- Охуеть, - сказала мама, - как он мог, еб его мать во все дыры! Все мужики - уроды ебаные, ненавижу их, блядь, все ищут себе развлечений, на хуй… - когда мама пьянела, подобная тирада могла длиться несколько часов, потом она вырубалась. Если пила с Галкой, та добавляла собственное матерное подтренькивание. Две сестры сидели за столом, заставленным тарой из-под алкоголя, и отчаянно, как будто читали заклинания, ругались.
Через час Анжела была совершенно пьяна. Двенадцать дня. Мама, по совету Галки, названивала в "Московский комсомолец", чтобы дать объявление о найме убийцы. Там было занято.
- Суки блядские, на хуй, блядь, уебища, - приговаривала мама, потягивая теперь уже "Кир рояль".
Несколько раз звонил муж, но Анжела не отвечала. Ей было стыдно. Мало ли куда она могла пойти… С Дашкой по магазинам… Потом зашли в ресторан, пообедали, потом в пробке стояли… А мобильный она забыла, он так здесь и лежал…
Вдруг позвонил Коля Кульберг. Анжела зачем-то подняла трубку.
- Анжела? - официально спросил Коля. - Можно поговорить с Анжелой?
- Это я, - ответила Анжела, опасаясь, что язык станет заплетаться и ее опозорит.
- Как дела, дружок? - Кульберг патологически боялся нарваться на Анжелиного мужа и ненавидел его.
- В норме.
- Анжел, у меня такой разговор. "Плакат" делает "круглый стол" лучших молодых авторов, только без твоего мужа, сразу говорю. Черкни себе там где-нибудь - завтра в восемнадцать ноль ноль, это, как ты понимаешь, в шесть часов вечера, у нас, в редакции. Будет хорошая фотосессия, я тебе пропуск заказал. Давай, дружок, потом сходим куда-нибудь, выпьем.
- Да, - произнесла Анжела.
Мама, отвлекшаяся, чтобы поместить курицу в духовку, жестами требовала телефон.
- Жду, целую, дружок.
- Пока. - Она повесила трубку.
Взяла со стола ручку и написала на левой руке: "18:00. Плакат".
Первый раз в жизни Анжела заснула за столом.
Кульберг, разумеется, был женат.
3
Алексей Бурков начинал с фантастики.
Для советского времени он вытворял нечто настолько неприемлемое, что его не печатали. Никогда. Грянула перестройка, малиновые пиджаки, автоматы Калашникова и ставшая рефреном угроза "закатаю в асфальт" - Бурков был всего лишь литературным уродом, шаставшим по "альтернативным" альманахам в надежде на публикацию, со склонной к алкоголизму женой и дочкой, которой жена дала ужасавшее его имя Анжела.
Его пронзило: через пять, нет, десять лет все это закончится, люди так и не поймут, зачем они несли свои гроши в "МММ", зачем выстаивали очередь на прощание с Листьевым - в очках, в гробу, в подтяжках, как у неонациста.
Свой первый роман с подзаголовком "авантюрный боевик" Бурков отнес в издательство "Ниоба" в девяносто третьем году. Танки как раз собирались дать бешеное скерцо у Белого дома.
Собственная Буркова внешность всегда отчаянно мешала ему добиться в этой жизни чего-то более масштабного, нежели угловой стол в редакции районной газеты и симпатичная "копейка", приобретенная в результате одиннадцатилетней очереди. Он выглядел как армянин, с которым никому не хочется застать ебущейся свою жену. Или как крупный горный серб, ничего не видевший, кроме виноградника и загаженной псарни, где его подспятивший отец когда-то закопал трофейный немецкий пулемет. В девяностые он много пил, и водка придавала его и без того огромному овалу лица свиной размах, сквозь который упорно продиралась черная щетина. Коричневая поцарапанная сбоку кожаная куртка, патриотические серые брюки - в числе многочисленных взволнованных сограждан Бурков посещал митинги оппозиции.
