Поначалу я даже боялся, что она обгадится, но потом убедился в том, что анальное отверстие она контролирует, о, еще как контролирует.
– Эй, вы, там, прекратите! Потише! – гавкала старая сука, она подслушивала под окнами.
В ответ я только налегал, и подружка ревела еще сильнее.
– Что она ревет, как будто ей в задницу что-то сунули?! – орала комендантша.
– Ну конечно сунули, а ты как думала?! – ору я в ответ.
Но к тому времени, как меня познакомили с двумя сестрами, от одной из которых пахло гречневой кашей, а от другой – дешевой имитацией сирени, подружка перестала приходить ко мне в общагу. И это создавало определенные проблемы, вернее, одну проблему – полтора месяца я не трахался. А трахнуть кого-то в общежитии автодорожного техникума просто нереально, только если вы не педераст. Почти все жители общежития – мужики.
ххх
Сестрички жили на туристической базе "Дойна", с гостиничном номере с родителями. Их папа защищал целостность республики Молдова, вот как. Так они мне сказали, с гордостью. Он ее защитил, а вот с целостностью собственной ноги не справился, – ему ее оторвало, он наступил на мину.
– Ну и на кой хер надо было лишаться ноги из-за каких-то пидарасов? – искренне удивился я.
– Ты НИЧЕГО не понимаешь! – заявила мне старшенькая, семнадцати лет, – абсолютно НИЧЕГО! Он защищал страну.
– Да я что, я ничего, – пялился я на ее огромные сиськи, – у меня папа тоже воевал в Приднестровье. Он тоже защищал родину!
– Здорово! – восхитилась она.
– Да. Он артиллерист, он этих козлов сотнями мочил! – убежденно соврал я, и ляпнул, – идем играть в волейбол!
– Идем!
Я мысленно извинился перед папой, и отправился с ней на площадку. На Стелле были короткие, в полжопы, джинсовые шорты. На дискотеке турбазы крутили "Леди в красном". У нее была забавно оттопыренная верхняя губа. Я лизался с ней, и мечтал, что она потеребила губой по головке моего члена. Диск-жокей менял кассеты, и говорил:
– А теперь от пацанов с 3-го блока турбазы "Дойна" для пацанов из 5-го блока…
Гребанные девяностые!
ххх
Сестричек звали Стелла и Родика. Меня интересовала старшая, как вы понимаете, Стелла. Сучка не брила подмышек, таскала перед собой сиськи 5-го размера, и постоянно крутила своей жопой перед любым существом с членом. Кузнечик, кролик, стрекозел, мужчина, сенбернар, неважно. Главное, чтобы у вас был хуй. Как только она это понимала, невидимые рычажки и шестеренки в ее заднице включались в процесс, и Стелла начинала вилять бедрами. В ней был непередаваемый сельский колорит. Она была такая… как бы это… ах, да! Она была – парнАя. Еще она была блядью, без сомнения, это я сразу определил, как только ее увидел. Ведь она заинтересовалась мной. А мной интересуются только бляди и сумасшедшие.
За младшенькой, Родикой, лишенной какого-либо очарования, и представлявшей собой классический тип сельской девки, ухлестывал мой приятель. Родика была воплощение села: разве что не мычала. Что приятель в ней нашел, я до сих пор не понимаю. Но он нас и познакомил. На этом, в принципе, его роль с данной истории и заканчивается. Потому я со спокойной душой говорю:
– Пошел на хер, приятель.
ххх
Турбаза "Дойна" была полна отщепенцев. Шел 93-й год, она была заселена семьями вояк, подыхавших за Молдавию в войне у Днестра. Славные ребята, но, увы, трахнутые. Трахнутые навсегда! Когда-то, может, они и были способны на что-то, но к тому времени, как попали сюда, нет. Они могли только нажираться, орать про пролитую кровь, плакать, вопить по ночам от кошмаров, и вылавливать городских мальчонок, пришедших потрахать их славных дочурок, и бить этих неудавшихся трахарей. Одним из таких мальчонок был я.
