- Ах, ты, - говорю, - гад! - И затвор передернул. У меня патрон-то и выскочил. Нестреляный! А Кирюхе показываю:
- Смекай!
Тот обрадовался, давай затвором клацать, все патроны выкинул. Новую обойму забил! Довольный, что перезаряжать научился. Немец - здоровенный такой, он бы нас одной левой, но тут бабы кругом - порвут на части! Стоит, глазами лупает, ресницы, как у свиньи, белые. И сам белый как бумага стал - думает, небось, что мы его расстреливать собрались. Примериваемся как бы, значит... Ему и невдомек, что мы вояки-то никакие! Схватил бы у нас винтовку и пошел, чего бы ему сделали? Два сопляка да бабы.
Я-то через три годочка в такой же ситуевине оказался, так я этих гитлерюгендов да фольксштурм дне улицы с одним колом гнал. Тоже решили, что меня в плен взяли! Это еще неизвестно, кто кого маял! И автоматы у них поотнимал! Ну, так это уж м конце войны! Тогда-то меня можно только артобстрелом или бомбежкой добыть, а так-то я бы от всего увернулся! Всю войну на передовой, четыре раза раненый! Я на пулемете мог любую мелодию выстукать, как на барабане. Трах-так-тра-та-тах! Хоть пляши! А они на меня автоматы да винтовки наставили! "Хенде хох!" Я те наставлю!.. Ну, да это уж когда! Это я уж ротой командовал! Мне уж двадцать лет было!
А тут-то первый день. Привел этого козла в штаб. Меня майор за ручку поздравил! Непривычно тогда было немцев-то в плен брать! Ну, я раздухарился! Иду обратно - красноармеец! "Малой кровью, скорым ударом! Завтра в Берлине шампанское будем пить!" Ох, дураки были!
Ночь отторчали у этого моста, сменились, поспали маленько. Каши с тушенкой поели. Чаю, с ватрушкой моей, попили! Ведут на позицию.
Приходим. Как раз за спиною монастырь! Мне командир говорит: "Вот те телефон, лезь на колокольню, будешь огонь наводить". Я попер! Дурак дураком. Где выстрел увижу, сразу в трубку: "Батарея противника!". Я там столько батарей насчитал, что, наверно, на всем фронте столько у немцев не имелось.
А что толку-то от моего наблюдения - все равно у нас артиллерии нет и отвечать нечем! А то бы я по-наводил! Уж я бы боеприпасов пожег - немеряно!
Тут вдруг, в полной тишине, отваливается кусок стены и колокол мимо меня, как в замедленном кино, летит. И так тихо-тихо сразу сделалось... Из ушей кровь. Слез с колокольни. Все - оглох! На меня все смотрят, точно я с того света вернулся. А я весь в известке, как мельник в муке. Оглянулся - от колокольни половина осталась, как я на ней уцелел - до сих пор непонятно. Сижу. Контуженный.
Тут опять волокут шпиона - мужик, местный, столбы подпиливал, чтобы связи не было. Мне командир знаками растолковал, велит идти с ним, со шпионом, в тыл. Ну, я винтовку за спину и пошел. Иду и все думаю - что же это я, отвоевался? Что ж, я теперь глухой буду? Вдруг этот шпион как подпрыгнет! Оказывается, я за спиной винтовку-то рукой вертел, в задумчивости, она и выстрелила! А я и не слышу. Он на колени упал и мне на винтовку показывает. Я ствол понюхал - точно, выстрелил! И такое меня зло на этого мужика взяло. Ах ты, сволочь! Столбы подпиливал, а я вот глухой теперь! И чуть я его в расход не пустил! Были у меня такие поползновения.
А теперь думаю, а может, он и не виноватый?! Был ведь приказ - столбы пилить, чтобы немцам не достались! Может, он, наоборот, помочь хотел.
Ведь на войне-то самое страшное - не артобстрел, и не бомбежка, и не голодуха, а то, что жизнь человеческая дохлой мухи не стоит! Жил да помер Максим, ну и хрен с ним!
Однако и этого довел, и в госпиталь пришел. Врач мне ватки в уши вставил. Отправили обратно. Пока шел, чуть к стенке не поставили! Попал на патруль. Хорошо я с винтовкой, а документов-то никаких, и ничего не могу растолковать - глухой!
