- Зачем тебе деньги? - спросил он, положив трубку.
- Если б вы знали, как нужны! - воскликнул Алеша и замолчал, уронив голову лицом в ладони.
- Не хочешь, не рассказывай…
Если бы не эта фраза, Алеша так и просидел бы до рассвета. А тут вдруг заговорил и рассказал все: и про бегство Анки, правда, не называя ее имени, и про дисковую пилу с мотороллером, не стараясь разжалобить, а просто…
Они сидели за столом у деревянного барьера, обтертого людскими локтями, в пустой милицейской комнате, и вели среди ночи не казенный, а самый человеческий разговор, какого давно ждал Алеша. Его хотя бы слушали…
- Так это твое изобретательство в "Бюро добрых услуг"? - спросил милиционер, угощая Алешу сигаретой. - Видел. Дровишки так и летят! Режет, как бритва. Хм! - Он зажег спичку и покачал головой. - А теперь за Ариадну! Чтоб шейк бацала? И-эх, глупость!
Алеша в упор смотрел на старого младшего лейтенанта и думал примерно так: "Глупость… Еще какая глупость! Но до чего бы ты дошел, дед, на моем месте? От отчаянья! Тут же не бывает предела!" А дежурный дед говорил:
- Талант, направленный на самообогащение, уродует личность! Чьи слова? Золотые!
Дал Алеше прикурить и снова помотал головой. А потом спрятал в ящик недописанный протокол и сказал:
- Иди спать! И смотри, не теряй голову! Запасной ведь нет.
Это все было, конечно, правильно, но Алеша шагал и думал… Уродует личность! Философия для устроенных! Ради Анки он готов был изуродоваться хоть физически.
Навстречу текли слобожане, работавшие в городе. Оглядывались на скамейку тети Вари: заиграет ли вечером баян? В последние дни тетя Варя не играла… Не было привычной музыки, и вот люди оглядывались на пустую скамейку. Онемела слободская улица. Почему? Почему вечерами тетя Варя не встречала слобожан бравыми маршами, как всегда?
И стало ясно вдруг, что она продала свой баян, чтобы дать деньги ему, Алеше! Как же он раньше не допер? Откуда ей было взять еще? Помидоров для рынка она не сажала…
Но ведь это был не просто баян!
6
Тетя Варя подняла глаза, улыбнулась:
- Бог с ним… с этим баяном…
- Держите деньги… Тут не все. Но я заработаю, добавлю, и купим новый баян. Увидите!
- Не нужно… Пальцы! Вот! Потому и продала, чтоб не мучиться…
- Как же?.. Что вы… Тетя Варя!
- Наплюй!
- Тетя Варя, - спросил он, - что же мне делать?
Она поняла, что он уже большой и еще мальчишка, который не отвык от учителей… Человеку в жизни нужен еще кто-то, хоть один, кому можно довериться. Всегда. Но еще она понимала, что не может научить его ничему такому, что сразу все исправило бы, изменило к лучшему.
- Нашел умную, - усмехнулась она. - Я своей-то жизни не сумела наладить… Ты спроси того, кто сумел.
- Богму?
Тетя Варя не ответила.
- Мать? - решился Алеша.
Тетя Варя опять промолчала, улыбнулась и сказала совсем о другом:
- Степан вон машину купил… Ящик ваш…
- У Степана поучиться?
Но тетя Варя смотрела мимо, задумалась, замолчала.
- Если серьезно сказать… по малому моему разумению… деньги… автомобили… - она махнула рукой, - мелочи все это! Особенно в молодые-то годы… Ящик хвастает: я дом построю! Лучше, чем у Богмы. Судьбу надо строить. Вот это дом, в котором жить да жить… Судьба!
- Верно, тетя Варя. Я хочу…
- Подожди, - перебила тетя Варя, будто боялась, что собьется. - Я знаю, чего ты хочешь… Вы-то, молодые, хотите все сразу… Больно уж быстро все хотите! Быстрохоты! Оттого, наверно, что дано много… Вот! А судьбу сразу не построишь… Нет. У иного, глядишь, и дом и автомобиль есть, а судьбы нет… Это не так легко, Алеша, судьбу построить, но, по-настоящему, от этого только и радость… Вот, - опять сказала она и спросила: - Так и не знаешь, где она, Анка-то?
