"Вера на час"
…Мы приехали в порт белой июльской ночью. Луна еле просвечивалась на небе, как большая золотая монета на бледном одеяле. Было тепло, но ветрено. Мы уверенно проехали через КПП на новенькой AUDI вслед за микроавтобусом. Официально мы были работниками пароходства, а Куба – мой куратор в бригаде – вообще при должности замначальника портового профсоюза. Рослый охранник в синем ментовском камуфляже чуть ли не отдавал честь, когда открывал красно-белый шлагбаум. Куба бибикнул ему в ответ и помахал рукой. Он объяснил, что охране тоже, каким-то образом, перепадали крошки от большого пирога. Поэтому они встречали нас широкими улыбками, как портовое начальство, которое, по всей видимости, знало о наших ночных визитах, предпочитая не вмешиваться, чтобы большой босс не послал к ним "гостей" с горячим утюжком в руках. Сейчас в России человеческая жизнь стоит немного, а в те годы она вообще ничего не стоила.
Почти всегда мы забирали груз ночью – таково было распоряжение большого босса. Мне казалось, что это было не совсем разумное распоряжение – легче перевозить контрабанду и наркотики в шуме дня, где можно затеряться среди множества людей и машин. Ночью выходят на работу лишь проститутки и бандиты и об этом хорошо осведомлены соответствующие органы. А в милиции были могущественные силы, которые хотели разобраться с Малышевым и его синдикатом. Говорили, что его главным врагом был начальник убойного отдела – полный тёзка большого босса. Его тоже звали Александр Малышев. Каждую ночь, когда мы выезжали на дело, я ожидал засады. Но, конечно же, я не показывал и вида страха или беспокойства, а мысли о нецелесообразности прибывать за грузом ночью держал при себе – мне, сопливому пацану, слова никто не давал.
Огромные каркасы портовых кранов, напоминающие шахматных коней гордо стояли вдоль побережья Финского залива. Мне нравились портовые индустриальные пейзажи – величественные и в тоже время грубые. Мы ехали минут десять по неровной дороге, виляя в разные стороны. Покрышки AUDI скрипели о гравий. Кубу раздражала медлительность водителя микроавтобуса и он подгонял его, часто нажимая на клаксон. Наконец, мы подъехали к небольшому грузовому судну "Neptunus", принадлежащему какой-то южноамериканской кампании. Над рубкой судна красовался желто-сине-красный флаг с полукругом белых звёзд посередине. "Венесуэльский", – объяснил Куба, заметив мой интерес и резко повернул руль вправо, паркуясь рядом с микроавтобусом. Вблизи старого причала было пустынно, достаточно места не только для того, чтобы припарковать две-три машины, но и поиграть в теннис. Метрах в тридцати от пустыря стоял заброшенный ремонтный цех. Пустые пролёты окон не скрывали черноту и грязь. Мы были здесь не впервой, но "Neptunus" я видел первый раз – мы забирали груз всегда с разных кораблей.
Рядом шумел Финский залив, качая на своих волнах "Neptunus", который своим современным видом и свежей краской контрастировал с заброшенностью причала. Мы вылезли из машин и осмотрелись. Всё было тихо и спокойно, как всегда, в воздухе пахло морем и солярой. Пацаны закурили, я сел на лежащее рядом с берегом бревно. Куба достал "трубу" с антенной – настоящее чудо света. На тот момент в Питере такие были только у ста человек, а в Москве о такой современной связи вообще не слышали. Куба, в свойственной ему сдержанной манере, поговорил с лидером нашей бригады, закрыл "трубу" и повернулся ко мне:
– Дюша, сходи в контору, как в прошлый раз, разбуди штурмана, скажи, что мы уже здесь. – Он лукаво подмигнул мне и улыбнулся. Я не любил, когда Куба улыбается – это не предвещало ничего хорошего. Обычно он улыбался человеку, которого хотел ударить. Он вообще был странным человеком. Царствие ему Небесное.
