Однако не хватало еще четырех человек. Четырех подходящих людей, как пишет Тур Хейердал. Отбирать их нужно было очень тщательно. Иначе после месячного пребывания на тесном пространстве плота в открытом море могли возникнуть всяческие неприятности и ссоры. Найти таких людей надо было как можно скорее. Через несколько месяцев начинался сезон ураганов. Нужно было отплыть из Перу до его наступления. Как узнать, годится человек или не годится? Хейердал не объясняет впрямую. И, насколько мне известно, для этого не существует общепринятых правил. Хорошие или подходящие люди - штука довольно-таки загадочная. В фильме "Великолепная семерка" эту задачу решает Юл Бриннер. Группа мексиканских крестьян терпит притеснения от шайки бандитов, которые совершают разбойные налеты на их селения и безжалостно грабят жителей, жаждущих защиты. В кинофильмах мексиканские крестьяне всегда ужасно трусливы. Стоит на них погромче прикрикнуть, и они пускаются наутек, поджав хвост. Из-за своей трусости они обращаются к Юлу Бриннеру. Он, в отличие от них, не трус; он горемычный бездомный наемный убийца. Крестьянам нужна помощь, и они спрашивают Юла Бриннера, не может ли он собрать себе в помощь каких-нибудь ребят с большой дороги - они же все ходят с пистолетами! "Э, нет! - отвечает Юл. - Не так-то это просто! Надо подыскать хороших ребят". Разница между хорошими и плохими ребятами - огромная. Это как день и ночь. "Но как отличить хорошего парня от плохого?" - спрашивают мексиканцы. "There are ways, - говорит Юл. - There are ways". И дальше он кое-что объясняет. В первую голову это значит, что этот парень должен хорошо владеть пистолетом или ножом, или тем и другим вместе. Лучше всего, если он будет самым быстрым по эту сторону одной довольно широкой речки. Это первое. Второе же, и с этим уже посложнее, нужно вроде бы, чтобы у человека было отзывчивое сердце. Ведь плата за эту работу обещана ничтожная. Однако хорошие парни все же нашлись. Люди, которые поначалу кажутся эгоистичными и беспринципными, но в дальнейшем выясняется, что у них хватает и сердечной доброты, и твердых убеждений. Они берутся за дело, на первый взгляд, ради чисто символической суммы денег, а по правде, потому что почуяли тут несправедливость. Иными словами, речь идет о моральных принципах. А потом, как бы уже в придачу к остальному, мы узнаем, что самые храбрые, оказывается, были крестьяне. Нам говорят, что для того, чтобы копаться в земле, трудиться изо дня в день, требуется гораздо больше мужества, чем для того, чтобы разъезжать верхом и владеть пистолетом. И победителями в этой игре оказываются в конце концов крестьяне. Такие, как мы, всегда остаются в проигрыше, говорит в конце фильма Юл Бриннер. Не знаю, что уж он там хотел этим сказать. Но он-то во всяком случае хороший человек. В этом почти или даже вовсе не остается сомнений.
И Хейердал тоже дает нам понять, по каким критериям он узнает, хороший ли и подходящий ли тот или иной человек. Самое важное, по-видимому, чтобы у человека была за плечами проведенная под открытым небом зимняя ночь. Нужно, чтобы у него были какие-нибудь практические умения и чтобы он испытал себя, проведя зимнюю ночь под открытым небом. Притом Хейердал не хотел брать в команду моряков. Он боялся, что, если на плоту окажутся опытные моряки, при удачном исходе экспедиции это окажется компрометирующим обстоятельством.
Ах так, у тебя были на борту опытные моряки? Вы справились с задачей, потому что знали морское дело лучше древних перуанцев! Хейердал не хотел допускать подобных придирок. Тут я его хорошо понимаю. Я тоже не возьму с собой никаких конькобежцев. Чтобы не выслушивать потом, будто бы мы нашли коньки только благодаря тому, что в экспедиции было полно людей, умеющих снять и выбросить ненужные коньки. Против таких происков я заранее приму меры. В этом мы с Хейердалом одинаковы.
