Непуганое поколение - Александр Лапин 3 стр.


"Замелькали за окном машины, дальние пригороды Лондона. Маленькие чистенькие домики на зеленых лужайках. Они быстро проносятся мимо них по дороге, обсаженной деревьями, тихо покачиваясь на задних кожаных сиденьях мощного "Роллс-Ройса". Но вот впереди показывается красивая черепичная крыша старинного особняка.

– Наша школа, – произносит миссис Грей.

Машина останавливается у белой высокой лестницы.

– Сейчас мы разместим вас, а потом за завтраком я познакомлю вас с персоналом.

Горничная в белом переднике и бантах проводит мистера "Дуброффин" в его апартаменты, состоящие из четырех шикарно обставленных комнат. Сашка принимает душ и выходит на балкон. Зеленые поля и лужайки простираются перед дворцом. Он вглядывается вперед и видит шикарную аллею каштанов, цветущую дурманом сирень и чистые песчаные дорожки, ведущие далеко-далеко.

Вскоре за ним приходит миссис Грей. Она присаживается на диванчик. Через минуту горничная приносит им завтрак на серебряном подносе. Здесь французские булочки, масло, чай, кофе, тающие во рту круассаны, яичница из трех яиц. Миссис Грей, отпивая маленькими глоточками черный кофе, рассказывает программу:

– Наша задача – научить вас наслаждаться любовью неограниченно долго в любом месте и в любое время. Уметь доставить наслаждение себе множеством способов. Вам будут помогать осваивать его наши девушки.

Она хлопает в ладоши. Дверь столовой приоткрывается, и в комнату входит шикарная красавица в русском наряде. На голове кокошник. В руках букет из ромашек и васильков. Она приседает, приветствуя. Представляется: "Таня!" – и выходит.

Следом появляется другая девушка, в короткой мини-юбочке и беленьких гольфиках. Она выглядит совсем юной. Просто девочкой-десятиклассницей.

– Это наша гордость – Мэри, – произносит миссис Грей. – Ее мастерство не знает себе равных. Подойди сюда, Мэри. Присядь с нами. Я думаю, тебе нужно сегодня снять напряжение у господина Александра.

– Да, мадам, я постараюсь, – опустив глазки вниз и лукаво глянув на него, отвечает Мэри.

– Ну, пойди подготовься! – сказала миссис Грей.

Только за Мэри закрылась дверь, как в комнату влетела тоненькая, длинная и грациозная негритяночка и остановилась на пороге.

– Вы меня звали? – по-английски с акцентом спросила она.

– Это Сьюзен, наша красавица. Она из Южно-Африканской Республики. Горячая, страстная, как героиня африканского эпоса…

Дубравин чувствовал огромное возбуждение. Но ему хотелось продлить это сладкое, мучительное напряжение.

– Сьюзен мастерски работает язычком. В ее племени женщины умеют возбуждать мужчин самыми разнообразными способами. Ее конек – работа ресницами, она вам покажет, как это делается. Я покину вас на некоторое время, – сказала миссис Грей и выскользнула за дверь.

Некоторое время за дверью слышался шорох. Через секунду в комнату вплыла Мэри в белом пеньюаре, показывающем все и вся. Ничего прекраснее Дубравин в своей жизни не видел. Она неторопливо присела к нему на колени. Ловко расстегнула брюки, достала член. И легко, мягко села на него. Дубравин чувствовал по мере того, как она качала, как возбуждение росло все сильнее и сильнее. Она приподнялась, просунула руку и ласково и нежно коснулась его яичек…".

Тело Дубравина содрогнулось. Он кончил. "Следующая серия будет завтра, – подумал ефрейтор, засыпая. – Завтра я попробую всех остальных. А последней будет сама директриса. Она примет экзамен". И он заснул, забыв в этих грезах и о Галинке, и о Людке Крыловой.

То, что никогда не способны дать настоящие, живые женщины, мужчина всегда может обрести в своих фантазиях.

IV

Выстроилась модель жизни. Но жизни особенной (не естественной, а как-то по-особому извращенной), спрессованной жестким распорядком, расписанной на кубики-дни. Все вроде бы как на гражданке.

Вот спорт, который сам по себе везде одинаков. Культивировался он и в армии. Но только почему-то один вид – бег.

Утро. Вскочили и побежали. Ежедневно на спортивных занятиях тоже бегали. То полосу препятствий преодолевали, то какую-нибудь дистанцию. Сдавали зачет. Ну а по воскресеньям, естественно, в качестве отдыха в распорядке дня им предлагался марш-бросок или кросс километров этак на шесть. Да что по воскресеньям! По субботам они ходили в город в баню, так как своей в части не было. Процесс, конечно, смешной. На всю помывку, а велась она повзводно, отводилось полчаса. Затем должна была заходить следующая партия. Сержант Винник строил их, и они, освеженные, после баньки шли назад в городок. Начинались шуточки, прибауточки, разговорчики в строю. Пресекались они обычно очень простым способом. Сержант Винник подавал команду:

– Бегом марш!