Я быстро встал, хмуро кивнул и поспешил к старенькому двухэтажному зданию – конторе ремонтно-эксплутационной базы, где должны были ночевать люди из команды "Neptunus". Море спокойно шумело и повсюду слышались пронзительные крики чаек. Под ногами валялся металлолом, от ржавых шурупов и старых колёс ЗИЛов до больших рельс, стальных канатов и крючьев. Я шел по тропинкам между портовых доков, аккуратно смотря под ноги, пока не добрался до места. Подошел к старой деревянной двери и три раза ударил по ней кулаком. Через несколько минут за дверью появилось смуглое заспаное лицо с усами и бородкой а-ля Че Гевара. "Просоленный морской волк", – подумал я про себя и улыбнулся, потом постучал двумя пальцами по запястью левой руки, где были часы, намекая, что уже пора. Моряк поморщился, но с пониманием кивнул и побежал на второй этаж одеваться…
…Через десять минут мы были у корабля. По деревянному трапу поднялись на борт, "морской волк" завёл нас в рубку, где в углу стояли ящики с консервами. На зелёных банках красовались красные помидоры и белыми буквами было что-то написано по-испански. Всего было двадцать ящиков. Пока мы выгружали товар, Куба уединился с морским волком за центральной мачтой и передал ему небольшую поясную сумку – "кенгурятник", где, видимо, лежали деньги за груз.
Мы загрузили ящики в салон микроавтобуса, Куба пожал руку "морскому волку", который скрылся в недрах рубки, очевидно считать деньги, и облегченно перевёл дух. Мы сели в машину, Куба посмотрел на "Neptunus", будто прощаясь, и повернул ключ зажигания. С первого раза AUDI не завелась. Я в уме уже подсчитывал барыши от удачного предприятия и улыбался, но моя улыбка пропала, когда из-за руин ремонтного цеха, на пустырь у причала, выбежало пять милиционеров в защитных масках и бронежилетах, с автоматами. Послышались грубые окрики. Нам приказывали выйти из машины и лечь на землю.
У меня в ушах зазвенело, а сердце, словно кремлёвские куранты, стало отсчитывать секунды, оставшиеся до нашего задержания. – Куба заскрежетал зубами и ударил лбом о руль: – РУБОП! Приплыли!
– Всем выйти из машины и лечь на землю! – послышалась команда. – Считаю до трёх, потом открываю огонь! Понятно?!
Куба с раздражением открыл дверь. – Мы работаем в пароходстве! Да что мы вам такого сделали, начальник?
Старший сотрудник поднял автомат и выстрелил одиночным в небо. В тихой ночи он прозвучал очень отрезвляюще. Это был предупредительный выстрел, следующий, по инструкции, может быть произведён и по нам: – Из машины всем, я сказал!
– Да не узбек, понял я! – Куба грязно выругался, поднял руки, чтобы его видели, и медленно выполз из AUDI. Затем лёг на землю, лицом вниз, и положил руки на затылок. Было видно, что эту процедуру он проделывает не в первый раз. Мы в точности скопировали его действия…
Лежа лицом к земле, я почувствовал несколько сильных ударов ногой по рёбрам, били также и моих товарищей. Рядом кричал от боли водитель микроавтобуса – студент пятого курса "Кулька" из Саратова, который не вышел из машины. По всей видимости, его вытащили, бросили наземь и жестоко избили ногами. Нашего брата, оказывается, били очень жестоко. Я еле мог дышать – таких болезненных ударов ещё не получал. Затем нас поставили на колени, руки были скованы наручниками за спиной. Пятеро бандитов на коленях перед пятью милиционерами. Потом нас обыскали по одному. Обшарив Кубу, старший милиционер в маске вытащил у него из большого внутреннего кармана "Стечкин":
– Опа! Это тебе в пароходстве выдали? – Остальные милиционеры засмеялись.