Ну, думаю - все! Больше от своих ни на шаг! Самое главное понял - надо на войне своих держаться!
Тут-то меня и ранило! Да позорно так. Осколком и пятку! Вот, брат, ахиллесова пята! Притащился на эвакопункт. Сестра, пожилая, мне осколок вытащила, перевязала. Лежу. Тут шибздик прибегает, докторишка! В очкариках студент сраный! "Что у этого?" - "Да все уже сделала!" - "Разбинтуйте! Я не видел!" Кино нашел! Разбинтовали!
Как у меня пошла кровь хлестать! Еле остановили! Но ослабел очень! Привезли на поезде в Ленинград (еще поезда ходили) пластом. Ну, а через два месяца, как раз блокада закрылась, подлечили и на Ораниенбаумский пятачок. И я там до прорыва блокады. Два раза, правда, еще зацепило, но не сильно. Я из госпиталя назад почти что сам сбежал! В городе-то и страшнее, и голодуха. А на фронте все же полегче. Да и дело есть - то в разведку, то за снайпером... А в городе в госпитале что сидеть, смерти дожидаться! И отвычка начинается! Пополнение придет ночью, смотришь, а к вечеру их уж и нет никого - все побиты. А мы, кто с самого начала, все живы! Ну, кто из пополнения уцелел, тот воевать будет. Тут ведь всему не научишь. Вот придет придурок какой молодой с ускоренных курсов офицерских: "В атаку!" А у них там пулемет соадит! Ну, из пополнения-то и встают... Ленту не слышат! А по ленте-то, по звуку, слышно, какая часть идет! Ты подожди четверть минуты, у него лента закончится, он пулемет перезаряжать будет - вот и вставай. Тут уж жми как на стометровке! Пока он ттык-пык, а уж мы траншею взяли! Потом он, конечно, опомнится, у нас назад траншею отобьет. Что Кронштадт из орудий доставал, то и можно было держать, а дальше - нет! Силенок маловато.
Ну, и мы им прилично вкладывали! Но если бы не наступали по-дурацки, так и у нас потерь бы было мало. Так, выползешь куда поближе, а как раз винтовки привезли: стволы в резине, так она и бьет почти неслышно. Выпасешь немца. И первого-то не наповал, а так, подранишь, чтоб орал. А вот второго или там третьего... Этих - влет! И не горячиться, а сразу отходить. Три выстрела из одного места - сразу минометом накроют!
Ну, а потом офицерские курсы (у меня же десятилетка за спиной), потом в Германии оставили служить. До майора дотянул. Домой два раза ездил. Мама оккупацию пережила. Состарилась... А отец без вести пропал. Говорят, они вообще в бой без винтовок шли! "Добудете оружие в бою!" Ох, и дураки были! Мясом останавливали, ясное дело. А что поделаешь? Война не гулянка. О жизни дело шло. О России.
В пятьдесят третьем мама умерла, а меня и хоронить не отпустили! Вишь ты, в Германии тяжелая обстановка в связи со смертью товарища Сталина! Так что уж на могилку-то к маме только через два года попал. Ну, соседи, спасибо, все управили. Оградку там, крест. Как же без креста-то? Не собака лежит, чай... Мама Богу веровала крепко! И молилась крепко. Потому и жив. Вымолила меня. Молитвенница моя... Вот живу теперь.
"Кавалерия ходит по прямой!"
Я прочитал имя, отчество и фамилию врача-венеролога и толкнул дверь его кабинета.
- Первый раз у нас? - спросил, поднимая красивую, седую, кудрявую, аккуратно причесанную голову, врач. - Ну что ж... Лиха беда начало.
Перед ним на краю стола выстроились одинаковые двухсотграммовые баночки с анализами мочи. Левой рукой раскрыв мою историю болезни, правой он взял одну из них, глянул на меня ласковыми серыми глазами, провозгласил:
- С почином вас! - и со вздохом отхлебнул. -
Но в истории болезни ничего нет, - сказал он, изучая мою карточку. - Ну что вы так взъерошились? Это - пиво. Не дают в жаркий день благочестивому человеку пивка выпить, без отрыва от производства, заметьте... Вот и вынуждают идти на обман. А где мы прячем соломинку? В стоге сена. Здесь разница только в том, что у меня в этой банке пиво до употребления, а в остальных банках - после... В чем ваше несчастье?