Теперь вы понимаете, откуда этот седой волос у меня на затылке, доктор?
Да, я совсем забыл. Избивать. Вот что они еще умели, эти славные ребята. Один ветеран с поехавшей крышей мог отправить в реанимацию от пяти до восьми молодых и здоровых ребят, точно вам говорю.
Поэтому приходилось маскироваться. Первым делом я познакомился с одноногим членом, породившим на свет божий эти чудные сиськи с жопкой – Стеллу, вторым делом я подарил букет сирени (ага!) ее мамаше, третьим делом, – много звиздел про чувства и порядочность. Еще я много звиздел про то, какие козлы живут в Приднестровье, и как их надо уничтожать. Еще бы: я же хотел втереться в доверие к ее папаше. Точнее, я просто не хотел получить от него по голове. Послушали бы вы меня тогда, вы бы решили, что присутствуете на выездном заседании Народного Фронта.
– Эти проклятые козлы в Тирасполе, вы даже просто не представляете, как они меня бесят! – разглагольствовал я за чашкой чая в семействе моей кучерявой мохнатки. – Я вам, как сын военного, скажу, что их расколошматить можно за сутки! Это проклятые русские не дали нам выиграть войну! Чтоб им! Ненавижу! Мы, конечно, тоже несколько русские, я этого не скрываю, да, у меня бабушка – русская, но наша родина – Молдова! Надеюсь, мы еще им покажем!!!
К слову, бабушка у меня была самая что ни на есть колированная молдаванка, и до самой смерти так и не научилась внятно разговаривать по-русски, чем меня очень раздражала. Я выдумал ей новую национальность, чтобы придать моменту остроту. Пикантность. Щепотка, понимаете ли, перцу.
Как комедиант, как лицемер, я неподражаем. В результате этот одноногий чувак был от меня в восторге, и даже начал что-то там звиздеть про свадьбу. Срань господня, свадьбу! Мне еще и 15-и не исполнилось.
ххх
– Кусай! Кусай!
Стелла распласталась подо мной на гостиничной кровати. Родителей не было, они должны были вернуться к полуночи, сестренка пошла гулять со своим трахарем, которому еще не давала, а мы слушали сраного Криса Ри, и лизались. На Стелле были розовые лосины, и ничего больше. Она дала мне свои огромные сиськи, и сказала:
– Кусай! Давай же!
Я осторожно помял все это мясо, и начал слегка покусывать.
– Нет, не так! КУСАЙ!!!
Я решился и сжал челюсти. Давление было, скажу я вам, не меньших атмосфер, чем в пасти бультерьера. И чтобы вы думали? Сука блаженно застонала. Ага! Так она извращенка! Так ты извращенка, мать твою?! Я так обрадовался, что нанес ей серию мощных укусов прямо в огромные соски.
– Да, да, так…
Через полчаса она вся взмокла. В смысле, не только пизда. Но и все тело. Она просто вспотела. Но трахнуть себя не дала. Сейчас, вспоминая это, я смущен и задумчив. Выглядели мы, должно быть, смешно. Она, – выше меня на полголовы, и тяжелее килограммов на двадцать, семнадцати лет; я – совсем еще сраный ребенок, худой, как жертва сраного концентрационного лагеря, четырнадцати лет и десяти месяцев от роду. Зато с членом было все в порядке: она была приятно удивлена. Но не дала, нет.
– Не все сразу, не сразу, – бормотала она.
Пришлось ограничиться сиськами.
Сука кончила девять раз.
ххх
– И я попросила, чтобы они тебя не трогали!
Ладони у меня вспотели, но об майку я их не вытирал. Дурной тон, знаете ли. Только что я попробовал поднять Стеллу на руки, но, естественно (я же говорил – разница в весе) , уронил. Чтобы все это выглядело прилично, уронил я ее в кусты, и сам туда повалился. На нее. Тут-то она мне и говорит:
– Есть здесь на турбазе один пацанчик (о, блядь, как же я ненавижу ваш птичий язык!) , и я ему, кажется, нравилась, и вот раз мы с тобой, я решила, чтобы он со своими пацанчиками тебе ничего не сделал, поговорить с ним, и попросить, чтобы они тебе ничего не делали, и…
– Эй, эй, эй! Стоп. Они что-то собирались делать? – спрашиваю я ее.