- Нет.
- Через милицию поищи…
- Родители Анки не хотят… Сергеич не велит. Верит: устроит жизнь, даст знать… Она такая. Молчок. Прыгнула, и, пока не выплывет, звука не дождешься. Анна Матвеевна отмахивается. Молвы на хочет. Дочь, одна-единственная, удрала! Что люди скажут? Делает вид, что все хорошо, улыбается, когда спрашивают об Анке, и письма, дескать, идут, а я от Верхового знаю, что не было писем… Ничего не было. Ни письма, ни телеграммы! А она улыбается…
- Ради молвы Анна Матвеевна… и на похоронах заулыбается!
- Сказал ей, а она: "Ты-то что лезешь?! Кто ты такой?! Не лезь!"
- Ты?
- Ну да…
- Да ты!.. Да вы!.. Это ж редкость!.. - Тетя Варя внимательно посмотрела на него. - У вас любовь. Это ж редкость! - повторила она.
А он сидел, сцепив руки.
- Давай я тебя чаем напою, - мягко сказала тетя Варя. - У меня варенье из абрикосов, в прошлом году привозили к нам на рынок аж из-под Мелитополя… Далеко ездить стали! У всех машины… Я в него лимон кладу, кусочками…
Чай пили, не разговаривая, как будто все сказали. Алеша похвалил варенье, тетя Варя расцвела и подложила.
- Я работать пойду, - сказал Алеша.
- Ну, это, конечно, лучше, чем дрова пилить… - засмеялась тетя Варя.
- Быстрохот! - усмехнулся и он.
- Экзаменов не сдал?
- И не сдавал.
- Куда пойдешь-то?
- На стройку.
- Не о том мечтал…
- А вы о чем мечтали?
Тетя Варя начала смеяться, закрывая рот ладошкой, так что ему виделась тыльная сторона с толстыми, набухшими венами. Вытерла слезы, выступившие от смеха на ее маленьких глазах, и сказала:
- На коня сесть и на водные лыжи встать.
- Зачем?
- Для любопытства… Не села и не встала…
- Я серьезно спрашиваю.
- Ах, Алеша, мальчик… О чем мечтала, с собой унесу… А ты, значит, в строители?
- По всему городу объявления висят. И работа интересная. Построим и здесь пятиэтажки вместо наших курятников!
- Когда-то, говорят, наша слободка давала городу рабочий люд. Теперь он поселился в городе, в хороших квартирах, а здесь остались мы… Вот!
- Много строят в городе.
- Ящик тоже строит. Гараж для "Москвича".
Утром, едва встав, Алеша пошел глянуть, какой еще там гараж.
Во дворе, громоздясь, краснел на зеленой траве свежий кирпич. По соседству возвышался каменный лоб дворового погреба, заросшего репьем и фиолетовой кашкой, - колючки и цветы, толкаясь, теснились вокруг сухого клена на самой макушке погреба… Пролетали по осени кленовые "вертолетики", цепляясь за насыпи над погребами, весело вырастали на одно, от силы на два лета… Много кленов тянулось к небу со слободских погребов, и все были сухие…
Как этот…
- Чего тебе? - требовательно спросил Ящик с крыльца.
- Да вот… Гараж, говорят, строишь. Пришел наняться…
- Ты мне не нужен, - сказал Ящик, как всегда категорически. - Я уже каменщиков нанял… Квалифицированных.
Автомобиль стоял под брезентом, за горой кирпича, как сказочная загадка. Поднять угол брезента, и загадка откроется.
- Какого цвета? - спросил Алеша.
- Фисташка.
- Покажи…
- Поеду - увидишь.
- Пассажиров возить будешь? В этом бизнес?
- Не твое дело.
- А зачем купил автомобиль? - не отставал Алеша.
- И дом построю, каких вы еще не видали! - напыжась, сказал Ящик, не чувствующий ни насмешек, ни подковырок. - И женюсь на Наде.