- Да вот вторую неделю хожу...
- Ну, голубчик... Это вам без привычки тяжело морально. Болезнь как болезнь, не хуже других. Тем более вы - юноша и холостой. У меня тут старичок в 85 лет сподобился. "Я вызывал "Невские зори" помыть окна. И вот теперь имею удовольствие за 189 рублей 56 копеек", - изобразил он неведомого мне старичка. - Внешне сетует, но горд без меры. И вообще это такая же необходимая человеку функция, как есть, пить и спать...
- Я вторую неделю не работаю с конем...У меня лошадь застаивается! А врач не разрешает... И диагноза не ставит...
- Как?.. - Доктор изменился в лице, и серые глаза его увлажнились. - Как? В Ленинграде еще есть лошади! Боже мой! Голубчик! Дорогой мой! Я же бывший командир эскадрона! Сабельного эскадрона. И были еще и пичные, с пиками... Я - мастодонт. Осколок прошлой эпохи. Боже мой... А болезнь вашу я мигом исправлю. Но в следующий раз в чем мать родила коня не купайте. Коня положено купать, пребывая в сподниках или хотя бы в трусах, во избежание ваших последствий. Конечно, мой коллега догадаться не может. Он же в кавалерии не служил... И вообще, как говорится, "штафирка".
И начались с этого момента наша многолетняя дружба и мой непрекращающийся восторг перед человеком, кому выпала страшная доля быть на фронтах Великой Отечественной кавалеристом.
Орден
- Помните, у Бабеля в пьесе "Закат" есть брат Мишки Япончика - Левка-гусар. Так вот это я. Правда, папа у меня не биндюжник, но в том смысле как Левка там говорит: "Если еврей - гусар, таки он уже и не еврей!"
Я вырос в Питере, ходил в Дом пионеров. Ах, какая там была комната сказок! Палехские мастера расписывали. А я ходил в клуб "Дерзание". Что, вы тоже? Замечательно. Мы были помешаны на Пушкине. И вдруг говорят, что мы, все мальчики из клуба, будем сниматься в фильме "Пушкин"! Как раз накануне юбилея. Мы чуть не всего Пушкина наизусть! По Евгению Онегину - семинар! Приехали в Царское Село и целый день по лестнице Камероновой галереи бегали. Оказывается, играли ноги лицеистов. Я потом кино смотрел - очень талантливо сыграны ноги, но, к сожалению, своих - не определить.
Война началась, я - студент. И в октябре... Уже с продуктами очень плохо. Я как раз прибежал домой, проститься... И папа заторопился, "мне надо в больницу, в больницу..." И ушел. И свою котлетку из сушеной морковки мне оставил... Я только потом заметил. В блокаду папа умер.
А меня на барже через Ладогу. Очень бомбили. И в Тамбовское кавалерийское училище. Через три месяца - лейтенант. Вы ж понимаете - за три месяца можно научиться отличать, где у лошади голова, где хвост, но не уверенно...
Еду на фронт. Купил бурку. Хороший револьвер обменял на маузер. Полный идиот! Этот маузер постоянно заклинивало. Лошадь, вы не поверите, сивая. Сколько лет - не определить. Но я-то - в бурке с маузером на белом коне! Медный всадник! Полный Чапаев.
Пока в вагоне ехали - еще ничего. А выгрузились, я повода не выпускаю - боюсь коня потерять. Прибыли на передовую. Растолкали, кого куда, офицерами связи. Являюсь к командиру полка. На передний край. Естественно, верхом - боюсь коня потерять. Идет бой. Всем не до меня.
Командир говорит:
- Куда же мне тебя девать? Кавалерии уже никакой нет. Слушай, скачи во-о-он туда. Там батарея минометная без офицеров. Я уже двоих посылал - не дошли. Снайпер сшибает по дороге.
Я коню - шпоры. А шпоры купил заказные - как у мушкетера. Хожу из-за них в раскоряку. Но Бог дураков бережет.
