* * *
Вялотекущая киевская толпа тяжело топала по Крещатику. Съемочная группа разрезала ее пополам, как нож. Посреди улицы стояли Юля и Андрей. Камеры были направлены на них. Белобрысая гример Анечка, истекая обожанием, промокала губкой пот с лица моего мужа. Сергей Петрович терпеливо объяснял Юле:
- Пойми, ты его любишь, боготворишь, в нем - вся твоя жизнь. Ты должна удержать его во что бы то ни стало. Ты пытаешься объяснить, что умрешь без него. Но он смотрит на тебя равнодушно, и тебе становится не только больно, но и страшно. Я понимаю, это очень сложно - твой взгляд должен кровоточить любовью, болью и страхом…
Я подошла и встала за его спиной.
- Умница, - вскрикнул Петрович. - Вот так ты и должна смотреть на него!
- Ей будет легче смотреть на меня. Так что снимите ее лучше крупным планом, - посоветовала я. - А потом общий - со спины.
Петрович резко обернулся, мгновенно оценил ситуацию и сухо кивнул в знак согласия. Его ощетинившееся трехдневной небритостью лицо нахохлилось болезненным состраданием. Камеры заработали. Но, казалось, Юля даже не замечает этого:
- Я не могу без тебя, - жалобно сказала она.
- Пойми, дорогая, у меня есть жена и ребенок. Я не могу их бросить. Нам нужно расстаться, - подал реплику Андрей.
В ответ Юля как-то муторно покачала головой. В преддверии слез ее взгляд стал невидящим и пустым. Капелька воды аккуратно перебралась через нижнее веко и сиротливо засеменила по помертвевшей щеке. И вдруг она хрипло заглотнула воздух и разрыдалась. Ее чистое полудетское лицо исказилось до неузнаваемости и стало страшным - женским. Оно кричало:
- Но я умру без тебя! Действительно умру. Честное слово… Я не вру, честное слово!
- Успокойся, успокойся, пожалуйста, - отыграл Андрей. - Мы что-нибудь придумаем.
Продублировав его посыл, я ласково улыбнулась и беззвучно прошептала ей одними губами: "Все будет хорошо".
И то и другое было ложью. Герой фильма ничего не придумает, так же, как и человек, который был его прототипом. А значит, ничего хорошего у Юли со мной не будет. Но она этого не знала. Болезненно зажмурив глаза и выбросив вперед руки с трогательно подстриженными ноготочками, героиня фильма вырвалась из кадра и бросилась мне на шею.
Камера буркнула и вырубилась. Андрей усмехнулся и отхлебнул кофе из стаканчика, поспешно протянутого заботливой Анечкой. Юля отчаянно вжалась в меня, уткнув свой загримированный нос в мой бледно-голубой костюм. "Пиздец костюму", - холодно отметила я и погладила ее по коротко остриженной русой голове:
- Успокойся, пожалуйста. Ты должна взять себя в руки и окончить съемку. А потом мы поедем домой.
Она покорно взглянула на меня повзрослевшим от боли лицом и сказала:
- Женщиной становишься не тогда, когда лишаешься девственности, а когда сделавший это тебя бросает.
- Правильно, - кивнула я. - Только это текст из другого эпизода. Он будет позже.
* * *
Зажегся свет, и опустевший белый киноэкран снова стал похож на чистый неиспорченный лист бумаги, с которого все можно начать сначала. Только что там осыпался ржавый осенний Гидропарк, где Андрей катал на качелях-лодочках девочку с зажатыми плечами и русой челкой, с наивным любопытством выглядывающей из-под пуритански черного берета. Ее затуманенные глаза удивленно смотрели на моего брутального змия-искусителя. Она была похожа на осторожного котенка, которого первый раз попытались погладить.
Именно так Юля поначалу глядела и на меня - испуганным взглядом маленького зверька, наблюдающего, как к нему неумолимо приближаются руки страшного чудовища - человека. И он, кисиненок, еще не знает, задушат они его или ласково почешут за ушком. Но, в отличие от нее, я знала, что глажу ее для того, чтобы, приручив, уничтожить. У Юли было лицо девственницы, которую отчаянно хотелось совратить. Такое же чувство возникает у нас, когда, выйдя на улицу ранним утром, мы видим, что землю покрыл трогательно-чистый, умилительно-белый, нетронутый первый снег. И тебя так и подмывает первому истоптать этот невинный девственный покров, где еще не ступала ничья нога.
