ГЛАВА I
СЕРОВ. ДЕТСТВО. ОТРОЧЕСТВО.
Серов родился в конце месяца. Благодаря ему роддом выполнил план на 101 процент.
Это был нормальный ребенок. Весил 3 килограмма 100 граммов. Орал, когда хотел есть. Пеленки меняли ему через каждые два часа.
В ту ночь на небе все было спокойно. Никакая звезда не падала.
Когда Игоря принесли домой, родители устроили семейное торжество. Произносились речи: "Вы родились, Игорь, чтобы…" Говорили их в шутку, но Серов презрительно косился одним глазом. Или он принимал славословия как должное, или он еще все видел вверх ногами.
В год он пошел. И научился говорить "мама", "бяка" и "папа". Ломал игрушки.
У Игоря были папа и мама. Он был доволен и папой, и мамой, и соседями, которые его баловали, и детским садом, где за ним следили как-то по-особому. Кокетливые барышни, достигшие четырех лет, отдавали ему предпочтение. Нянечка говорила, что он прелестный ребенок.
Но…
Однажды они вернулись домой. В комнате обвалилась штукатурка и потолок. Папа принес что-то похожее на рыбу. "Вот, сбросили с крыши. Это хвост зажигалки", - сказал папа. И Игоря заставили есть сметану. И он не хотел. И потом долгое время помнил, что дома оставил несъеденную сметану.
Он это помнил и в бомбоубежищах и в бесконечных поездах, которые увозили Игоря от тех мест, где решалась его судьба.
Теперь они жили в Свердловске. Сугробы вдоль тротуаров в рост человека. Изредка проходили машины с зажженными фарами, и над сугробами вспыхивали снежинки. По вечерам дома иногда горел свет. А чаще - керосиновая лампа. И фитиль надо было делать маленьким. Иначе огонек скоро скрывался за темно-бурым стеклом. Куда-то исчез папа. Игорь ходил с ребятишками на кладбище военных машин. Развороченные броневики, пушки, автомобили. Потом Игорь узнал, что папа погиб. Это было плохо. Игорь это понимал. Но все мальчишки во дворе, что часто обижали его, теперь стали к нему внимательны: "У него отец погиб на фронте".
Зимы в Свердловске вставали рано и держались долго. У Игоря на улице мерзли руки и ноги. Однажды Игорь еле добрался домой. В подъезде его поцеловал незнакомый мужчина. "Наши Харьков взяли!" Он был в военной форме, и усы очень кололись.
В семь лет Игорь пошел в школу. И стал ходить в столовую. В столовой тетка с длинной шеей давала витамины. Всегда по две горошины. Она никогда не ошибалась. Несколько лет спустя Игорь вспомнил эту тетку, купил целую пачку витаминов (80 штук) и всю съел сразу.
После уроков Игорь стал помогать маме. Пока мама не вышла второй раз замуж, Игорь считал себя взрослым и помогал.
Сначала он попросил, чтобы ему купили настоящую лошадь, и тогда он на ней будет зарабатывать деньги.
Потом он решил, что деньги можно зарабатывать собаками. Позже их сменили кошки.
Потом он начал ловить воробьев, а деньги, вырученные от продажи, давать маме. Увидев воробья в конце улицы, он гнался за ним и кидался шапкой.
Потом неделю он был Рейзеном. Открылся бас. Соседи стали жаловаться.
Потом он решил, что будет рисовать.
Потом он увлекся международным положением. Он не читал газет, но внимательно слушал разговоры взрослых. Он знал, что война кончается. И это его огорчало. Он ждал набора первоклассников в армию. Ему очень хотелось взять винтовку. И, конечно, сразу убить десять фашистов.
Потом он прочел рассказ, как погиб советский эсминец. Войне надо было бы длиться еще года четыре или сделать перерыв, пока Игорь подрастет и его возьмут юнгой на корабль. Потом будет бой. И всех командиров убьют. И он останется один и будет командовать. И он станет капитаном. А потом, года через два, - адмиралом (уже тогда Игорь не хотел терять зря времени).
Но война кончалась. Игорь бегал по улицам и подбирал разноцветные металлические кружки от ракет, похожие на пуговицы.
Игорю шел девятый год. На вид ему можно было дать двенадцать. Он всегда был здоровым и крупным ребенком.
Скоро поезд по бескрайным полям повез его в Москву. И на путях Игорь видел эшелоны с машинами, станками, с углем, лесом, хлебом.
Россия двигалась тоже на запад. Надо было восстанавливать заводы, фабрики, города. Надо было засевать выжженные поля.
* * *
Но пока Серов учился в школе, все, что делалось в стране, проходило для него как-то сбоку, вторым планом. К окончанию десятого класса он уже сузил брюки и стал считать себя великим математиком. И он решил: пускай двести миллионов продолжают заниматься своим серым, будничным делом, а ему, Игорю Серову, предстоит иной путь: он будет учиться дальше и подарит стране великое математическое открытие.
