Но на уроке литературы ему стало действительно нехорошо. Голова закружилась, появилась неприятная резь в глазах. Он поднял руку и, сказав учителю, что плохо себя чувствует, спросил разрешения показаться школьному доктору.
По дороге к кабинету школьного педиатра, миссис Скайловски, Джеффри почувствовал тошноту, а прикоснувшись тыльной стороной ладони к своему лбу, обнаружил, что тот действительно горячий.
Молниеносное обследование проведенное миссис Скайловски подтвердило его худшие опасения. Градусник показал 38,2. Горло было воспалено.
"У тебя ангина, тебе срочно нужно домой!" – строго, но одновременно с ноткой сочувствия сказала миссис Скайловски, глядя поверх узеньких очков без оправы.
"Тебе лучше не идти пешком. Можешь позвонить родителям, чтобы тебя забрали?"
"Я возьму такси", – пробурчал расстроенный Джеффри, сунул в карман листок с названиями лекарств, который миссис Скайловски, велела передать маме и выскользнул за дверь.
Джеффри открывает дверь своим ключом и входит в дом. Первое на что падает взгляд его воспаленных глаз, это пара кожаных коричневых мужских ботинок. Из родительской спальни доносятся приглушенные звуки какой-то возни.
Окрик "Мама я дома" застревает в опухшем горле. На автомате он бросает рюкзак со школьными принадлежностями и спортивной формой на тумбочку под зеркалом, а потом медленно снимает обувь. Тихо, почти крадучись, он идет по коридору, мимо кухни, мимо своей комнаты к двери родительской спальни. К звукам возни, которые становятся все четче, добавляются тихие женские стоны и мужское сопение.
Дверь приоткрыта. Очень осторожно маленький Джеффри, которого уже бьет озноб, заглядывает в комнату родителей.
Он стоит на коленях, справа от кровати, спиной к двери. Его голова ритмично двигается вверх-вниз между раскинутых бедер женщины. Та распластанная голой на кровати, одной рукой сжимает клок волос на его затылке, задавая темп. Ее, весьма недурные для тридцати пяти лет, груди покачиваются в такт движениям мужской головы. Глаза женщины закрыты, стоны нарастают. Она явно приближается к оргазму. Джеффри Мак Брайд отпрянывает назад и на цыпочках двигается обратно по коридору. Его щеки пылают, но глаза остаются сухими. Мальчик обувается, берет рюкзак и, стараясь не издать ни звука, выходит на улицу. Его тошнит, голова кружится, а колени сильно болят, но он молча бредет вниз по улице, чтобы вернуться домой через два часа с температурой 39 с половиной.
Прошло две недели, прежде чем Джеффри Мак Брайд смог вернуться в школу и целый месяц, прежде чем он наконец-то смог сыграть с друзьями в бейсбол. Джеффри ничего не сказал ни матери ни отцу.
Через четыре месяца Генри Мак Брайд, прийдя в магазин, торговавший подержанными авто, чтобы присмотреть жене подарок к дню рождения, застал ее делающей минет хозяину магазина на заднем сиденье синего Бьюика.
Генри Мак Брайд, которого природа не обделила ни ростом ни силой, вытащил незадачливого торговца из машины и несколько раз крепко приложил головой о задний бампер. Хозяин так и остался лежать на земле, в своих желтых кожаных ботинках с вывалившимся из ширинки членом. Жену здоровяк не тронул.
Они успели развестись до того, как Генри Мак Брайд сел за решетку…
Джеффри открыл глаза и потряс головой. Это были худшие воспоминания его жизни. Но он знал, почему вспомнил тот день. Знал это очень хорошо. Тогда он не захотел поверить в предательство. Не смог в него поверить. И это стоило ему очень дорого. Слишком дорого. Отец, которого он обожал, умер в тюрьме через семь месяцев.
– Ты по-прежнему хочешь туда пойти? – Джеффри вздрогнул, словно вырываясь из глубокого гипноза, и чуть удивленно посмотрел на трех старцев.
Трое, в свою очередь пристально смотрели на него, и один из них повторил вопрос:
– Ты собираешься войти в обитель Звезды?