– Ну, я так думаю, так же всегда бывает, когда тебе нравится какая-то девушка, а другой паца…
– То есть, – мать вашу, я призадумался, – у него, может, и в мыслях-то ничего дурного не было, а тут подходишь ты, и прямым текстом говоришь ему: надо бы моему парню врезать, да ты уж этого не делай!
– Ты что, боишься?
– Боюсь?! – заорал я с испугу. – Да клал я на него! Срал я на этого придурка! Да я таких десятками в гроб укладываю! Срал я на него и на его сраную банду!
Встав, и отряхнувшись, я увидел у самого куста его и его сраную банду.
Слава Богу, вокруг было полно взрослых.
ххх
– Идем на дискотеку! – она прихорашивалась у зеркала.
– Что-то не хочется, – я лежал на кровати.
Мы еще не потрахались. Но должны были. Родители должны были приехать на следующий день. Я был зол на нее из-за того, что эта манда нашла приключений на мою задницу, но не собирался отступаться, пока не суну ей между ног. Не собирался. День был, как назло, чудесный. Как я люблю: чуть пасмурный, с ветром. Тополя гнулись, мы отмахивались на скамейке от налетевшего песка.
– Вечером перепихнемся, – сказала она.
Я ничего не сказал, но мои яйца исполнили румбу. Вселенной не было: была скамейка, был я, Стелла, ее тягучая фраза со словом "перепихнемся" и мои яйца, мои дорогие, обожаемые яйца, мои маленький друзья – яйца, которые исполнили в невесомой Вселенной румбу, будучи подвешены к центру Вселенной – ко мне.
И до вечера мы лизались в ее комнатушке. А вот сейчас ей приспичило на дискотеку. Но пойти надо было, иначе сука бы решила, что я струсил.
Естественно, я струсил.
– Может, здесь посидим? – я попытался в последний раз.
– Хочу танцевать.
– Ну, ладно.
ххх
– Быстрее!
Мы помчались до конца аллеи. Оттуда до корпуса было рукой подать. Вдалеке слышались ругань и топот. Это неудавшийся дружок моей дорогой Стелуцы, в сопровождении десятка приятелей, стремился нас догнать. С дискотеки мы сбежали через минуту после того, как пришли. Едва я успел пригласить ее на медленный танец, она заметила что-то, и потащила меня от площадки.
– Ну, и зачем нам эти неприятности на нашу-то задницы, а?! Сидели бы в комнате!
К счастью, мы добрались до комнаты раньше, чем они. В дверь ребятишки ломиться не стали: на первом этаже сидели дежурные. Но, выйдя на балкон покурить, я увидел их стоящими внизу.
– Поссать на вас, что ли? – спросил я.
– Утром все равно выйдешь, – улыбнулся один из них, самый здоровый.
– Меня зовут Джейн Эйр. Я подумаю об этом завтра.
Закрыв дверь на балкон, я подхватил ее на руки, снова не удержал, и мы упали. До полуночи я кусал ей сиськи. Потом она решилась снять трусы, и мы поебались. Один раз я трахнул ее в подмышку. Там было столько волосни и пота, что большого отличия от мохнатки я не нашел.
К утру я чудом смылся на соседний балкон, и ушел с турбазы "Дойна" навсегда.
ххх
Но Стеллу, Стеллу я еще раз увидел. Она пришла к колледжу, когда мы, – стая банальных молодых самцов с вечно мокрыми концами, – пили пиво на скамейке и ждали результатов экзаменов. Помню, я несколько смутился, и представил ее всем, как свою двоюродную сестру.
– Познакомься, двоюродная сестра, Стелла.
– Познакомься, двоюродная…
– Познакомься…
Все шло отлично, пока я не представил ее своему брату:
– Познакомься, твоя двоюродная сестра Сте…
Из сочувствия никто не засмеялся. Мы отошли.