Впрочем, было бы неверно утверждать, что все происходящее в стране не трогало Игоря. Нет, его очень многое интересовало, но…
Пятерка по геометрии была важнее.
Тут надо еще учесть, что за эти десять лет Серов должен был вырасти… Дело, так сказать, отнюдь не легкое, и, чтобы из несмышленого малыша превратиться в юношу и получить "удостоверение на зрелость",
ЕМУ ПРИШЛОСЬ
усвоить:
правила уличного движения,
таблицу умножения,
общественные истины, вроде: "По одежке встречают - по уму провожают", "Копейка рубль бережет", "Девочка в 17 лет - это не мальчик в 17 лет", "а - в = (а - в) (а + в)" и т. д.
Научиться:
драться и не ябедничать,
кататься на подножке трамвая,
сбегать с уроков,
мыть посуду,
чистить зубы,
плавать,
ругаться,
курить,
танцевать.
Прослушать:
10 653 урока: "Именем существительным называется…", "Волга впадает в Каспийское море", "Наполеон сжег Москву", "Квадраты двух катетов…", "Сколько тычинок у ромашки" (этого он так никогда и не запомнил),
674 песни,
499 раз романс "Я помню чудное мгновенье" (по радио),
105 анекдотов (разных)
и нотаций ("Почему руки не моешь?", "Все уроки делают, а ты гуляешь?", "Опять за книгу?..", "Зимой без шапки!", "Старшим надо уступать место", "Первой руку подает девушка") - бесчисленное количество раз, так что подсчитать невозможно.
Просмотреть:
218 кинофильмов,
12 спектаклей (причем половину в 10-м классе, так как надо было куда-нибудь идти с девушкой),
Третьяковскую галерею.
Прочесть:
21 542 газеты (в основном четвертую страницу),
83 письма (70 от мамы, 10 от ребят, 3 от девушек),
1 441 книгу (из которых 1 099 он начисто забыл).
Узнать:
Что такое несправедливость… ("За что двойка?", "А мама любит дядю Женю и совсем забыла меня", "Трое на одного, и никто за меня не заступился".)
…и что такое счастье ("Мама не узнала, что меня выгнали с урока", "Купил с рук билет на "Тарзана", "Спартак" выиграл", первый поцелуй, последний урок в школе).
И хотел быть:
Наполеоном, членом правительства, Рембрандтом, Лермонтовым, четырежды Героем Советского Союза, астрономом, отличником, самым красивым парнем в классе, студентом МГУ (единственное, что исполнилось).
Испытать:
первую любовь (естественно, трагическую: "Теперь никого в жизни не смогу любить"),
первое разочарование (поцелуи в темных парадных мне надоели).
И воображать себя:
самым сильным (побил Семенова),
самым смелым (прошелся по бревну над водопадом), умным ("Человечество делится на гениев, талантливых, умных, посредственных и дураков - вот и все"; "У вас есть что-нибудь интересное почитать?.. Интересное, а это я все читал"; прочел 10 страниц "Капитала"),
самым красивым (без повода).
И чувствовать себя:
трусом ("Чего же ты не вступился?!"),
глупым ("Она на меня никакого внимания"),
несчастным (перед зеркалом: "Боже мой, ну кто-нибудь видел более уродскую рожу?").
Вот через все это Серов пришел в свою юность.
Может быть, многие из нас прошли через это и вступали в жизнь страшно самоуверенными: "Все мы знаем, все мы можем". Но после первых двух-трех ударов мы понимали: "Ничего не знаем, ничего не умеем". И вот тогда начиналась настоящая школа. Она начиналась с того момента, когда приходилось брать в руки лопату, молоток, чертежную линейку.
Но многие из нас и в школе выходили из этой схемы. Мы делали совершенно непонятные вещи, совершали дикие поступки. Нас считали странными, чудаками. Нам ставили в пример среднепоказательных послушных Эдиков и Володей.
Когда же из нас что-то получалось, тогда нам припоминали эти странности и чудачества, утверждая, что именно в них мы проявляли свои способности и что проницательные взрослые уже по ним предсказывали нам удачное будущее.
Серов, пожалуй, подходил под первый вариант, то есть он считал, что он все знает, все может. Конечно, у него были и свои особенности.
Его считали умным парнем и способным математиком (он сразу прошел конкурс). Девочки находили его весьма интересным. Ребята - добрым и хорошим малым. Взрослые - очень начитанным (он полностью прочел "Фауста"). Комсорг - активным комсомольцем.