Он знал, конечно, что оппозиция - лишь растревоженная куча дерьма в пустом черепе истории, что совсем скоро ее вожди окажутся в равелине, где еще через некоторое время получат прощение и, озаботившись положенным их новому статусу салом, начнут (горделиво посматривая на новую оппозицию) лизать породившую их государственную жопу. В тот день, когда первый роман был переправлен в издательство "Ниоба", он многое понял. Он стоял в своей поцарапанной афганской куртке, а рядом с ним, вокруг него, оттесняемый ментами, колебался и ревел Его Читатель. Буркову запомнилось одно нетрезвое и печальное лицо, обтянутое, как школьными колготками, серой кожей, с сизыми впадинами глаз и красными ветряными порезами от многодневного уличного пьянства. Это лицо принадлежало мужчине, может, уже старику, оно странно, как в зажигательной сальсе, мелькало между серыми милицейскими спинами. Оно хотело как будто что-то сказать, что-то очень важное, прозретое, может быть, в уличном алкогольном откровении, но молчало.
Бурков назвал свое детище "Зверюга".
Через неделю его телефон разрывался от предложений. У него хотели покупать права, экранизировать, предлагали контракт на серию, собирались переводить на другие языки.
Через месяц Бурков выдал "Зверюгу-2", дальше стало легче. Он составлял для себя нечто вроде таблицы романа и спокойно катал по тридцать страниц в день. Жена и дочка старались не мешать.
Он приобрел подержанный, но красивый "форд", еду жена покупала в первом перестроечном супермаркете под названием "Хороший", каждый вечер было баночное пиво, о котором основная масса быдла тогда слыхом не слыхивала, и водка "Абсолют".
В нулевые годы Бурков вошел преуспевающим писателем. "Зверюги" лежали на всех лотках, во всевозможных обложках, и к ним добавились "Кличка - Бешеный Пес" (1, 2, 3, 4… 20) и "Тля".
Татьяна была его редактором. Все началось с тортиков, сладкого вина - Бурков приходил в издательство "Ниоба", смотрел обложки, читал верстку. К своему, пускай и поставленному на поток, творчеству он относился серьезно.
Таня - Бурков интимно звал ее Таньчик - с самого начала сразила его своим четким, мужским каким-то умом, точностью формулировок, блестящими и оригинальными суждениями по любым литературным вопросам.
Высокая, под 180, худощавая, стильно постриженная и подкрашенная, она почти не пила и подарила писателю Буркову незнакомое ему раньше ощущение соратничества. Единственным, что портило Таню, был низкий, хриплый голос, особенно неприятно он звучал по телефону. Звоня ей, Бурков привычно морщился, как будто вынужден был лепетать любовные пошлости в адрес волосатого, пожившего мужика.
Они встречались у Тани уже шестой год. В обставленной с неким изысканным холодком однокомнатной квартире недалеко от станции метро "Ботанический сад".
С тех пор как Анжела вышла замуж, а Бурков напополам с зятем приобрел отдельную квартиру на Можайском Валу, он все чаще задумывался о разводе. Дома его ничего не держало, у него не было там ничего своего, кроме антикварного письменного стола. Этот стол жене чрезвычайно не нравился, якобы он не вписывался в ее сраные интерьеры. Бурков представил, как после его ухода эта бешеная сука выбросит стол, а то и разрубит топором, как-нибудь изгадит. Ему было жалко.
"Уйду со столом и зубной щеткой", - решил он.
Буркову было пятьдесят два года. Он порядочно устал от жизни. Последние двадцать лет он только зарабатывал и зарабатывал деньги, которые жена и дочь тут же тратили и требовали еще. Анжела, уже замужняя, продолжала обходиться ему в две тысячи долларов в месяц - таков был лимит на ее карточке. Во сколько обходится жена, с которой они даже спали давно в разных комнатах, которая только пила и бегала по салонам красоты, в промышленных количествах закупая косметику, Бурков не хотел думать.
Вчера по дороге домой гибэдэдэшная мразь сорвала с Буркова за какое-то мелкое (вполне возможно, несуществующее) нарушение двести баксов. Бурков был зол, он относился к заработанным деньгам с уважением.