- Для этого мало дома, - тихо и серьезно, скорее сочувствующе, чем насмешливо, сказал Алеша. - И автомобиля мало. Еще нужна…
Он не договорил.
- Любовь? - покровительственно и чуть иронически спросил Ящик. - Так ведь я по любви все делаю… И покупаю… И строить буду… Ха! - громко усмехнулся он, сунул руки в карманы, повернулся и ушел.
А бизнес его оказался в другом.
Однажды Алешу, бредущего со стройки, на слободской улице досадливо окликнул незнакомый голос:
- Эй! Где тут Гутап?
Человек стоял у машины. В вечерних сумерках Алеша не разобрал, "Москвич" или "Жигули". Тем более, светился только один подфарник. Гутап! Какой еще Гутап? В памяти всплыло, что было когда-то такое главное управление тракторной и автомобильной промышленности, что ли, Гутап. Откуда тут Гутап, в слободке? И он спросил:
- Какой Гутап?
- Степан.
- Ящик?
- Какой ящик? Зачем? Мне подфарник нужен. Я же русским языком говорю - Гутап!
Скоро перечеркнули детское прозвище Степана. Ящик повзрослел и стал Гутапом. А гараж его превратился в склад с полками, густо забитыми запчастями для легковушек. Нигде нет - ни в магазине, ни у магазина. Ни даже на техстанции. А у Гутапа есть. За другую цену, конечно, но поймите: Гутап на дом копит. Что нужно? Он же и для вас старается. Если сейчас нет, так завтра будет.
Степан совершал регулярные набеги на соседние города, готовил дальнюю поездку в Москву, связей пока там не хватало, но это дело наживное… При слове "Гутап" любой слободской мальчишка направлял людей к его гаражу. Степан осматривал приезжих из окна, а тогда выходил.
- Я ведь для себя берегу, - говорил он новичкам.
- Пожалуйста, посмотрите… Может, найдется!
Ящик пожимал плечами.
- Навряд ли…
- Я не поскуплюсь… Пожалуйста!
- Если найдется, выручу…
А вечерами фисташковый "Москвич" дежурил у библиотеки. В смотровом стекле плавали разноцветные огни. Алеша натыкался на "Москвич" все чаще, когда заходил за Надей - они повадились в кино, вместе было веселей скучать.
Однажды Надя вышла из библиотеки и услышала, как приказ:
- Садись! - И автомобильная дверца открылась.
До самой слободки Степан молчал, только музыка в приемнике играла шумно, а он сказал, когда фары коснулись лучами богминской решетки:
- Надя! Ты все знаешь. Чего зря говорить про это.
Такой он был значительный, что Надя едва удержалась, чтоб не прыснуть.
- Про что?
- И про Алешку, между прочим. Анка сейчас слиняла, но обломает зубы и вернется… Поглядишь тогда на Алешку…
- А если не вернется? - спросила Надя.
- Куда она денется?
Надя не отвечала, и он сказал:
- Ладно, не вернется… Все бывает! Ты интересуешься Алешкой, известно, но ты открой глаза, посмотри - кто он и кто я…
Фары "Москвича" погасли.
- Я тебе гарантирую цветной телевизор, - без претензий сказал Степан.
- А дом?
- Само собой, - сказал Степан. - Ха! Куда ж девать телевизор, если дома нет? Но это быт. А телевизор - это для души…
Надя трудно вздохнула, как будто ей в самом деле стало невмоготу от какой-то невидимой, но ощутимой тяжести.
- Ой, какой ты дурак, Ящик!
И даже забыла, что хотела прыснуть, а Гутап сказал:
- Дурак, что вслух говорю об этом! Или, может, думаешь, меряю на это свои чувства? Нет, не меряю. Меня тоже учили, и я знаю, что их ничем не измеришь. Но еще Бальзак сказал, между прочим, библиотекарша, что любовь доказывается рублем. И не надо от него прятать глазок, если ты женщина своего века.
- От Бальзака?
- От рубля, - сказал Ящик, не поддерживая ее веселого настроения. - Смейся, смейся… А потом он над тобой посмеется…
- Кто?