Пожилой, измотанный долгим походом американец тихим, но уверенным голосом ответил:
– Да.
5
Несколько секунд Петр Строганов был ослеплен. Ослеплен светом, который не могли выдержать глаза простых смертных. Но он не был простым смертным, поэтому смог восстановить зрение и рассмотреть комнату. Четыре циновки вокруг низкого чайного столика, завешенная белым балдахином кровать, но главное… Главное, что в самом центре комнаты, в потолке имелось аккуратное круглое отверстие, размером с мяч для большого тенниса.
А сквозь это отверстие день и ночь пробивался луч божественного света. Живительного света самой Приории. Петр не знал об этом раньше, но как только увидел, осознание пришло мгновенно.
"Только подумать, какую же силу он дает хозяину комнаты!", – изумился Строганов.
Мягкое свечение луча неумолимо звало к себе. Оно завораживало. Петр сделал несколько осторожных шагов, ощущая как к ногам приливает тепло. В животе что-то сладостно сжалось, а в голове зазвучала музыка. Волшебная симфония, какую не под силу написать ни одному композитору. Сердце замерло. Не сознавая, что делает, мужчина опустился на колени и закрыл глаза. В ноздри ударил запах, запах из его далекого прошлого. Он узнал этот запах и застонал. Это был запах свежескошенного сена, смешанный с ароматом юного, непорочного женского тела…
Ему шестнадцать. Он в Техасе, на ранчо одного из друзей отца. Они бегут босиком по траве озаренные лучами готового скрыться за горизонтом августовского солнца. Она дочь хозяина, ей только-только исполнилось пятнадцать, и ее зовут Хилари. Она бежит впереди. Он слышит ее звонкий смех, видит, как блестят светлые волосы, как развевается на бегу коротенькое легкое платьице, открывая загорелые чуть пухлые бедра. Он настигает ее двумя прыжками, ловит ее руку, и они вместе громко хохоча с разбега падают в огромный стог сена. Так, заливаясь беспричинным, но очень искренним смехом они лежат, как кажется ему, бесконечно долго. Пока она вдруг резко не приподнимается и перекинув через него правую ногу не усаживается на него, так грациозно словно оседлывает одного из папиных скакунов. На лице нет и тени улыбки, большие карие глаза серьезно и чуть лукаво смотрят на него. В считанных сантиметрах от его лица в широком вырезе платья качаются пышные груди. Он не выдерживает и на несколько мгновений переводит взгляд на них. Он готов поклясться, что сквозь ткань своих джинсов чувствует влажный хлопок ее белых трусиков. Его хозяйство начинает подниматься, преодолевая сопротивление застегнутой ширинки, упираясь в ее левую ягодицу. Он боится, что, почувствовав шевеление в его штанах, она вскочит на ноги и убежит прочь, а может быть, даже влепит ему пощечину. Он начинает лихорадочно придумывать оправдание, продолжая открыто таращиться на ее грудь. Но она неожиданно для него наклоняется и целует его прямо в онемевшие от возбуждения губы, а потом делает совершенно дикую вещь. Она опускает правую руку к месту соприкосновения их промежностей, шарит там какое-то мгновение и двумя резкими движениями расстегивает ширинку на его джинсах от Кэлвина Кляйна, мимолетом задев костяшкой мизинца головку его набухшего члена, выглянувшего из-под резинки трусов. Его начинает бить крупная дрожь. Он поднимает едва послушную руку и неловко сжимает в ладони ее левую грудь. Поднимает глаза, все еще подспудно ожидая негативной реакции, вроде пощечины. Но малышка Хилари, сохраняя совершенно серьезное выражение лица, (выдает только легкая пелена, подернувшая взгляд) скрещивает руки на животе, ловит пальцами подол платья и медленно начинает тянуть вверх. Как завороженный он наблюдает. Бедра, потом те самые белые трусики, действительно влажные в промежности или ему только кажется? Дюйм за дюймом открывается загорелый живот, причудливый завиток пупка, платье поднимается все выше. Теперь все его тело бьет крупная дрожь. Но она, кажется, не замечает этого. Ее руки продолжают движение. Вот из-под светлой материи показались полукружия грудей. Платье проскользило еще немного и его взгляду открылись крупные розовые соски. "Господи" – мысленно стонет он, – "Я вижу грудь!"