Но, похоже, Хейердал все-таки счел необходимым взять кого-то, кто умеет обращаться с секстантом и ежедневно отмечать на карте курс плота, и тут он вспомнил одного знакомого симпатичного художника. Он был высокий, могучий парень, умевший играть на гитаре и брызжущий весельем. Он окончил мореходное училище и несколько раз плавал вокруг света. Ватсингер согласился с Хейердалом, и они решили написать письмо симпатичному художнику.
Еще им требовался человек, как выражается Хейердал, знакомый с радио. По мнению Ватсингера, радио должно было понадобиться для передачи метеорологических наблюдений и других сведений. И если не дойдет до отправки сигнала SOS, то наличие одного или двух радиопередатчиков никак не повлияет на теорию. Хейердал отнесся скептически к этому предложению, он был против того, чтобы брать на плот такие современные приборы, как радио, но Ватсингер его убедил. И, как ни странно, у Хейердала оказался обширный круг знакомых среди людей, имеющих отношение к радиосвязи на большие расстояния, осуществляемой при помощи крошечных аппаратов. Он назвал имена Кнута Хаугланда и Торстейна Робю.
С Хаугландом Хейердал впервые повстречался в Англии в 1944 году. К тому времени Хаугланд был уже награжден британским орденом за то, что участвовал в качестве радиста в парашютном десанте, совершившем диверсионный акт по уничтожению в Рьюкане запасов тяжелой воды. Когда они встретились, Хаугланд только что вернулся из Норвегии после выполнения другой, довольно драматической операции. Хейердал пишет об этом буквально следующее: "…гестапо накрыло его с тайным передатчиком в дымоходе родильного дома в Осло. Нацисты его запеленговали, и все здание было окружено немецкими солдатами с пулеметами против каждой двери. Фемер, начальник гестапо, сам находился во дворе, ожидая, когда приволокут Кнута. Но приволокли его собственных людей. Кнут с помощью револьвера пробился с боем от чердака до подвала, а оттуда - на задний двор и исчез, перемахнув под градом пуль через больничную стену. Я встретил его на секретной базе в старинном английском замке; он вернулся для организации подпольной связи между сотней передающих станций в оккупированной Норвегии".
Итак, Хаугланд пробился.
Так действовали тогда. Ничего не поделаешь - приходилось! Время было брутальное. Либо я, либо ты! Либо ты меня застрелишь, либо я тебя. Люди с боем прокладывали себе дорогу.
Я-то, конечно, никогда не прокладывал себе дорогу с боем. И не знаю никого, кто бы так пробивался. И в школе на уроках грамматики мы никогда не встречали таких примеров на глагольные времена, как "пробиваться" или "пробиться с боем": пробиваюсь с боем, пробивался с боем, пробился с боем. Не приходилось.
Мы даже грамматических примеров таких не встречали, а вот Хаугланд - испытал это в жизни, он сам однажды пробился с боем! Вдобавок он разбирался в радио.
В радио разбирался и Торстейн Робю. Хейердал повстречался с ним в Финнмарке в конце войны. Он описан у Хейердала как веселый парень с голубыми глазами и непокорными светлыми волосами, вышедший к нему навстречу из маленькой хижины в горах. Он скрывался там с радиопередатчиком неподалеку от стоянки линкора "Тирпиц" и в течение девяти месяцев сообщал в Англию обо всем, что происходило на его борту. По ночам он подсоединялся к немецкой радиоантенне. Без сомнения, это было опасно. Смертельно опасно. В итоге разведывательных сведений было собрано достаточно для того, чтобы англичане могли разбомбить "Тирпиц". Тогда Торстейн убежал в Швецию. Оттуда он перебрался в Англию, а затем вернулся в Северную Норвегию, откуда стал передавать сведения из-за линии фронта. Когда немцы отступили, он вышел из своего убежища. "Его маленький передатчик очень помог нам, - говорит Хейердал, - так как наша главная радиоустановка была выведена из строя миной". Словом, Робю имел богатый опыт по части того, как оказаться нужным человеком в нужном месте.