Серов любил:
Родину (хотя знал ее только по книгам и по рассказам, но если бы ему сказали: "Здесь, перед всеми, пойди и умри за Родину!", он бы, не задумываясь, вышел и тут же при всех умер),
маму (немного. Она все время разъезжала с отчимом),
Галю (первая любовь, в основном воспоминания),
математику (уверял себя),
коньки.
Он ненавидел:
фашистов (по кино и книгам),
директора школы (по собственному опыту),
утреннюю гимнастику по радио (никогда не занимался).
Он умел:
все, что было перечислено выше, плюс иногда быть остроумным.
Он не умел:
забить, не попадая себе по пальцам, гвоздь, колоть дрова, чинить электропробки, отличить сено от соломы, пшеницу - от ржи, токарный станок - от фрезерного, держать правильно лопату, ездить верхом на лошади, водить машину, перевязать руку (чтоб не спадал бинт), разжечь в лесу костер, стрелять из ружья, прибить отставшую подошву (чтоб держалась хотя бы час), зашить рубашку и зарабатывать деньги (не приходилось).
Был ли у него характер?
Серов этого не знал. Он приписывал себе в зависимости от настроения всевозможные черты.
Может, характер проявлялся в манерах?
Но он позаимствовал:
У Иванова - манеру пожимать плечами, показывая этим свое пренебрежение.
У Петрова - произносить "Да-а…", кривя рот и переходя на шепот.
У Сидорова - выражение: "Видал я вас в гробу".
У Зигбермана - говорить: "Ну, знаете, ребята…"
У Гали - смотреть спокойными, ледяными глазами на человека, который тебе не нравится.
И у какого-то киногероя - упругую походку.
А что было в школьной характеристике?
С большим умением, знанием дела и даже мастерством там были собраны все общие слова: умный, инициативный, трудолюбивый и т.д.
По этим характеристикам все тридцать человек класса сливались в одно лицо. Но был же у него характер, было же что-то особое, серовское?
Об этом могут рассказать только его дневники.
ГЛАВА II
ЮНОСТЬ
(Дневник Серова)
1. СЕРОВ РАЗВЛЕКАЕТСЯ
"Я люблю города. Я не понимаю прелести рощ, дубрав, соловьев и прочей сельской номенклатуры. Я люблю узкие улочки, островерхие дома с полузабитыми окнами, с осыпавшейся штукатуркой; старые винтовые лестницы, неизвестно как очутившиеся в этих полуразвалинах; полузаброшенные дворы, где у глухой кирпичной стены маленькое деревце и скамейка. Да, мне нравится старый город!
Но больше всего я люблю Москву. Может, потому, что Москва - наиболее современный город из всех, что я видел, может, потому, что Москва - моя родина. Оговоримся сразу. Я не люблю то, что обычно принято любить в Москве. Я не люблю Москву дневную, с оголтелыми командировочными, которые мечутся по универмагам или прямо на сквере едят из кулька.
Мне нравится Москва зимняя, утренняя, когда на фиолетовые улицы из каждого подъезда выскакивает человек, оглянется, потрет уши - и быстро-быстро вразвалочку в метро! Мне нравятся первые автобусы и троллейбусы. Еще пусты улицы, машина идет быстро, кондуктор зевает, пассажиры с заспанными лицами смотрят в окна.
Ночную Москву я не люблю. Москва - рабочий город, и ночью все спят. Мне нравится Москва майская. И я люблю в любое время года Москву в сумерках, Москву вечернюю.
Дома открывают глаза: желтые, розовые, зеленые. Разноцветными флагами магазины выбрасывают вывески. Тяжело урча, продираются машины на людных перекрестках, и их обтекает толпа. Мостовые становятся синими от неоновых реклам. Это центр.
А огромный Первомайский поселок! Здесь, кажется, и должна быть окраина. Глядь, целый квартал девятиэтажных домов! А Новые Черемушки? И не обязательно новостройки. Мне нравятся и старые кирпичные пятиэтажные корпуса. Мне хочется зайти в каждую квартиру. Мне нравятся старые газовые плиты с блестящими металлическими кранчиками и запах газа.
Из всех улиц - улица Горького. Нам, молодым москвичам, ее можно любить и не любить. Но нельзя быть к ней равнодушным. Это единственное место, где по вечерам не торопятся, не бегут по магазинам, а гуляют. Для меня эта улица - "Бродвей", выставка тщеславия. Я помню, меня в первый раз ошеломило скопище хорошо одетых, красивых пижонов и "чувих". На меня никто не обращал внимания. Я был одет довольно просто, несмотря на то, что надел мамин шарф. Меня почти все девушки находят симпатичным. Но здесь этого мало. Мне впервые страшно захотелось быть красивым. Очень красивым! Чтоб все не могли не обернуться. Или очень известным, знаменитым. Чтоб все показывали: "Вот идет Серов, знаете? Тот самый!" Хорошо, когда все на тебя смотрят! Но, простите, как быть знаменитым в семнадцать лет? В лучшем случае академиком ты станешь лет в сорок. Да и все ли знают у нас академиков?