Она снимает платье через голову и легким движением отбрасывает его на траву.
Также неторопливо стягивает с него футболку. Их губы сливаются в жарком как августовское техасское солнце поцелуе. Переплетенные тела перекатываются вправо, так что он оказывается сверху. Немного осмелев, он нащупывает ее трусики и начинает тянуть вниз. Она не сопротивляется. Наоборот. Изгибается, чтобы ему было удобнее. Белый комочек летит на траву вслед за платьем. Одним движением он стягивает с себя джинсы вместе с плавками, замешкавшись немного при попытке освободить ноги. Она снова не замечает его замешательства. Окончательно осмелев, он принимается ласкать руками ее груди, потом спускается к животу и, наконец, еще ниже. Там внизу влажно, там внизу настоящий потоп.
"Ну же!"– стонет она охрипшим голосом.
Он хватает свой член за основание и направляет прямо между ее разведенных бедер…
– A! – вскликнул Петр и открыл глаза. К своему ужасу он обнаружил, что стоит посреди комнаты на коленях с расстегнутой ширинкой, обхватив рукой член, изрыгающий семя прямо на дощатый пол.
Мощным усилием воли он взял себя в руки, резко поднялся, спрятал хозяйство и застегнул брюки.
Это все проделки луча. Сила Приории, взывающая к самому светлому, что хранилось в его сердце.
Но он пришел сюда не за этим. И даже конфуз с неуместной мастурбацией не сможет смутить его.
Первый Магистр двинулся к кровати, на ходу обтерев руку о рубашку и достав из наплечной кобуры свой Вальтер.
– У тебя большая власть, – прошептал он, – И ты не захотел делиться ею с моим отцом. А ведь он заслужил это. Заслужил место в этой комнате…
Убийца шагнул к кровати в полной уверенности, что видит за полупрозрачным балдахином силуэт спящего старца. Поднял пистолет.
– Но ты избавился от него. Похоронил в обломках чертова вертолета, – шепот стал почти беззвучным, – Но тебе придется вернуть долг, слышишь. Вернуть его мне. Мне…
Здесь возле луча, где слышалось пение ангелов, щебетание птиц, грохот волн и шум ветров, звук выстрела прозвучал жалким хлопком…
Однако девятимиллиметровая пуля не потеряла от этого своей смертоносной силы…
Она вошла прямо в затылок, вышла через переносицу и впилась в стену. Лишенный половины красивого когда-то лица Петр Строганов рухнул на пол.
В дверях, медленно, как во сне, опуская свой Глок, стоял Джеффри Мак Брайд. По его щекам текли слезы. Он только что спас жизнь самому главному человеку на Земле. Но для этого ему пришлось лишить жизни своего лучшего друга.
Мак Брайд развернулся, чтобы уйти. Но вдруг передумал. Резко повернувшись, он в три шага преодолел расстояние, отделявшее его от кровати, и одним движением откинул балдахин.
Кровать, накрытая застиранной белой простыней была пуста.
Глава 20
1
Лес становился все более редким и все менее живым. Да, именно так. Тайга вокруг мертвела с каждым шагом. Все реже попадались под ноги мелкие зверьки, все тише и реже раздавались голоса птиц, все более пожухлой становилась хвоя на все более понурых ветвях сосен. Да и сами сосны становились какими-то более серыми. Все это человек замечал, не сбавляя ни на секунду бешенного темпа. Он мчался между деревьев, даже не смотря под ноги. Все лицо было покрыто порезами, оставленными многочисленными ветками, хлеставшими его по щекам, лбу, подбородку. Эти кровавые следы, капельки пота на висках, растрепавшиеся немного волосы делали бегущего мужчину еще более красивым.