Я предполагаю, что у снайпера винтовка была в станке - рассчитывал на ползущих. Он же не ожидал, что какой-то идиот на коне поскачет. В общем, я доскакал. Стоят четыре миномета в ложбинке за горкой. Первый раз в жизни вижу минометы. Командует батареей сержант.
- Какие будут приказания?
А я, ну же, полный идиот, рассуждаю логически.
- Что ж, - говорю, - вы тут за горой спрятались? Вам же не видно, куда стрелять! Давайте на гору.
Выперлись на гору. Сержант говорит:
- Товарищ лейтенант, я угол менять не умею. Я всего второй день воюю, и вообще я - радист, а не минометчик.
Но я же на белом коне! Доскакал! Мне море по колено.
- А ну, - говорю, - киньте парочку ваших штучек!
Поприкинул по разрывам - пальцы уголочком развел... "Выше, ниже, давай, давай..." Над нами немецкая артподготовка. Вся за гору. Нам хоть бы что.
Только угол миномета в мои пальцы веером вписался, немцы в атаку идут: танк, два бронетранспортера и, как потом выяснилось, до батальона пехоты. И нагло так идут. Они же знают, что тут никого! А все, что за горой, артиллерия смолола! Ну, я подождал, пока они подойдут, куда наши мины падают, и, естественно, на белом коне шашкой отмахнул:
- Огонь!
И как ни удивительно, очень удачно. И танк горит. И бронетранспортеры - мордой в землю, и весь батальон - всмятку. Все поле перевернули, как вспахали! Тут связной прибежал: "Отходить". А у нас и мины кончились. Идем обратно - гордые. Я на белом коне впереди! Проходим, где под горой до меня батарея стояла - там живого места нет. И все ящики пустые, что мы оставили, в мелкие щепки!
- Видите, - говорю, - придурки, что бы с вами было, если бы мы на горку не поднялись!
В штаб приехал - с коня не слезаю! Докладываю: так и так...
Командир полка аж трясется!
- Вот что, голуб мой сизокрылый! Орден я тебе дам, но к минометам чтобы близко не подходил... Твое счастье, что немец, который тебя ловил, очень грамотный военный... Он все перемолол, где ты мог стоять... Но ему в голову прийти не могло, что ты минометы на гору вытащишь и вниз стрелять будешь.
Как ни странно, орден дали. Так что, когда я в кавалерию влился, был я уже орденоносец. А кавалерия подошла специфическая. Казачья добровольческая сотня непризывных возрастов. Старики. Я как увидел, как они на конях сидят, быстренько сообразил, что мне тут со своим орденом лучше помалкивать.
Построились. В седлах чуть ли не чай пьют. Ну, родились на конях!
- Отцы! - говорю. - Врать не буду. Воевать не умею.
- Видим, - говорят, - сынок. Хорошо, что сам сказал. Ты за нами примечай да поспешай, вот оно и ничего будет.
Вот так и воевал. Так и наступать начал и дона-ступал до Ташкента. Там пополнялись. Разумеется, в основном узбеками. Да ничего. Ребята как ребята. Сложно отучить их ногами болтать, а то едут на конях, как на ишаках...
Про награды вообще
Доктор, как всякий настоящий фронтовик, трескучего официоза про войну не выносил. Однажды я попал с ним на торжественный вечер, где некий бодрый товарищ, гремя завесью юбилейных медалей, бодро рассказывал, как наша армия пошла туда-то, захватила то-то, нанесла удар там-то... Венеролог смотрел на него, и становилось зримым старинное присловье "как солдат на вошь". Долго сдерживался, но все-таки сорвался. Когда докладчик предложил задавать вопросы, поднял руку.
- Извините, пожалуйста, - спросил он максимально елейным голосом. - Вы, я так понял, в Генеральном штабе служили?
- Нет, товарищ, - сказал докладчик, быстренько расшифровав орденскую колодку доктора, - я служил в пехоте.
- В звании генерал-лейтенанта?
- Ну что вы, товарищ, хо-хо... Скажете тоже... Я - сержант.