Вот сегодня я снова на "Бродвее". Увижу ли знакомых? Между прочим, здесь хорошо идти с кем-нибудь из друзей и делиться ехидными наблюдениями.
Вот идет "чувак" в красном шарфе. Основное его занятие - производство впечатлений.
А этот "мужичок" идет и ругается предпоследними словами.
- Привет!
- Приветик!
- Ну как?
- Да ничего.
Так мы и разошлись. Лицо знакомое, но откуда я его знаю, ума не приложу. И он, наверно, тоже…
А вот "чувиха" почувствовала, что я буду смотреть на нее, и приготовилась…
Вот так проходит мой "бродвейский" вечер. Шляться, ехидничать, заходить в магазины, наблюдать. А не пора ли домой?
Остановка автобуса. Ждут. Нашего все нет.
- Что?
- Нет.
- Сколько можно?
- Еще двадцать минут.
- Это потому, что вы здесь?
- Ага! Мне всегда везет. Жду ровно полчаса. Двенадцать минут прошло. Осталось восемнадцать.
- Опять пятьдесят пятый! Три их только что прошло. И четвертый за ними.
- А они поодиночке не ходят.
…В автобусе пахло апельсинами и мотором. Кондукторша деловито и долго отсчитывала мне сдачу, одну медь. И, всучив ее, выпрямилась, сурово взглянув мне в глаза, словно сделала важное дело.
На моей улице на стреле подъемного крана висела луна. Ветер гонялся за пустым коробком.
Так прошел еще один вечер моей жизни.
Завтра воскресенье, завтра день веселья… Терпеть не могу Москву в воскресенье! Сколько народу! Конец света! Из всех квартир, комнат и каморок!
Это страшная вещь, когда ты среди миллиона! Чувствуешь себя песчинкой.
Я боюсь.
Чего? Попробую сам себе уяснить. Я далеко не самый высокий, не самый красивый, не самый умный. Я вижу ребят, похожих на меня внешне. На многих такое же пальто, как и на мне, такие же ботинки. Многие читают те же книги, и у них те же мысли. Они так же, как и я, нервничают, когда на свидание опаздывает девушка. Они поют те же песни, что и я. Я не исключение, и этого я боюсь.
Ведь были же люди в двадцать лет генералами, делали же в двадцать лет великие открытия! Почему я не могу?
Вероятно, все, как и я, мечтают, а потом всю жизнь ходят на службу (им она нравится), любят свою жену, своих детей. Для меня (я допускаю, что пока) это непонятно. Я не хочу, чтоб моя жизнь сложилась, как миллиарды других жизней.
Причем я хочу добиться всего в молодости. Зачем мне после сорока лет работы деньги, почет, слава? Я немного знаю некоторых наших академиков. Старикам это совершенно не нужно. Они даже внимания на это не обращают. Живут только своей работой.
А мне надо сейчас. Я хочу ездить в большой машине. Я хочу, чтоб все показывали в мою сторону: "Вот Серов, очень молодой, очень красивый, очень знаменитый". Я хочу, чтобы меня любили самые красивые девушки. Я хочу, как этот - ну как его, из последней французской кинокартины? - войти в ресторан с Николь Курсель и небрежно кинуть склонившемуся официанту: "Один конь-як!"
Я знаю, что у нас есть молодые люди, которые известны всей стране: герои, передовики-ударники, артисты, спортсмены. Некоторые из них уже депутаты Верховного Совета СССР. В каждом вокзале особый зал для депутатов…
Но как они стали знаменитыми? Как им это удалось?
А будь я, допустим, сейчас популярнейшим нашим футболистом Маркеловым. Меня бы сразу избрали в комитет комсомола МГУ. Да что МГУ?!
Большое дело - иметь имя! Раньше оно доставалось по наследству. А теперь как?
Сейчас я никто. А будь у меня имя? Меня бы назначили на какой-нибудь крупный пост. И вдруг у меня бы изумительные способности в этом деле проявились? Ведь я энергичен и честолюбив.
Ну, сидит где-нибудь крупным начальником товарищ Бюрократов. Он свое прожил, ему все безразлично. Но ответственный работник.
А я бы на его месте… я, может, такую бы деятельность развернул! У меня энергия, желание. А он так… А ты, дай бог, лет через двадцать таким будешь. Двадцать лет! Уйдут молодость, сила, уйдет жизнь.
Страшная вещь - жизнь. Чтобы как-то пробиться, быть чуть-чуть заметным, надо двадцать-тридцать лет работать, как черт, с потом и кровью. И только тогда добьешься известности. Нет, чтобы пригласить меня в министерство и вежливо предложить: "Не хотите ли вы стать министром? Давайте попробуйте!"