Юля неумолимо влюблялась в меня день за днем. И меня переполняла странная смесь ненависти и нежности к этому сопливому созданию с чистой и такой освежающей холодно-сладкой кожей, которому я планомерно портила жизнь.
Но сейчас, во время первого просмотра отснятого материала, слезы черными ручьями лились из моих глаз и, прячась за "диоровской" пудреницей, я промокала их губкой. Я отчаянно любила эту девочку, безвозвратно утерянную мною там, среди зачахших листьев, израненных ножевыми надписями скамеек и прочей отхожей романтики Гидропарка. Мою русую, наивную, глупую девочку, с пухлыми самоварными щечками, нецелованными губами и таким неуместным в этой жизни пугливо-доверчивым взглядом, которую я безысходно оплакивала все эти тринадцать лет.
- Лапочка, - осторожно проговорил Сергей Петрович, - я тут перечитал ваш сценарий. Там у Юли есть один монолог, который меня смущает. Сейчас я вам его прочту.
"Вы знаете, сегодня я умерла… - начал он противно-трогательным фальцетом. - В двенадцать часов. Хотя, может, не ровно в двенадцать, я не помню точно… Я не хотела, так получилось… Я даже не заметила, как это произошло, а потом уже было поздно.
Было хорошо, даже в окошко светило солнышко, шли люди и говорили о чем-то. Я и не знала, что умирают так. Ведь, если не приглядываться, я похожа на живую. Неужели умерла душа? Или просто умерла девочка во мне, но я не поняла сразу, что быть женщиной я не умею. Остался лишь маленький, испуганный зверек, который не умеет не верить. Не обижайте его, пожалуйста! Мне сразу хочется плакать, когда я представляю, что он подойдет к кому-то, а его снова отшвырнут ногой… Нет! Ни за что!
Дети такие милые… В каждом из них есть немножко от девочки, которая умерла во мне".
- Вам не кажется… - Режиссер тщательно поправил очки на носу, подыскивая наиболее лояльную формулировку. - Что он несколько искусственен и чересчур уж болезненно-сентиментален? Шестнадцатилетние девушки так не говорят. Это неправдоподобно. Простите меня, но так не бывает…
- В жизни бывает такое, что не снилось вашему искусству даже в страшных снах! - раздраженно отбрила его я. - Впрочем, оставьте мне текст, я подумаю.
* * *
Словно опустошенный вдовец, поздний сентябрь оплакивал свое усопшее бабье лето. Мы с Юлькой медленно брели по пустынному Гидропарку. На мне было длинное черное пальто и черные очки, на Юле - подаренный мной ярко-алый короткий кожаный плащ; маленький похоронный кортеж среди седых, пропитанных дождем скамеек и мертвых кафе.
- А ты у меня красивая девочка, - коротко улыбнулась я. - Еще измотаешь нервы куче мужиков.
Юля молча глядела себе под ноги.
- Первые серии имели успех, - продолжала я с натянутым оптимизмом. - Вот в чем прелесть сериалов - берешь любую среднестатистическую историю незадавшейся человеческой любви, излагаешь ее проверенно-банальными фразами, отыгрываешь их на полном серьезе и получаешь самый высокий рейтинг.
- А что будет по сценарию дальше? - тоскливо спросила она, глядя в другую сторону.
- Дальше? - нервно скривилась я. - Дальше они расстанутся. Твоя героиня посмотрит какой-то дурацкий фильм про томных дореволюционных барышень, где одна из них настрогала серы со спичек, размешала ее в водке, выпила и благополучно отправилась на тот свет. Стащит у родителей из бара бутылку "Столичной" и попытается повторить этот подвиг. Она пойдет на стадион своей бывшей школы и мужественно выпьет ее до дна. Кстати, когда будешь работать над этим эпизодом, помни, что, во-первых, она пьет водку впервые в жизни, а во-вторых, для нее это не водка, а яд. Потом несчастная самоубийца отправится гулять по городу и честно ждать смерти. Она позвонит ему из автомата, чтобы услышать напоследок любимый голос, скажет: "Прощай, я отравилась", - а он пошлет ее и отключит телефон.