– Ты меня разлюбил? – спросила она.
– Да нет, что ты. Экзамены, дела.
Говорить нам было не о чем. О, это сейчас бы я говорил, говорил, говорил. Тогда опыта разговоров у меня не было. Совсем. И я, кажется, еще испытывал чувство неловкости.
– Ты меня обманываешь, – она собиралась плакать.
– Нет, просто… – тут мне стало так муторно, что я и в самом деле стал выглядеть как мученик, жертва, – я тебе соврал, и это меня мучает…
– Да? – она даже обрадовалась, о, эта вечная бабская страсть к раз-го-во-рам. – Ну и..?
– Мой отец не воевал в Приднестровье за нашу армию, он…
– Да, – трагически прошептала она. – Он воевал там ПРОТИВ Молдовы.
– Точно, – хрипло сказал я, и судорожно сглотнул, глядя в сторону.
– Но ты меня любишь? – обняла она меня.
– Да, – спокойно соврал я, уж это-то я могу сказать легко и кому угодно.
– Я поговорю с отцом! – сказала она, и засосала долгим поцелуем. – Испугал. Ты меня испугал. Негодник.
Потом я проводил ее до остановки и вернулся к колледжу. Оказалось, экзамены сданы на отлично. Вечером за мной заехал отец, и забрал меня из общежития.
– Ты служил когда-нибудь в армии? – спросил я его.
– Конечно. Два года, связистом. 20 лет назад. А что?
Я молча откинулся на сидение. Объяснять что-либо было без толку. С папашей мы общего языка не находили. Переходный, знаете ли, возраст. У него. Переходный возраст у него длится до сих пор, потому так мы и сосуществуем: без общего-то языка.
– Как ты тут, без нас? – спросил он. – Завел даму сердца?
– Нет, – я покраснел.
– Ничего, – развеселился папаша, – это дело наживное.
Мы выехали за Ворота Города и поехали к морю.
КНОПКИ КЛЕПАТЬ – ОДНО УДОВОЛЬСТВИЕ
– Кнопки клепать – сплошь удовольствие! – сказал он.
– Да иди ты? – сказал я.
– Ей богу, – сказал он.
– Берешь половинку кнопки левой рукой, другую половинку правой, – сказал он.
– Ах, вот как это делается! – сказал я.
– А как же! – сказал он. – Но это еще не всё.
– Черт побери, я думал, это очень просто, – сказал я.
– Это просто, – сказал он. – Но дай мне закончить.
– Валяй, – сказал брат.
Мы, двое тринадцатилетних подростков, стояли перед каким-то станком. Он был похож на тиски. Станок стоял в подвале трехэтажного дома молдавского олигарха. Если в 1992 году в Молдавии человека называли олигархом, это значило, что у него был трехэтажный дом с нелегальным цехом по производству одежды или носков, автомобиль "девятка" и черные очки, как у Сталлоне в фильме "Кобра".
Кстати, об очках. Я мечтал о таких. А еще о спортивном костюме, как у рэперов, хотя слушал Баха и Битлз, – но это значения не имело, потому что другой одежды тогда попросту не существовало, – и мне пора было новое подводное ружье купить вместо старого. Брату, будущему компьютерному гению этакому, не терпелось купить себе первый компьютер. Кажется, назывались такие "Синтез". Или что-то в этом роде. Не знаю, плевать. Единственная техника, которая меня интересовала – ружья и печатные машинки. Еще он хотел приличный портфель.
– О’кей парни, – сказал олигарх, показывая, как делать кнопку.
– В левой руке левая половинка, в правой правая, а теперь суем их под пресс и сжимаем его, – взяв в левую руку левую половинку, в правую – правую, и сунув их под пресс, и надавив его подбородком, сказал он.
– Бац, кнопка готова! – торжествующе сказал он.
– Замечательно, – сказал всегда вежливый брат.
– Но есть одна проблема, – он был и наблюдателен.
– Как вы вставите эту целую кнопку в рубашку?