Дома не было никакой еды, кроме йогуртов и закисшей квашеной капусты. В бешенстве Бурков захлопнул холодильник и пошел в спальню. Жена разлеглась там с какой-то белой дрянью на лице и колесиками огурцов на веках. Комната сотрясалась пением Юрия Антонова. На прикроватной тумбочке стоял пустой стакан, на полу валялись бутылки.
Бурков подскочил к жене и принялся трясти ее за плечи. Огурцы упали на свежее белье.
- Ты почему, сука, не убираешь за собой?! - орал он. - Ты почему такая сука? Мать твою, почему?!!
Она, казалось, не слишком удивилась и определенно не испугалась. Мерзкая белая морда скривилась в ухмылке:
- А чего это я буду корячиться, когда у меня домработница есть?
Этот вопрос окончательно вывел Буркова из себя.
- У тебя, сука, домработница?! Домработница, говоришь! А хули ж я работаю на твою домработницу? Кто тебе, сука, сказал, что ты будешь только бухать и ни хрена не делать, а?!
Бурков легонько стукнул ее по щеке.
Измазался.
- Ты руки-то не распускай, - сказала жена, - расслабиться хочешь? Ну, пойди сними шлюху, а от меня отъебись-ка.
Бурков оторопел.
- С меня хватит, Оля, - тихо произнес он, спустя минуту, - я ухожу, завтра вечером заеду за чемоданами, скажи домработнице, чтобы собрала мои вещи.
Тут уж настал ее черед орать и биться.
Бурков с жалостью и каким-то изумлением смотрел на искаженное, в засохшей белой пене лицо жены.
Как это, оказывается, просто.
4
"Я трахал ее всего восемь раз в жизни", - подумал Кульберг за завтраком. Его жена, похожая на маленького безрадостного аиста, пила зеленый чай.
Кульберг нервно воспроизводил в памяти последнюю встречу с Анжелой, у него дома. Жена уезжала на выходные к матери, в Старицу.
Они встретились у метро, утром. В 11:30. Анжелка зачесала волосы назад и выглядела по-новому - юной и беззащитной.
- Еле вырвалась, привет, - бросила она, целуя Колю в щеку, - веди.
Дома у Коли Анжела попросила пить. Он принес ей стакан томатного сока. Она выпила залпом, сходила в ванную, вернулась в одних трусах.
Кульберг быстро разделся и, отодвинув ее трусы в сторону, стал лизать, погружаясь в нее языком. Она пахла ландышевым мылом, которое лежало в ванной.
Когда он лизал быстрее, она всхрапывала, как сильная молодая лошадь. Что-то шептала, перекатывалась головой по подушке. Кончала Анжела всегда как-то внезапно, сжимая его голову напряженными ляжками, и Кульберг ложился на нее, обхватывал ладонями ее безумное в такие моменты лицо, и бился в ней, пока не кончал сам. С ней это у него быстро получалось.
- А я так не хочу умирать, - вдруг сказала Анжела, словно бы продолжая давно начатый разговор.
Кульберг все еще лежал на ней, сладостно опадая.
- Почему? - спросил он.
- Мне страшно это представить - ничего. Лучше бы, как у индусов, переродиться. Хочу быть зверем, тигром или львом, а ты?
- Я в это не верю, - сказал Кульберг.
- Ну и дурак. - Анжела поцеловала его в подбородок.
Кульберг подумал о предстоящей, сегодняшней их встрече. Придется трахаться стоя, в ресторанном сортире. Ему бы это и в голову не пришло, но Анжела спокойно проделывала такие вещи. Из восьми раз пять случились в заведениях общепита, еще два раза - у Кульберга дома и один - у Анжелиной распущенной подруги, Даши.
Тогда Анжела еще раз попросила соку. Они пили, соприкасаясь плечами, из одного стакана. Коля снова наполнялся желанием, целовал ее ухо, посасывал теплую золотую сережку. Потом они спали, он чувствовал, что влюбился, горячо и больно, как будто упал и разбил коленки. Анжела ушла в 17:00, ландышевое мыло еще два дня напоминало о ней. Потом ощущения стерлись, с этим ничего не поделаешь.