- А дальше?
- Дальше - будет мерзкий эпизод в больнице. В общем, она выживет. На следующий день он будет ждать ее с перекошенным от страха лицом. А приехав к ней, спросит: "Девочка моя, зачем ты сделала это?" Она ответит: "Но я же говорила, что умру без тебя". От страха герой расскажет все своей жене и попросит у нее развода. Та скажет: "У нас ребенок, и я никуда тебя не отпущу. Ты ее родил и должен нести за нее ответственность. Я тебе не позволю жертвовать нашей дочерью ради какой-то малолетней шлюхи!"
- Сука! - выплюнула Юлька. Ее хорошенькая мордочка перекосилась, словно от удара. - А за тех, кого ты соблазнил, выходит, никакой ответственности нести не надо? - спросила она, безуспешно заглядывая в мои безучастные черные очки. - Ведь я… То есть она, героиня, тоже еще ребенок!
Я монотонно продолжала.
- Когда он уходил, то взял с нее слово, что она не будет звонить ему домой, обещал перезвонить сам, как только переговорит с женой. И не перезвонил. После алкогольного отравления у нее поднялась температура. Она не могла выйти из дому и целых три дня сидела возле телефона или, завернувшись в плед, планомерно шагала по комнате туда-сюда, стараясь успокоиться. Ее губы поседели, ее трясло от страха и озноба, она не могла думать ни о чем, кроме этого звонка, от которого зависела вся ее дальнейшая судьба. На четвертый день она не выдержала и пошла к нему на работу. Он сказал: "Между нами ничего уже быть не может. Я люблю свою дочь и останусь с ней до гроба. (Он любил пафосные выражения.) Но жена разрешила мне изменять, с условием, что она никогда об этом не узнает. Так что если ты действительно не можешь жить без меня…" Она действительно не могла…
Я села на влажную скамейку, закурила и, глядя на Юлю пустыми глазницами из черного стекла, продолжала:
- Дальше совсем противно. В тот день, когда они впервые переспали, он украл у нее кольцо с бриллиантом, доставшееся ей от прабабушки. Не то чтобы оно было такое уж баснословно дорогое, просто - самая дорогая вещь в доме. Потом он сказал ей, что взял его на время, но когда шел домой, упал в обморок прямо на улице и его обокрали. Она любила его и потому поверила даже в эту чушь. И сколько общие знакомые не разубеждали ее в обратном, что кольцо надо искать именно у него, - верила все равно. Но, на свое счастье, она была еще настолько наивной, что верила не только в него, но и в доблесть нашей милиции. Поэтому стала уговаривать любимого пойти и заявить о пропаже. Осознав, что она намерена отправиться в участок с ним или без него, он, с перепугу, вернул ей злополучный бабкин перстень. И честно сказал: "Пойми, мне нужны были деньги, чтобы поменять квартиру с доплатой. У меня растет дочь, и ей нужна своя комната". А через некоторое время она выяснила, что беременна. Этот мудак даже не счел нужным пользоваться презервативами. После аборта ей сказали, что у нее уже никогда не будет детей. Все. Тупая слезливая история, пригодная только для сериалов.
- И после этого она покончила жизнь самоубийством? - тихо спросила Юля.
- Нет, - криво улыбнулась я. - После этого у нее возникло непреодолимое желание убить его. Потому что после встречи с ним она уже не могла начать жизнь сначала - она боялась мужчин, ненавидела их, считала их всех трусами и предателями. В принципе, не без оснований. Просто у большинства трусость и подлость существуют в допустимой и вполне съедобной дозе, но она уже видела в них только это.
Некоторое время Юлька выковыривала острым носком своего ботинка какой-то никчемный камушек.
- Можешь сказать мне правду? - неожиданно спросила она.
- Могу, - уныло согласилась я. - Спрашивай.
- За что ты меня так ненавидишь?