- Так, хрен ли ты, сержант, знать мог, куда наша армия пошла!.. - заходясь, пророкотал доктор. - Что ты кроме спины впереди идущего видел? Я в конной разведке служил, шестьдесят километров по фронту отслеживал и то ни черта понять не мог... Начитаются генеральских сказок... Мать-пере-мать!.. - Едва я доктора из зала вывел.
Употребив стакан водки и несколько отдышавшись, доктор грустно сказал:
- Господи! И врут-то все как-то однообразно! Ты его медали видел? Самоварное золото. Хоть бы одна беленькая "за кровь". "Отвага" там или хоть "За боевые заслуги", а то все "массовое награждение"... Латунь! И юбилейные брошки... Он, небось, к фронту ближе ста километров и не подходил. И вообще, ну что солдат может понимать в стратегии?..
Вот мы форсировали Донец. У меня восемь узбеков замерзли. Через сутки форсировали обратно. Еще пятнадцать... В обоз забьются и замерзают на телегах. В седле-то не замерзают! Так валятся с седел на телеги. Их и нагайкой гонишь, и по-всякому... Никак! Сам-то еле ногами двигал. Вот тебе и операция, и героические жертвы... А после войны прочитал, что мы, оказывается, закрывали кольцо окружения армии Паульса, герои Сталинградской битвы, так сказать... Медальки получили "За оборону Сталинграда". Вот и сравни мою медаль и морпеха, что в городе дрался... Медали одинаковые, а весят по-раз-ному. Конечно, я в этом не виноват, но брехать-то зачем... Совесть нужно иметь. Мало что брошек налепили, взяли и честную награду обгадили... Орден Отечественной войны. Второй степени. Взяли и дали всем! Да что ж это такое! Я за эту вторую степень целую ночь отстреливался... А тут всем! За то, что уцелели? Так, что ли?
Пошли в прорыв. Рейд по тылам. Села брать. Самое для кавалерии дело. Снег по брюхо, метель. Мыто брать, а он не отдает. Потыркаешься в оборону, артиллерии нет, как возьмешь? И обратно в степь. А кто село взял - тот в тепле ночует. Стимул. Утром выходишь из хаты, кони, как собаки, на задних ногах стоят, соломенную крышу доедают. Сами как скелеты, и мы не лучше...
А тут наскочили на румынскую кавалерию. Они по параллельной дороге в село рвутся. Кавалерия - равный противник - счастье! Но они с обозом, с пушками... Не в счет. В атаку! А снег глубокий. И мне в коня - снаряд малого калибра! Я как Мюнхгаузен на ядре. Но много хуже. И ногу зацепило, и в живот. "Комэска убило! Комэска!" И ушли за румынами. Я валяюсь. Голову поднял - птичка фьють! Прямо около уха. Румын метрах в полета, тоже, видать, раненый. Он - в меня, я - в него... Потом он стрелять перестал. То ли я попал, то ли он кровью истек. И уж под утро только меня Полторошапкин нашел, санитарам отдал. И еще трое суток в обозе на телеге подыхал, пока к своим не вышли да в госпиталь не отвезли. Отвоевался! Вот - вторая степень! А теперь она у всех! Тьфу!
А румын - молодец. Солдат. До последнего дрался. Молодец. Ничего не скажешь...
Атака в конном строю
Доктор с тоскою в серых глазах развенчивал мифы.
- Какая там атака в конном строю! С клинками на танки! Не ходили с клинками! Не так все было! Да врут все в кино! Идиоты, что ли? Да и поляки наверняка строем на танки не ходили! На конях на танки шли! Это правда. Но с гранатами! Тактический прием! Дорога в один конец. Это - безусловно.
Пехота отступает - зацепиться не может. Танки по пятам. Гонят, как баранов. Давят и все... Не дают окопаться. А степь. Да еще, как бильярдный стол ровный кусок. Рощицы торчат кое-где. Командир полка вызывает:
- Возьмите коней похуже, а людей получше... Добровольцев. Если будут...
Получилось семнадцать человек. В рощицах стали. Как танки мимо ползут, как боком станут - полным наметом и связку гранат под гусеницы. С гранатами! А не с клинками. Два танка сожгли. А было девять. Семь назад попятились. Испугались. Не стали рисковать.