Кульберг приоделся: коричневая шелковая рубашка с отливом, кашемировая желтая безрукавка, джинсы и двухцветные желто-коричневые ботинки. День был холодноватый. Жена неодобрительно следила за Колей. Она была из простой семьи, до поступления на журфак МГУ жила с матерью и отчимом в деревянной избушке под Тверью. Измены мужа своей жене представлялись в ее среде чем-то настолько естественным и само собой разумеющимся, о чем и говорить не стоит. Она не была полностью уверена, что Кульберг изменяет, потому и не подозревала, просто ей не нравилось, когда он наряжался, как клоун.
Ей необходимо было сказать ему нечто очень для них обоих важное.
- Коль, а Коль, - она настигла мужа в прихожей, где он, выпятив подбородок, рассматривал в зеркале результаты бритья.
- А, - сказал он, не глядя на нее.
- А ты куда?
- На работу, - коротко ответил Кульберг.
- Так поздно?
- Сегодня "круглый стол" с писателями.
- Ясненько. - Жена завертелась вокруг Коли, как ужаленная под хвост собачонка. - Мне надо с тобой поговорить, Коль.
- О чем?
Она растерялась:
- Ну, о будущем.
- Давай, потом. Я побежал.
Дверь у них закрывалась автоматически. С глухим, равнодушным щелчком.
5
Осторожно ступая, неся голову, как каменный сосуд с болью, Анжела приковыляла в ванную. В аптечке отыскала анальгин и выпила две таблетки. Лицо было непотребно опухшим, руки подрагивали. Анжела включила воду и принялась оттирать с руки надпись: "18:00. Плакат".
Она попыталась позавтракать, но ее вырвало.
Постанывая, Анжела вернулась в постель. В спальне парил нестерпимый дух перегара, она со злостью распахнула окно.
- Ты чего это, а? - спросил муж, появляясь в дверях.
- Не знаю, - прошептала она.
- Давай опохмелись, моя булочка. - Он исчез и вернулся с двумя стаканами и бутылкой французского вина.
- А ты? - удивилась Анжела. - Ты не идешь на работу?
- Нет, сегодня решил побыть с тобой.
- Мне вечером надо уйти… На "круглый стол".
Муж неопределенно пожал плечами.
Ловко орудуя штопором, откупорил бутылку, разлил вино по стаканам.
- За нас.
- За нас, - повторила Анжела.
Муж редко пьянел, пил обычно запоем. По неделе, по две. Размеренно, с утра начинал вливать в себя спирт, куда-то пьяно уходил, возвращался, спал, опять пил. В эти периоды Анжела старалась поменьше бывать дома, а спальню запирала на ключ. Он ломился, угрожал ей, упрашивал, но в конечном счете уходил спать на диван в гостиную.
Она в два глотка выпила вино. Тело приятно потеплело, головная боль улетучилась, даже мысли как-то прояснились.
- Это, что, опять начинается? - строго поинтересовалась Анжела у мужа.
- Что начинается? - он якобы не понял вопроса.
- Ну, понятно. Черт с тобой, делай как знаешь.
Муж, ухмыльнувшись, скоренько подлил ей еще.
"Только не трахаться, - в отчаянии подумала Анжела, - я этого не вынесу".
Они опустошили бутылку, вяло переругиваясь.
- Пойдем в душ? - предложил муж.
Это означало, что Анжела будет мастурбировать под струей воды, а он наблюдать.
"Черт с тобой, - снова подумала Анжела, - может, отвяжешься…"
Когда-то она очень любила мужа, ей льстили его необузданность, напор, даже некоторая сексуальная жестокость, но теперь все эти пустые понятия отпали, обнажив банальную грубость и эгоизм. Он никогда не целовал Анжелу в губы, не ласкал языком ее соски, максимум на что он решался - просунуть руку ей в трусы и шершавыми сухими пальцами помять клитор.