Этим троим Хейердал послал очень краткие телеграммы, спрашивая, хотят ли они отправиться на плоту через Тихий океан. Ватсингеру он сказал, что готов держать пари: Хаугланду и Робю сейчас уже надоело болтаться дома.
"Сейчас" означало конец осени 1946 года. Больше года минуло с тех пор, как закончилась война. Они пробивались с боем. Прыгали с парашютами. Прятались в укрытиях с радиопередатчиками. Бывали в секретных английских замках. А тут вот уже целый год тянулось затишье. Хейердал полагал, что они соскучились, и был довольно твердо уверен, что они с радостью примут участие в проекте, который связан с риском для жизни.
Все трое немедленно ответили согласием.
Итак, набралось уже пятеро подходящих мужчин. Но Хейердал хотел набрать шестерых: при экипаже из шести человек удобно распределять часы круглосуточной рулевой вахты. Получалось по четыре часа на брата. Очень удобно.
Последний участник появился позже, приплыв на челноке из джунглей. Это произошло, когда Хейердал прибыл в Перу и привел в движение все рычаги, для того чтобы вовремя и по всем правилам построить плот. Шестой член команды выплыл из джунглей, обросший колоссальной бородой, и оказался этнологом Упсальского университета. Его звали Бенгт Даниельссон, и Хейердал включил его в свою команду, не зная о нем ничего, кроме того, что тот занимается изучением индейцев, живущих в амазонских джунглях. Вероятно, челнок и борода производили достаточно внушительное впечатление.
Так вот она, команда Хейердала: Герман Ватсингер, Эрик Хессельберг, Кнут Хаугланд, Торстейн Робю и Бенгт Даниельссон. Всем им было от двадцати восьми до тридцати трех лет. И все успели провести зимнюю ночь под открытым небом.
Стоит отметить, никто не мог дать им гарантию, что плот доставит их целыми и невредимыми до Полинезии. Специалисты и неспециалисты в один голос твердили, что плот из бальсы потонет, не проплыв и половины пути. Просто-напросто потонет, и все! На рисунках можно было видеть изображение древних бальсовых плотов, и в их существовании никто не сомневался, но все полагали, что плоты использовались для плавания на короткие расстояния вдоль побережья. Как бы в основном для развлечения. И лишь немногие, кроме Хейердала, верили, что из его затеи что-то получится. Что думала его команда, я не знаю. Но мы знаем, что все, кто был на плоту, через определенные промежутки времени проверяли, насколько глубоко пропитались водой бальсовые бревна. Они делали это, убедившись, что никто их не видит. То есть они не были уверены. Отсюда можно сделать вывод: команда Хейердала знала, что рискует жизнью. Да так оно и было. В глубине души они, видно, приготовились к самому худшему. Похоже, именно опасность и все, что с ней связано, их и привлекала.
Я слышал, что журналисты, которым довелось поработать в зоне вооруженного конфликта, редко возвращаются к будничной работе. Поработав в зоне военных действий, возможно, с риском для жизни, ты вряд ли захочешь писать очерки о том, как весело резвятся на лугу после долгой и темной зимы коровушки, радуясь весеннему солнцу. Коровы - это, конечно, хорошо, но вряд ли такое зрелище вызовет у человека всплеск эндорфина и адреналина. Подозреваю, что члены команды Хейердала чувствовали нечто подобное.
Наверное, побывав на войне, трудно привыкать к мирной домашней жизни.
Если я когда-нибудь попаду на фронт, то, вероятно, буду всегда туда стремиться. Но этого не случится. Однако я сам видел, как люди, никогда не бывавшие на войне, нарочно подвергают себя опасности. Возможно, как раз потому, что не попали на войну, как бы взамен войны. Например, прыгают с Тролльвегена. Или с крыши высоких зданий на парашюте. Они наверняка понимают, что это смертельно опасно. И все равно прыгают. Возможно, именно ради опасности. И солнечные очки они носят еще пострашнее, чем у Хейердала и его команды. А между тем эти люди не видали войны. И все равно прыгают. Так и скачут.