Каждые пятнадцать минут он бросал короткий взгляд на небо и на свой отделанный бриллиантами хронометр. И вот, перескочив через поваленное дерево, он в очередной раз взглянул на левое запястье. То, что он увидел, однозначно подтверждало правильность выбранного направления, хотя он и не смог бы объяснить каким именно образом. Дело в том, что стрелки хронометра, его хронометра, который продолжал бы показывать время с точностью до тысячных долей секунды и на дне самой глубокой океанской впадины и на космической станции, остановились.
Это был, совершенно очевидно, дурной знак. Он должен был притормозить и поразмыслить как следует. Подумать, почему лес вокруг стал совсем безжизненным, и что могло ждать впереди. И он осознавал эту необходимость, но стоящий перед мысленным взором образ улыбающейся молодой девушки настойчиво гнал его вперед.
Дыхание становилось все тяжелее. Теперь он не мог с уверенностью утверждать, сколько времени прошло с того момента, когда он оставил на переднем сиденье "Лэнд Ровера" труп своего недавно обретенного товарища, которого сам же и застрелил. Но предполагал, что прошло не меньше суток. Причем последние часов шесть, а может и все десять он двигался по совершенно безжизненному лесу, окутанному серым туманом. Он больше совсем не слышал звуков, кроме собственных шагов и дыхания, не обонял никаких запахов, не чувствовал даже бега времени. Голова была тяжелой. Если он пытался немного сосредоточиться и подумать, мысли разбегались в разные стороны, словно мыши, увидевшие здорового голодного кота. За все время он сделал всего две короткие остановки, чтобы достать из кармана куртки пакетик с белым порошком и угостить каждую ноздрю приличной дозой. Потом прятал мешочек обратно во внутренний карман и продолжал свой бег.
Когда силы подходили к концу, и на краю сознания уже появилась мысль о том, что вся эта беготня бессмысленное движение в никуда, деревья вдруг резко расступились. В одно мгновение перед ним открылась большая поляна. Он резко остановился. Оглядел поляну. В центре, примерно в ста шагах от него, в земле виднелся разлом. На дальнем его краю лежал красный сверток, размером с человека. Он пригляделся, заметил с одной стороны, выбившиеся из-под материи пряди темных волос, с другой выглядывающую маленькую ступню. Он знал эти волосы, гладил их, совсем недавно, нежно пропуская пряди между пальцев. Он знал и эту ножку, целовал ее, ласкал аккуратные пальчики. С трудом подавив желание немедленно рвануться к свертку, он шагнул назад, укрылся за неестественно изогнутым стволом сосны, закрыл глаза, успокоил дыхание и прислушался. Он слушал несколько минут, слушал очень хорошо. Он слушал звуки леса и голос собственной интуиции. И то и другое говорило, что Разлом возле которого лежит Софья (тело Софьи), опасен, что звери, притащившие ее сюда, совсем близко, наблюдают и ждут его появления, готовые наброситься и разорвать его на куски.
Нельзя было идти туда. Ему нужно было придумать что-то, подождать…
Не медля более ни секунды, он шагнул из-за дерева и быстрым шагом направился к красному свертку, лежавшему на краю Разлома.
2
Пройдя половину отделявшего его от Разлома расстояния человек сумел разглядеть, что тот имеет форму молодого месяца. Еще через несколько шагов он почувствовал отвратительный запах гниющего мяса и горячих фекалий, исходящий из глубины. А когда до трещины в поляне осталось каких-то десять шагов, на него обрушился поток черной, злой как само зло, силы. С большим трудом человеку удалось удержаться на ногах, руки обхватили голову. Сначала он закричал, от этого крика задрожали прилегающие к поляне деревья. Потом его вырвало. Несколько капель блевотины попали на куртку. Он продолжал держаться за голову, которая готова была разорваться, его согнуло пополам, последовал новый приступ рвоты, ноги подкашивались. Организм не мог вынести нежити, которую извергал Разлом в форме месяца.
Через самые отдаленные закоулки сознания Сергей воспринимал, как вдруг зашевелился, разворачиваясь, красный сверток. Как с земли грациозно освобождаясь от ярких лохмотьев, встала Софья. Как не спеша направилась к нему, прекрасная в своей наготе.