Всеми вышеперечисленными удовольствиями щедро одаривал Коля Кульберг.
"Значит, я не люблю мужа, а люблю Колю! - решила Анжела, устраиваясь в ванной. - Ведь любовь - это и есть секс", - завершила она свою мысль. Дело принимало вполне привычный для Анжелы оборот: в ее романах героини всю первую часть изнемогали под гнетом нелюбимого тирана, отвлекаясь лишь на пьянку и наркоту, а всю вторую часть изнемогали в постели с обожаемым "простым парнем" - без денег, без особых талантов, в жизни у таких обычно имеется семья.
Муж излился Анжеле в лицо. Это выглядело подавляюще, но Анжела успокоила себя тем, что сперма очень полезна для кожи. "И маску не надо делать!" - оптимистично подумала она.
Он ушел. Послышался звон стаканов - муж лез в бар.
Анжела с достоинством смыла сперму, вытянула волосы "утюжком" и накрасилась. Было всего три часа, но находиться дома она больше не могла. Джинсы, сандалии, водолазка и черный кожаный пиджачок Thierry Mugler - купила мама, но ей он оказался мал.
- Я пошла! - крикнула она от двери и быстро закрыла ее за собой.
Сидеть три часа в кафе Анжеле не хотелось. Логичнее было бы навестить Дашу, благо та жила в доме напротив.
Даша, как в сказке, обнаружилась дома, мужик ее работал. Анжела перешла на четную сторону Кутузовского и нырнула в магазин с идиотским названием "Ежик". Она купила бутылку вина, сырную нарезку и торт.
С Дашей Анжела дружила со школы, они сидели за одной партой, одинаково причесывались, вдвоем впервые напились и даже трахнулись с парнями одним и тем же летом между восьмым и девятым классом.
После школы Анжела поступила на филфак, а Даша провалила экзамены в Первый мед. Пришлось нести документы в 13-е медучилище на Пироговку, в народе почему-то прозванное Му-му.
Уже два года Даша работала детским массажистом и вроде бы неплохо зарабатывала. Три дня в неделю с 9 до 14:00 она сидела в районной поликлинике, а остальное время разъезжала по богатым хачовским семьям, где дети никогда не переводились. У Даши был симпатичный, купленный в кредит "пежо".
Она и впрямь, как в преувеличенных красках отметила Анжела, похудела на сельдерее, но зачем-то сразу залпом съела два куска торта.
- В жопу все, - прокомментировала Даша, - одна радость в жизни осталась - жратва.
Анжела, безвольная с похмелья, жадно глотала крем.
- Сегодня с Колей встречаюсь, - поделилась Анжела, опуская подробности "круглого стола" молодых авторов.
- Ну, и на хрен тебе? - поинтересовалась Даша, отхлебывая вино.
- Кажется, я в него влюбилась! - сладостно хихикнула Анжела.
- А муж?
- В запое.
- Тогда у тебя - уважительная причина.
Сама Даша жила с реаниматологом Женей. По выходным он жарил ведра восхитительных нежных беляшей. Больше сказать о нем было нечего, потому что в присутствии Анжелы реаниматолог всегда молчал. Также у Даши в доме присутствовала жирная коричневая кошка по кличке Шуба, которая все время вопила и каталась по полу, требуя кота.
- Трахаться будете? - по-деловому спросила Даша, отпихивая кошку ногой.
Даша не раз в этих целях предоставляла подруге свое жилье.
- Да, - ответила Анжела, - в туалете, наверное, придется.
- Если что, заваливайтесь, Женек сегодня в ночную дежурит, - пригласила Даша.
Без пяти шесть Анжела вошла в здание, где на чердачном этаже гнездился журнал "Плакат".
У лифта она наткнулась на Олега Свечкина, мрачно вперившегося в неподвижные серебристые двери лифта.
- Привет, Олег! - сказала Анжела.
Она пребывала под приятным винным хмельком, и казалось, ничто не может испоганить ей настроение.
- Привет, - отозвался Свечкин.
- Как жизнь?