Не думаю, что мне нужны ребята, которые все время, надо-не надо, а прыгают. Моя экспедиция как-нибудь обойдется без прыгунов. Я выберу спокойных ребят. Таких, которые не станут искать опасностей ради опасности и в то же время не станут ее избегать, если действительно потребуется совершить отважный поступок. Я представляю это себе так, что мы будет помогать друг другу. Один за всех, и все за одного. В моей жизни этого пока не было. Еще я хочу набрать тех, кто не слишком любит болтать. Некоторые болтают чересчур много. Мне представляется, что раньше люди меньше болтали, хотя, скорее всего, это ерунда. Но вот в наше время людей хлебом не корми, дай им только потрепаться, а у меня голова не работает, пока они не замолчат, да и после дело идет со скрипом, потому что я так раздражаюсь от обрушившихся на меня слов, что делаюсь агрессивным. Я могу ясно думать, только когда вокруг меня тихо. Когда люди молчат и стоит полная тишина. Вот тогда я могу мыслить ясно.
Мне нужны ребята, от которых ты получаешь стимул. Которые знают что-то, чего я не знаю. Вместе мы преодолеем разные трудности, добьемся, что Норвегия станет ярким пятном на карте мира, и станем друзьями на всю жизнь. Вот как я хочу, чтобы было.
Обсудил проект с Эвеном. Запустил пробный шар.
Для начала я поговорил с братом. Вроде бы естественно начать с него. Ведь, как ни суди, он все же самый близкий мне человек. Круг друзей у меня довольно невелик. И я не могу быть особенно привередливым при составлении команды. Но брат непременно должен стать одним из участников. Он молодой. Ему двадцать лет. Совсем молодой. Но он такой же крупный и сильный, как я. И способный.
Между нами хорошие братские отношения. Сколько себя помню. Я, правда, постарше, но между нами никогда не было соперничества. Я - это я, а он - это он. Самое то, что надо. О нас не скажешь, что он приплыл ко мне из джунглей на челноке, и все же я хорошо помню, как он появился в моей жизни. Я с нетерпением ожидал его появления несколько месяцев. Я тогда только что перешел во второй класс и начал изучать О-цикл, а в тот день с самого утра знал, что сегодня это должно произойти. К концу дня это уже совершится. Я сидел на лестнице у дедушки с бабушкой, и тут позвонил папа из больницы сообщить, что родился мальчик. Братец! У меня появился братец! Так появился на сцене Эвен. Это казалось необыкновенно здорово. Эвен - это здорово!
О нем, о моем братишке, не скажешь, что он еще не нюхал опасностей. Несколько лет назад мы с ним как-то отправились на велосипедах в лес на рыбалку. Дело было уже к ночи в Иванов день. Мы заехали далеко в чащу густого леса на окраине Тронхейма. Эвену было тогда лет тринадцать-четырнадцать. Вскоре мы нашли хорошее рыбное место. Прислонили велосипеды к дереву и направились к озеру через болотце. Мы шли по мосткам, проложенным через болото, и были настроены на мирное приключение, без всяких опасностей. Вокруг царили тишина и покой. Поблизости ни души. И вдруг неподалеку раздался жуткий рев и закачались ветки берез. Там был медведь. И это чистая правда. Мы его так и не видели, но в ближайшие дни несколько человек подтвердили, что в окрестностях бродит пара медведей. Незадолго до этого мы оба видели в кино фильм Жан-Жака Анно "Медведь" и не сомневались, что теперь слышим медвежий рев. Надо же было такому случиться, чтобы очутиться одним в совершенно безлюдном месте, причем еще и босиком, так как разулись, прежде чем пуститься через болото. Разутый человек чувствует себя беззащитным. Мы были беззащитны. А рядом ревет медведь! Рев был агрессивный. Можете не сомневаться! Не потому, что у зверя был период течки, и не потому, что он искал себе пару. Рев предвещал смерть и