Сняв очки, я с интересом поглядела на нее - полудетское лицо выражало уже привычное для меня страдание.
- С чего ты взяла?
- Только не надо врать! - истерично вскрикнула Юля. - У тебя лицо исполосовано ненавистью. Если с такого лица выпить воды - отравишься. Впрочем, я уже отравилась. - Она в упор уставилась на меня. - Я ведь поняла, ты соблазнила меня точно по сценарию. Верно?
- Верно, - безучастно повторила я вслед за ней.
- Но дальше - не сходится. - Она испытывающе сверлила мои глаза, пытаясь вырвать из них свой приговор. - У меня нет кольца с бриллиантом и не может быть от тебя детей. И у тебя тоже их нет, и мужа своего ты не любишь. Да и ему все равно, что ты возишься со мной. Поэтому я хочу знать, что у нас будет дальше?
Я устало усмехнулась:
- Сейчас это зависит только от тебя.
- От меня тут ничего не зависит! - обиженно закричала она и, вскочив со скамейки, затопала бессильными ногами. - Ты прекрасно знаешь: я хочу только одного - остаться с тобой. Зачем же ты мучаешь меня?! Ведь я действительно люблю тебя, понимаешь? Тебе не за что меня ненавидеть.
Я словила ее яростную ладошку и снова усадила свою податливую девочку на скамью рядом с собой.
- Все зависит только от тебя, дорогая. От того выбора, который ты сейчас совершишь. Потому что я ненавижу не тебя, а того мужчину, о котором написан сценарий.
- Я думала, ты написала его о себе, - огорошенно произнесла она. - И ты - это он.
- Нет, я - это ты. Много лет назад я была тобой.
- А он?
- А он был самим собой - влюбленным трусом и вором. До встречи с ним я была наивной книжной девочкой, до неприличия инфантильной маминой дочкой, которая считала, что поцелуй - это грех, ходила в длинной юбке и опускала глаза. После встречи с ним…
- Стала женщиной, - серьезно окончила она.
Я обреченно помотала головой:
- Нет, моя дорогая, гораздо хуже - после встречи с ним я была уже кем угодно: стервой, шлюхой, высококлассным калькулятором, бесстрастно рассчитывающим чужие чувства и желания, холодным соблазнителем, талантливым писателем, кем угодно, но только не женщиной.
- И все, что написано в сценарии, правда?
- Все. - Я почувствовала, как привычная, всепожирающая ненависть снова сатанеет в моей груди, выворачивая наизнанку нутро. - И неоконченное самоубийство, и неудавшееся воровство, и неудачный аборт - весь джентльменский набор первой любви. До сих пор, вспоминая это, я готова его убить.
Юля схватила меня за руки и ее зеленые глаза, как два зеркала, впитали мою ненависть - лицо стало жестким, словно выставленный вперед нож.
- Он просто сволочь, - процедила она сквозь окрысившиеся зубы. - Если бы я могла, то сама убила бы его!
- А ты можешь, - мрачно оскалилась я. - Ты - можешь!
В ответ она холодно кивнула, презрительно выставив вперед нижнюю губу, как человек, собирающийся раздавить таракана и уже заранее чувствующий омерзение от соприкосновения его хрустящего коричневого тела с подошвой своего ботинка:
- Кто он?
- Он - твой отец.
* * *
Дождь обрушился на землю с остервенением возлюбленного, дорвавшегося до постели своей желанной. Охранник вышел из машины первым и, щелкнув черным зонтом, открыл передо мной дверь. Какой-то человек в сером свитере бросился ко мне, вцепился в руку и тут же получил профессиональный удар по костяшкам пальцев. Резко оттолкнув мужчину железобетонным плечом, охранник заслонил меня собой.
- Стой! - крикнула я. Лицо несчастливого обладателя дешевого свитера было неприятно знакомым. Прищурившись, я вцепилась в него взглядом, пытаясь выдавить из головы какое-то саднящее воспоминание…
- Только не делай вид, что ты меня не помнишь! - презрительно сказал мужчина, и я сразу вспомнила его голос. Это был Игорь Романовский. - Нам нужно с тобой поговорить, - с унизительной поспешностью произнес он, заметив, что мой тщательно прорисованный рот Мерилин Монро мимикрирует в улыбку Медузы Горгоны.