- Век, - бухнул Ящик. - Рано или поздно посмеется.
- Обязательно? - теперь она спросила его серьезно, вроде бы перестав считать дураком.
- Обязательно. Мир поумнел, Наденька. Все встало на место. Люди потрезвели.
- Оттого и пьют больше, чем пили?
Степан долго хохотал, булькая, как будто из его выпуклой груди, как из бочки, вырывались пузыри.
- Оттого! Правильно! Точно! Все им сделалось яснее, для приятного настроения не хватает ни слов, ни снов. Что делать? Надо взять в себя спиртного, чтобы взор затуманился! И берут!
- Для чего?
- Я ж сказал… Для поэзии! Человек всегда стремится вверх.
- Угу. Отрывается от земли, - усмехнулась Надя.
- Но зачем отрываться? - спросил Ящик. - Лучше в этом видеть…
- Поэзию? - перебила Надя.
- Угу.
- В автомобиле?
- Во всем. В земной жизни, - твердо сказал Степан. - Другой не будет.
Надя помолчала, а он добавил помягче:
- Тебе далеко ходить не надо. Погляди на родителей. Зачем-то ведь жили старики!
- Они еще живут!
- Нравится тебе, как они устроили жизнь, как ты живешь благодаря их заботам, между прочим?
- Не нравится! - вспыхнув, крикнула Надя.
- Нравится. Не нравится, как это звучит - дом, автомобиль, цветной телевизор, - терпеливо продолжал Степан, - а один их не сотворяет, другой сотворяет… Из любви, между прочим. Поимей это в виду.
- Спокойной ночи. - Надя стала искать ручку на дверце, чтобы открыть ее.
- Вопрос ясен, - сказал Степан, чинно вылез, обошел автомобиль и открыл ей дверцу, как джентльмен. - Я подожду!
7
Надя рассказала об этом Алеше и вдруг закончила:
- Он считает, что Анка скоро вернется!
- Да?
Даже писем от нее все не было.
Правда, Алеша теперь все дни проводил на стройке и редко видел Верхового, а при встречах Верховой скрипуче, в тон звукам своего велосипеда кричал:
- Пишет!
Он был добрый мужик и не давал людям терять надежды.
Иногда с этажей корпуса, где он работал, Алеша смотрел на отдаленное место, занятое слободкой, будто вдруг мог увидеть там Анку. Первым узнавался старый дуб, который они называли ее, Анкиным. "У твоего дуба", - говорил он, не думая, что скоро это придется вспоминать. Вон та серая туча - округлая вершина дуба у распоповских ворот…
Здоровенный дуб, раскидистый… Корни его, как насосы, иссушали землю, и под дубом ничего не росло, ни одной травиночки. Падали с ветвей желуди, свиньи жрали их, мальчишки пуляли желудями из рогаток в птиц, населявших дебри дуба, - крона его была, как роща, и все ветки в заплатах птичьих гнезд. По коре ползали жуки-рогачи, на листьях гусеницы свивали коконы… Не дерево, а целое государство! А под листьями зрели вишневые шишечки, из которых можно было делать чернила. Они с Анкой делали…
Давным-давно в толстую дубовую ветку Сергеич вогнал костыли с кольцами и привязал к ним качели. Анка выросла. А качели все жили. Другая детвора, перетирая веревки, качалась на них…
Как-то и большая Анка с разбега прыгнула на доску, вытянула ноги, оттолкнулась от земли. Она качалась, подлетая, и Алеша глядел, как она закрывается ладонью от солнца, бьющего из-за листьев ей в глаза, а Сергеич сказал тогда тихо:
- Хватай ее за руку и бежи!
Анка, подлетая, протягивала руку, точно слышала.
Сергеич говорил еще что-то, а с качелей доносился смех Анки, и ее длинные ноги блестели на солнце, и Сергеич все говорил, а запало в голову только одно: "Хватай ее!" Легко такое желать…
С корпуса, где кончилась его ученическая пора, Алешу определили в бригаду молодого шефа со странной фамилией Куцуруп. Был он маленький, неказистый, но пообещал, когда знакомились:
- Если что, рассказывай… Я помогу.