погибель. Наверное, я испугался не меньше, чем Эвен, но, будучи старшим братом, решил, что должен держаться спокойно и как полагается. Поблизости был лодочный сарай, я завел туда Эвена. Дверь не запиралась. Мы уселись на банке в одной из лодок и стали обуваться. Эвен вот-вот готов был расплакаться. В рюкзаке у нас был мед. Для полного удовольствия мы собирались заваривать ночью чай с медом. Об удовольствии теперь нечего было и думать. Мы боялись, как бы медведь, учуяв мед, не ринулся за нами в сарай, а там прижмет нас в угол, и конец! Прятаться в сарае было еще страшней, чем остаться в лесу под деревьями. Мы ничего не видели вокруг. У нас все время было такое чувство, что мы со всех сторон окружены врагами. Я пересилил себя и заставил Эвена выскочить за порог и бежать к велосипедам. А бежать надо было в ту сторону, откуда донесся рев. Мы дунули что было духу. Повсюду нам мерещились медведи. Полчища медведей. Мы взлетели на велосипеды и умчались. Нескоро еще нам удалось успокоиться. Спустя час мы встретили на дороге двух мужчин и рассказали им, что с нами приключилось. Они высмеяли нас. Расхохотались и сказали, что это, верно, был бобр. Но это был не бобр. Я достаточно навидался и наслушался бобров, чтобы отличить бобра от медведя. Мужчины только смеялись.
Интересно послушать, как они будут смеяться, когда мы добьемся, что Норвегия займет видное место на карте мира!
Вот самая жуткая история, какую мне пришлось пережить. И хотя Эвен не признается, я уверен, и для него она самая жуткая. Может быть, это еще не самая жуткая жуть, какая бывает. Во всяком случае, когда рассказываешь о ней в теплой комнате годы спустя. Но тогда, хоть и летней ночью, было достаточно жутко. В каком-то смысле все равно, что оказаться зимней ночью под открытым небом. В моей экспедиции я сам решаю, что считается за зимнюю ночь, а что нет. Та определенно была зимняя. Словом, была у нас за плечами зимняя ночь!
Во время прогулки по лесу я принялся излагать Эвену свою сложную теорию. Я говорил про лед и древние времена. В моем представлении это звучит весьма убедительно. Но Эвен принял теорию скептически. Родной брат - и вдруг скептическое отношение! Какое же неприятие ожидает меня у посторонних людей? Наверняка очень мощное.
Эвен говорит, что Полинезия - это тысяча островов. Не тысяча, возражаю я. "Поли" значит "много". Не тысяча. Все равно! Откуда нам знать, у какого острова лежат коньки, если - слово "если" он произносит с подчеркнутым ударением - если они вообще где-то лежат? Хороший вопрос! Некоторое время мы шагаем молча, и я мысленно формулирую ответ. "Ну, давай же! - говорю я себе. - Думай скорей! Думай, думай, думай!" Это то, к чему мне надо готовиться. Мне предстоит пройти через огонь и воду. Чем больше скептических вопросов, тем лучше! Тем значительнее победа! Через некоторое время Эвен спрашивает меня, слышал ли я его вопрос. А как же, разумеется слышал!
Вот мой ответ. Во-первых, нам известно, откуда отправился Хейердал и где он причалил к земле. Из этого можно исходить. О'кей? Эвен кивает. А во-вторых, мы можем раздобыть карту, пометить на ней путь Хейердала и найти место, куда он приплыл или, кажется, куда его выбросило волнами.
- Тогда получается, мы в основном опираемся на путешествие Хейердала, - говорит Эвен.
- Можно и так сказать, - отвечаю я, - но главное - это ветер.
- Ветер, - повторяет за мной Эвен.
Я принимаюсь объяснять ему, что, согласно имеющимся у меня сведениям, все указывает на то, что в этих широтах дуют постоянные ветры. Раз они помогли Хейердалу пересечь океан, то могли домчать туда же и конькобежцев. Домчат и нас. Если захотим.
- А мы хотим? - спрашивает Эвен.
Я только пожимаю плечами:
- Хотим, конечно.