- Сегодня в 19.00, ресторан "Майами", - произнесла я голосом хозяйки положения, вынужденной общаться с его лакеями, и пошла к двери киностудии.
Раздавив навязчивого субъекта предостерегающим взглядом, безмолвный охранник преданно понес за мной нахохлившийся зонт.
Ровно в семь я появилась в указанном месте в черном костюме, с тщательно подобранными по цвету - черномазым охранником и мужем-брюнетом. Оба торжественно сопроводили меня до стола, где испуганно скукожился мой бывший любовник - отец моей нынешней возлюбленной. С отточенной элегантностью Андрей подвинул мне стул. Я села и достала сигарету. Охранник молниеносно поднес зажигалку. Муж выдержал паузу, пока я выпускала дым, и улыбнулся неправдоподобно белыми зубами:
- Постарайся не задерживаться, милая. Я скажу всем, что ты будешь через час.
Он демонстративно поцеловал мне руку и, честно отыграв свой блестящий эпизод, направился к выходу, привычно разбрасывая сияющие усмешки знакомым за соседними столиками. Охранник молча отошел к барной стойке. Я резко обернулась к Игорю:
- Чего ты хочешь?
- Я хочу знать, где моя дочь? - Даже в праведном негодовании он жалко нервничал и трусливо оглядывался по сторонам. - Два дня назад Юля собрала вещи, сказала мне: "Я тебя ненавижу и убила бы тебя, не задумываясь, если бы она не запретила мне это делать…" - и ушла. Что ты ей сказала?
- Все, - вежливо улыбнулась я.
- Мы звонили в милицию…
- Знаю. Они обратились к нам. Им разъяснили, что Юля просто поссорилась с родителями. И теперь снимает квартиру, поскольку ее гонорар позволяет ей это делать, в то время как паспортный возраст позволяет самой решать за себя: стоит ей или нет общаться с любимыми папочкой и мамочкой.
- Да, она звонила и сказала матери, что прощает ее, но я для нее умер. Жена плачет уже два дня подряд…
Я равнодушно пожала плечами:
- Ну что ж, я тоже плакала, когда ты бросил меня ради нее.
Подперев рукой подбородок, я отстраненно смотрела на него, безуспешно пытаясь понять, как этот потасканный человечек со смятым, словно исписанный лист бумаги, лицом исхитрился когда-то испортить мне жизнь.
- Я бросил тебя не ради нее, - противно взвизгнул он, - а ради Юльки! Я не мог оставить дочь…
- Можешь не повторяться, - пренебрежительно усмехнулась я. - Все это я уже слышала тринадцать лет назад. Такие люди, как ты, вечно сваливают все на детей. Не задумываясь, что когда-нибудь тем придется расплачиваться по счетам за все их грехи. Ты сделал ее ответственной за собственную подлость, воровство и убийство. И если сейчас я спрошу тебя, почему, спустя эти тринадцать лет, ты остался таким же ничтожеством, как и был, ты ответишь мне: "Я жил ради дочери. И у меня не было времени…"
- Да, я жил ради своей дочери! - с ненавистью прошипел он. - Я зарабатывал деньги, чтобы вырастить ее. Ты не можешь меня понять, потому что у тебя самой нет детей!…
- То, что у меня нет детей, - уточнила я с убийственной светскостью, - исключительно твоя вина. И, признаюсь, сначала я хотела заставить Юльку расквитаться за все, что ты сделал. Заставить ее плакать по ночам, резать вены, мучиться от бессилия перед несправедливостью, выжечь, вытравить, выхолостить ее душу и выбросить на помойку такой же злобной стервой, как я сама. Но потом я поняла: не ее вина, что ты сделал из нее козла отпущения. Твоя дочь - эта девочка-монстр из моих страшных снов - ни в чем не виновата. Она действительно любит меня, а я люблю ее. И единственный человек, который должен мне заплатить, - это ты сам.
- Чего ты хочешь? - бессильно спросил Игорь. Его маска гнева размякла и расплылась в убогую, слезливую покорность.