– Нет! – Куба выплюнул на землю зуб вместе с кровью. – Нашел я его, начальник, пару часов назад. Хотел завтра в милицию отнести. Заявление можете посмотреть в паспорте.
– Хорошо-хорошо, – старший кивнул головой и повернулся к микроавтобусу. На его спине я прочитал белые буквы на темно-синем фоне – РУБОП. Он приказал своим подчиненным вытащить ящики из микроавтобуса и поставить их на землю. На корабль никто из милиционеров не заходил, потому что по закону его палуба считалась территорией Венесуэлы. Необходимо было разрешение посольства, а его могли дать только при железных доказательствах вины команды корабля. Старший позвонил по рации и через пять минут приехало несколько УАЗиков с мигалками, а также зачем-то скорая помощь. Всё это время мы стояли на коленях, как бараны, боясь пошевелиться.
В это время менты выгрузили ящики и поставили их на землю.
– Ваше? – старший повернулся к Кубе.
Тот молчал.
Старший снял маску, открыв своё лицо.
– Ваше, спрашиваю?!
– Можно мне покурить, начальник? Я и так, по вашей милости, без зуба остался.
Милиционер положил маску на капот AUDI, вытащил из кармана пачку, выбил из неё сигарету, вставил в рот Кубы и щёлкнул зажигалкой.
Куба жадно затянулся, выпустил облако дыма, затем полуоткрытым ртом сказал нечто вроде этого: – Да это помидоры с Южной Америки. На овощном базаре они завтра на ура пойдут.
Старший рубоповец улыбнулся – его улыбка, как и улыбка Кубы, не предвещала ничего хорошего. Потом обратился к подчиненным: – Понятых позвали?
– Да, фельдшера со скорой за понятых будут.
– Ага. – Он достал из поясного футляра большой нож с зазубринами и другой рукой вытащил из ящика зелёную банку с нарисованными помидорами…
…В тот момент до меня по-настоящему стало доходить, что я ввязался в очень плохую историю. Если в банках кокаин – а я не сомневался, что это был кокаин, то нам грозит уголовная статья. Закрыв глаза, я представил газетный заголовок: "В порту задержаны наркоторговцы с большой партией кокаина". Двадцать ящиков со "снежком" это вам не халам-балам, не пакет анаши в кармане! Я живо представил отца, читающего эту статью, где говорится обо мне. Представил реакцию его и друзей-священников, того же отца Олега. Точнее, попытался представить. И тут мне стало по-настоящему страшно. Такого позора отец может и не пережить… Больше двух лет мне, конечно, не дадут, если только Куба не договорится со следователем и меня не сделают козлом отпущения. Хотя ведь я единственный несовершеннолетний из присутствующих бандитов… Но нет, это не значит ровным счётом ничего – придётся, видимо, вспоминать уроки Геши о ритуале "прописки" на малолетке. "Птицы в клетке, звери в клетке, а на воле вороньё – это плач по малолетке, это прошлое моё…" – вспомнилась мне одна из любимых песен Геши. Только вот для меня это уже ближайшее будущее. Когда я выйду на волю, отец, может, будет уже лежать рядом с мамой – он выкупил участок на Волковском ещё в год её смерти. О продолжении учебы в ЛГУ тоже стоит забыть, как и о гордых денежнолюбивых "богинях". Придётся обратно возвращаться под крылышко к большому боссу, если, конечно, его тоже не закроют, и любиться с проститутками, пока не убьют или не посадят повторно. Я-то наивно полагал, что криминал для меня временно, пока не окончу учёбу и не найду высокооплачиваемую работу. Глупости! Теперь тюрьма – мой дом родной, теперь буду жить "по понятиям", как гопник, которых я так презирал. Хотя, после отсидки, я могу подняться до должности "бригадира". Но ведь я хотел совсем не этого. И что мне теперь делать? Молиться! – прозвучал явственный голос в голове…
