его душу, и он понял, что ему совершенно незачем бояться того, какое мнение о нем сложится у начальства и сослуживцев. Он умерил пыл, поудобнее устроился на своем стуле и даже стал что-то насвистывать, смотря по сторонам, на множество людей, торопливо и старательно делающих свою работу.
Господин Д** прошел мимо, внимательно посмотрел на П**, но ничего не сказал.
"Да если бы и сказал! - подумал П**. - Плевать мне на него, он - мой сон".
До самого конца службы П** занимался тем, что перелистывал спортивный журнал и решал кроссворд в газете "Даген". Господин Д** еще несколько раз проходил мимо, останавливался каждый раз и подолгу смотрел на П**, но ничего не говорил. А П** просто наслаждался! Он специально выставлял напоказ свое ничегонеделание и один раз даже спросил у господина Д** название болотной птицы из пяти букв. Господин Д** удивленно поднял брови, дернул головой, но ничего не сказал. "Тупица! - пробормотал П**, вписывая в клетки кроссворда слово "кулик" - А какой, все же, замечательный сон!"
Лишь к концу дня он заметил, что газета помечена восьмым октября…