– А, совсем забыл, – сказал наш новый босс.
– Все это нужно проделывать, держа между половинками то место рубашки, где должна появиться кнопка, – добавил он.
– Задача все усложняется и усложняется, – сказал я.
– Ну, как? – вкрадчиво спросил он. – Будете работать?
– Это не слишком тяжело? – я с детства беспокоился, как бы не надорваться.
– Нам хорошо заплатят? – с детства беспокоился об оплате брат.
– Нет, да, – ответил он нам обоим, правда, не совсем понятно, кому и что предназначалось.
Но выбора, в общем, не было. Деньги нам нужны были в любом случае. Мы торчали в Кишиневе одни, в стране сменили валюту, и наши двести рублей теперь никому и на хер не были нужны. А родители застряли где-то между Северной Кондапогой и Южным Уралом. Нам попросту нечего было жрать. К тому же олигарх был нашим дальним родственником, а это исключало возможность обмана. Молдаване ведь совсем не как эти русские, – объяснила нам мать, – они родных не обманывают. Как же так, хотел сказать я, ведь я буквально с неделю назад стащил у тебя из кошелька рублей двадцать. Но благоразумно умолчал. Пузатый и одышливый, олигарх провел нас по дому. Везде было много ненужной позолоты, сирийских шоколадных конфет и маленьких упаковок сока. Это считалось шиком. Ну, а в спальне, где над супружеской кроватью – хи-хи – возвышалась стена из пустых пивных банок разных марок, а в нее глядела стена напротив из сигаретных пачек, мы вообще должны были онеметь и пасть ниц. Что мы и сделали.
– Невероятно богатый дом, – сказал я.
– Вот бы его ограбить, чтобы не работать ни хера, – сказал я.
– Будем честно трудиться, – сказал брат.
– Куплю себе компьютер, – сказал брат.
И мы приступили к работе.
ххх
Само собой, не было никаких контрактов, выходных пособий, больничных и тому подобной херни.
– Коммунисты звездоболы, – сказал наш олигарх, ласково глядя, как мы приступаем к работе, – столько звиздели про ужасы детского труда.
– А вот он, труд! – сказал он и поднял палец.
Детский труд. Вот херня. Да нам обоим уже было по тринадцать. Ладно. Мы сели в сраном цеху с окошечком на улицу, в которое были видны ботинки прохожих, и начали работать. Берешь кусок рубашки – редкостного дерьма из псевдо-велюра – и ставишь с обеих сторон половинки кнопки. Напарник сжимает тиски, и все. Сделай так пятнадцать раз, и на рубашке появляется ряд пуговиц. Звучит просто. Выглядит так же. Правда, пуговицы такие держатся не больше десяти дней, мы сами проверяли. Они разлетаются с вашей рубахи, когда вы к ней прикоснетесь, как сухой горох из стручка. Это были псевдо-рубашки.
– Коммунисты звездоболы, – сказал наш олигарх, – столько звиздели про свои ГОСТы.
– А вот они, ваши ГОСТы, – сказал он и хлопнул себя по мясистой сраке.
Кроме пяти таких вот цехов, у него были и десять торговых точек на рынке. Точки были сродни кочующим зенитным батареям, о которых мне рассказывал дед, командовавший такой в Корее.
– У тебя расчет и свобода передвижения, – объяснил он мне.
– И хрен тебя кто нанесет на карту, – сказал он.
– Потому что ты передвигаешься, – сказал он и умер спустя пять лет.
Торговые точки родственника-олигарха передвигались, как кочующие батареи. И вот почему.
Вы покупали рубашку, приходили домой, мерили ее, и две-три пуговицы у вас слетали моментально. Вы шли на рынок к тому месту, где купили рубашку, а там – бамц, никого. О’кей. Вы возвращались домой, носили рубашку пару дней, нещадно матеря тех, кто ее сделал, – очень приятно, давайте знакомиться, – и пуговицы слетали ВСЕ. Вы шли на рынок, но… И так далее.
Это была война кооператоров с покупателями, и покупатели терпели в ней свое первое жестокое поражение.