…Обычно значимые события в нашей жизни со временем мифологизируются, обрастая множеством подробностей, подчас фантастически. Рассказывая эту историю, я обычно говорю, что услышал глас Ангела Хранителя, побуждающего меня к молитве. Но на самом деле я не знаю точно, что это было. Знаю только, что мысль прозвучала в голове как голос, как приказ и руководство к действию. Может быть, я и не покривил душой, восприняв это как голос своего Ангела. Хотя, как пишут в православных книгах, если мы грешим, Ангел Хранитель не может к нам приблизиться, только стоит-де где-нибудь в отдалении и плачет. А голос в голове прозвучал достаточно уверенно и даже бодро – мол, не робей, приступай к молитве, а там посмотрим. Если это был Ангел Хранитель, то он точно не стоял, плача, в уголочке, а напротив – находился очень близко, как настоящий друг и хранитель, ведь в эту минуту мне, как никогда, нужна была помощь. После этого случая я стал думать, что, когда мы блуждаем плохими путями, Ангел Хранитель не стоит, плача, поодаль, а смело сражается за нашу душу с духами злобы поднебесной. Не может быть, чтобы бес выдавил духом Ангела! И на стыке этой борьбы за душу случаются подобные искушения, когда мне самому приходится делать выбор. "Поставь всё на веру, словно говорил мне Ангел, и молись"…
Я тяжело вздохнул и начал читать "Живый в помощи". В этот момент я был жалок, действительно жалок, как будто на голову вылили ушат холодных помоев. Но всё равно я помнил наставления отца о том, что Господь никогда не оставляет человека:
– Живый в помощи вышнего в крове Бога небесного водворится… – Мысли путались, поэтому я стал шептать слова псалма. Дошёл до стиха: "… Падет от страны твоея тысяча и тма одесную тебе, к тебе же не приближится…" Затем понял, что забыл продолжение псалма и похолодел от страха. Последний раз я читал его, когда сдавал вступительнные экзамены в ЛГУ. Отец говорил как-то, что убийца или опасный преступник не может выучить девяностый псалом. Что злодей не имеет право его читать, потому что нет у него дерзновения перед Богом. Всё, что он может, это принести покаяние и смиренно ждать от Него наказания. Поэтому мне логичней было читать пятидесятый псалом. Но ведь я не убийца!
– Разве нет? – произнёс в голове тот же голос.
Мысли лихорадочно путались, я тщетно пытался вспомнить продолжение псалма. И тут мне вспомнилость, что один из старших гопников нашего двора недавно "отъехал", приняв большую дозу наркотика. Разве не смерть мы продаём? Сколько человек подсядет на этот кокаин, сколько "отъедет", сколько наркоманов совершит преступлений, чтобы найти деньги на кайф? Куба говорил, что кокаин – наркотик для богатых, что от него никто не умирает… Но почему тогда я не могу вспомнить слова псалма, если я не убийца. "Разве нет?" – спросил неизвестный голос. Лоб прошибло холодным потом. В это время старший сотрудник уже продырявил консервную банку ножом, оскалившись в презрительной ухмылке. Сейчас он достанет немного студящей смерти и попробует её на язык… Я зажмурился.
"Обаче очима своима смотриши и воздаяние грешников узриши…" Неожиданно из закоулков памяти выплыл следующий стих псалма. Не открывая глаз, я спокойно дочитал его до конца. Хотя я думал, что у меня нет веры или, как минимум, большие претензии к религиозному мышлению вообще, в сложные периоды жизни я вновь становился верующим, это было так же естественно, как выброс адреналина при прыжке с парашютом. Можно, конечно, объяснить это тем, что таким образом моё я восполняло недостаток уверенности, как в случае со вступительными экзаменами в ЛГУ. Но на том пустыре дело уже было не в уверенности, – там я стал молиться, чтобы произошло чудо и я не сел в тюрьму. Скольких людей в этой стране тюрьма испортила, превратив в татуированных гопников-алкашей? Меня ожидала та же участь. Так что аргумент о восполнении недостатка уверенности здесь не конает. Я молился о чуде.