Укрывшиеся в лесу Вакхафы, жадно впились взглядами в аккуратный треугольник черных волос внизу ее живота.
Сергей заметил маленькую родинку под левой грудью. "Она приносит мне удачу", вспомнил он слова Софьи, которые она прошептала, когда он дотронулся до этой родинки там в палатке. Но тут новый непереносимый приступ боли пронзил голову. Он рухнул на землю, перевернулся на спину.
Лицо Софьи нависло над ним обрамленное грязно-серой промозглостью неба.
– Рука даже не дрогнула, – проговорила она сквозь сжатые губы, в глазах блеснула ненависть.
Она собиралась сказать еще что-то, но вместо этого приподняла ногу и опустила ее на лицо Сергея, растирая по губам, прилипшую к ступне грязь.
Человека на земле снова стошнило. В этот раз он чуть не подавился остро пахнущей жидкостью. Лишь в последний момент ему удалось повернуть голову и выплюнуть блевотину на правое плечо.
Софья брезгливо одернула ногу и наклонилась к Сергею:
– Спуская курок там на дороге, ты жалел его или себя?
Корчившийся на земле человек ничего не ответил.
Голая бестия подняла руку над головой, взглянула в сторону южной опушки и резко опустила руку вниз.
С противоположных сторон на поляну выпрыгнули четыре ужасных твари. Издали их можно было принять за волков, но стоило им приблизиться на пару десятков шагов, как жертва понимала, что на нее напали вовсе не волки, а настоящие исчадия ада. Каждая тварь в холке была выше метра, лапы огромные как у тигров, щерились длинными кривыми когтями. А пасти с оскаленными желтыми клыками без труда смогли бы разорвать здорового лося.
Чудовища приближались, неторопливо, но в то же время быстро и слишком уж целенаправленно. Расстояние до распластанной на холодной земле жертвы неукротимо сокращалось, грудное рычание зверей сливалось с усилившимся завыванием Разлома.
Продолжавшая с ненавистью смотреть на корчившегося на краю разлома Сергея, Софья отступила от него на несколько шагов, предоставляя право действовать адскому квартету.
Звери остановились в каких-то десяти шагах от жертвы. Один из них, с заметными следами седой шерсти возле ушей и на шее, поднял оскаленную пасть к грязно-серому небу и завыл. Завыли и три других волкоподобных твари.
Ожившие отвесные стены Разлома разошлись так далеко друг от друга, что казалось земля не выдержит и начнет трескаться, а вонючая дыра начнет расти и расти, пока не поглотит все живое. Но потом, издав звук, отдаленно напоминавший крик голодной гиены, стены рванулись навстречу друг другу. Из земли вырвалось черное облако.
Лежавший на грани сознания Сергей, пронзительно закричал от боли. Он приоткрыл левый глаз, чтобы на мгновение его отсутствующий взгляд встретился со взглядом чудовища, похожего на седого волка, взглядом полным торжества и жажды крови.
Вериш, принявший свое самое скверное обличье отдал короткий и жесткий мысленный приказ одному из тройки.
Огромный волк, чья шерсть отливала рыжим, не медля ни секунды, кинулся к беспомощно развалившемуся человеку.
В паре метров от распластанного тела, волк затормозил на мгновение, подбираясь для последнего, решающего прыжка. Из-под шкуры выпирали мощные мускулы. Тело зверя сжалось как пружина и тут же разжалось, выбрасывая себя в воздух. Пасть была нацелена точно в шею. У жертвы не было шансов.
Пасть чудовища с сединой на шее, растянулась в уродливой улыбке. Два других зверя замерли, затаив дыхание. Голая девушка тоже пристально следила за каждым движением чудовища.
Вакхаф прыгнул. До шеи человека оставалось не больше двадцати сантиметров, а когти почти уже впились в едва колыхавшуюся грудь.
Летевшего волка вдруг словно лягнули в воздухе. Хищника подбросило вверх, и он, пролетев мимо человека, рухнул прямо в зев вонючей дыры.