А этого не расскажешь, никакой Куцуруп тут нэ поможет. Недели шли, месяцы, ничего не забывалось. Забыл, когда спалось, как все люди спят…
Вот и стали с Надей ходить в кино. Казалось, как друзья.
Мать радовалась, даже спрашивала, стоило ему вдруг вечером остаться дома:
- Дать рубль?
В кино показывали счастливые истории, и если влюбленные сначала расставались, то потом все же встречались.
Однажды, когда он проводил Надю после такой картины и постоял с ней в полутьме у ее калитки, она спросила:
- Почему ты меня не поцелуешь?
Он отшагнул. Надо было это кончать.
А дома встретила растревоженная мать - сидела в столовой и курила в одиночестве, это у нее был признак явной тревоги. Быстро затолкала папиросу в пепельницу, сказала:
- Степка Гутап опять шатался тут. Тебя требовал. Хоть спускай Мохнача!
- Завтра увидимся.
Но тут же забарабанили в калитку. Загавкали окрестные собаки, поддерживая горластого Мохнача, лаявшего наразрыв.
- Заходи, - сказал Алеша, открыв калитку.
Степан кивнул на уличную скамейку, присыпанную снежком.
- Выйди сам, посидим.
- Ну?
- В кино был?
- Ну?
- Интересное?
- Слушай, глаза слипаются, я вкалывал весь день и спать хочу.
- Успеешь.
- Ну?
- Я вас видел с Надей.
- Первый раз?
- Не первый. - Степан сгорбился и засопел.
- Ну?
- Весело бежали.
- Я веселый, - сказал Алеша, злясь. - И она веселая. Мы с ней оба веселые.
- Нет, - сказал вдруг Степан, выпрямляясь и глядя на Алешу воспаленными глазами, - раньше приличней жили. За женщину - дуэль! Будь здоров и не кашляй! А сейчас делают, что хотят, а ты - сопи. Она ж тебе не нужна, Алешка, не нужна! Слышишь?
- Ну?
- Я сопеть не стану! - закончил Степан. - Я…
- Завтра постреляемся, - пообещал Алеша, вставая, и услышал за спиной:
- А от Анки письмо пришло!..
Сначала само собой представилось, как Верховой остановил велосипед у дуба и скрылся за знакомой калиткой… Что там, в письме? Где она? Есть ли там хоть слово для него? Что с ней?
Знакомая калитка открылась сразу, без стука и терзаний… Уж потом, скребясь в кухонное окно, он догадался, что Сергеич, которому стало холодно на скамейке, утащился в дом, не заперев калитки… Грязного мужа хозяйка не пускала больше спать в комнату… Он на кухне, да… Вот распахнулись створки окна… Слободские женщины спали крепко, голоса Анна Матвеевна может не услышать, а потянет холодным воздухом - враз вскинется.
- Пусти, дядя Сережа! - попросил он как-то по-детски.
Письмо было у Сергеича… Видно, и спал с ним в кулаке… Зажгли свечу, чтобы не разбудить Анну Матвеевну электрическим светом… Устоялось пламя на толстом огарке, потянулось вверх…
Вот он наконец разгладил конверт, достал листок, исписанный быстрым, резким почерком…
Анка жила празднично. Об этом и писала. Выступала в цирке на льду. Вот как! В цирке! Фигуристка же с детских лет!
- Коньки - снегурочки, - сказал Сергеич шепотом.
Цирк разъезжал по разным городам - нынче здесь, завтра - там. И все. Этой строчкой заканчивалось письмо: "Нынче здесь, завтра - там". Из конверта на стол высыпались цветные фотографии. Балерины на коньках. Смеялись везде… Сплошное счастье!
Они много раз перечитали письмо, благо такое короткое… Сергеич рассматривал фотографии и программки… Одну Алеша взял себе.
Весь наступивший день Алеша писал Анке. Письма разрастались за счет многих ненужных слов, выходили не смешными, а хотелось почему-то написать посмешнее. И он рвал и рвал испорченные листы, казалось, общей тетради уже не хватит, пока не родилось письмо в одну строку: "А я тебя жду".
Анка не ответила.