Дочитав псалом, осторожно открыл глаза… Не сказать, что я ожидал результата от своих воззваний ко Господу… Потом как-то я читал притчу о разбойнике, который перед выходом на дело ставил в церкви свечку Николаю Чудотворцу. Как-то убегая от преследователей он взмолился своему небесному покровителю и святой, явившись, приказал ему спрятаться в трупе лошади. Когда преследователи скрылись за горизонтом, он спросил незадачливого бандита: "Что, смердит? Вот так и молитвы твои смердят!" Где-то в душе я чувствовал, что моя молитва именно смердит. Я вспомнил о Боге, в которого предпочитал не верить, исключительно потому, что не хотел в тюрьму, вкладывая в девяностый псалом весь мой ужас перед лишениями юношеских радостей и мраком тюремных камер. Это была молитва беглого раба, который чуть не умерев от голоду, возвращается к своему господину, умоляя не наказывать его. Я давал Богу тысячи обещаний, не рассуждая, смогу ли я их выполнить. Страх вытеснил из души здравый смысл и лихую браваду. Обращаясь к Богу, я больше ненавидел Его, чем любил. Просто у меня не было иного выхода. Не с такой льстивой и дурной молитвой следует обращаться ко Творцу миров. Но всё равно – как ни смердела моя молитва, она была прежде всего молитвой. В тот момент я не мог принести Богу ничего чище.
…Рядом со старшим сотрудником стояли симпатичная женшина-фельдшер с крашенными хной волосами и пожилой водитель скорой помощи с быстро бегающим взглядом – их пригласили как понятых. Четверо милиционеров с автоматами не сводили с нас глаз. Старший держал банку в руке, словно проверяя её вес. Ему явно нравилось происходящее. Он забавлялся нашими страхами, как кот – бесполезными попытками мыши улизнуть из его когтей. Наконец, вскрыл банку ножом и посмотрел внутрь. Мы следили за каждым его движением и жестом, за мимикой и выражением его глаз. РУБОПовец немного помолчал, не выдавая своих эмоций, посмотрел на дымящего табаком Кубу, затем перевёл взгляд на одного из своих подчинённых:
– Егор, как отпраздновали день рождения жены? Голова не болит?
Подчиненный – рослый неуклюжий парень – подобострастно отвечал.
– Нет, мы совсем немного выпили…
– Отвечай честно, болит или нет?! – тон старшего был достаточно суровым для того, чтобы Егор переменил мнение.
– Если честно? Лихо мне, конечно, Андрей Лазаревич. И во рту сушит. Но на моих профессиональных качествах это не сказывается.
– Да будет тебе! На-ка хлебни рассольчика. – Андрей Лазаревич вальяжно протянул ему банку.
Егор проворно снял маску, зажав её между коленями, и жадно, словно пёс у миски, вылакал жидкий консервант. Потом утёр рот рукавом и перевёл дух. – Спасибо, Андрей Лазаревич!
Старший довольно долго и пристально смотрел в простодушное лицо Егора, не зная смеяться ли ему или злиться. В конце концов он выбрал второе: – Какое спасибо, дурак! Издеваешься, что ли?! – Затем, покраснев, как советский флаг, обернулся к Кубе, который с шумом выплюнул окурок. – Знаю я ваши фокусы! Если нужно, вскрою каждую из банок!
– Что значит, вскрою?! – Мой куратор качнул головой и посмотрел на него со странным выражением лица: – А кто вам вообще сказал про "Neptunus", что мы собираемся купить южноамериканские соленья, а? Выходит, начальничек, крыса завелась у нас. – Куба слегка улыбнулся. – Рад, что Егору понравились наши соленья. Передай, Егорушка, супруге мои поздравленья. Вот только, если вы вскроете все банки… кто мне за них заплатит?
– Горсовет! – раздраженно ответил Андрей Лазаревич, неуверенно разрезая новую банку, взятую из другого ящика…