И взвод в клубах пыли мерно начинал забег.

Минут через десять переходили на шаг. И таким вот образом они быстро преодолевали два километра цивилизации и соблазнов.

"А увольнения? Увольнения как же?" – спросит осведомленный в военной службе читатель. Бывали и увольнения. Но процесс их подготовки был таким, что можно было подумать, будто ребята шли не в город за забор, а отправлялись в неведомую страну или космическое путешествие. Да и не любили отцы-командиры отпускать курсантов, будущих младших командиров, в увольнения. Боялись. Ведь Дубна – это город высокой культуры, где проживает научная элита.

Это вообще был уникальный город, резко отличавшийся от других городов Советского Союза. Среди болот, на берегу Беломорканала, в подмосковном лесу в середине пятидесятых как грибы после дождя стали расти дома. В стране, где после войны девяносто процентов горожан жили в коммуналках по пять человек в комнате, вдруг вырос отдельный коттеджный поселок для научной элиты не только своей страны, но и стран-сателлитов. Здесь в Объединенном институте ядерных исследований (сокращенно ОИЯИ) работали мировые знаменитости, сюда приезжали делегации, здесь люди занимались управляемой ядерной реакцией.

Ну, соответственно, и быт их был налажен на мировом уровне. Курсанты часто, шагая на полевые учения, видели, как по каналу гоняли на водных лыжах за быстроходными скутерами ученые люди. С завистью следили за их пируэтами, прыжками. Наблюдали в бинокли из леса нарядную толпу на берегу, слышали музыку. Более того, летом самолеты посыпали окрестные леса, а заодно и вояк наших, какими-то химикатами. Это чтобы ученых людей не беспокоили комары. То комары! А вы представьте себе, что на улицы этого уютного, тихого, небольшого научного города выпускают в увольнение, к примеру, тысячу молодых пацанов, одетых в хлопчатобумажную военную форму. Ведь солдату в увольнении что надо? Выпить втихаря, найти девчонку, подраться с кем-нибудь из местных.

Поэтому выпускали их очень редко. И помалу. Чтоб пейзаж и воздух кирзой не портили. А тех, кого выпускали, уж так мотали, так мотали, что и не рады они были. Выдавали парадную форму. Затем эту форму гладили, утюжили. Потом увольняемого инструктировал старшина. Угрожал. Вел к командиру роты. Тот тоже пудрил мозги: смотри, мол, если что – посажу на "губу", и будешь там сидеть до "мартышкиного заговенья". Затем всех увольняемых собирали вместе. И мораль читал уже дежурный по части. Естественно, в том же стиле: "Посажу! Разорю! Негодяи, подонки! В прошлый раз отличились. Если кто опоздает из увольнения, тому не видеть больше белого света. Сгниет на полах! Я вам покажу половую жизнь!".

После этого им выдавали отпускные бумажки. И выпускали за ворота часов так на семь-восемь. Гуляй, рванина, в культурном месте.

Но что мог солдат в чужом городе и при ограниченных материальных и временных ресурсах? Побродить по улицам, поудивляться чужому, нерусскому быту наукограда. Купить мороженого в киоске да сходить на дневной сеанс в кино – и обратно в свою нору, в койку.

Местное население на таких пришельцев тоже поглядывало косо. Город был закрытый. Пускали только по пропускам. Они чувствовали себя элитой, кастой. А тут какие-то солдаты непонятные бродят. Ах, как бы чего не вышло!

***

Все на свете когда-нибудь кончается. Сержантская школа заканчивалась экзаменами, которые можно было условно назвать выпускными. Принимали их так. Преподаватели – по специальности: как соорудить дот, дзот, блиндаж, устроить мост, наладить переправу. Строевые офицеры – огневую, строевую подготовку, уставы, порядок службы.

Естественно, все роты хотели занять первое место в полку. И топили "чужих". А так как на промежуточных экзаменах десятая рота заняла первое место, то ей доставалось больше всех.

Господи, до чего человек может быть увлечен всякой ерундой. Одной лычкой больше, одной меньше. Что это значит по-настоящему в жизни? Ровным счетом ничего. Однако люди рвали попу.

Дубравин тоже старался изо всех сил. Он хотел остаться здесь, в учебке, замкомвзвода. А для этого надо было получить все пятерки. Сдавший на "отлично" получит звание сержанта и право выбирать место службы самостоятельно. Остальные станут младшими сержантами и поедут по своим частям.

Сегодня строевая. Принимает ее майор Петухов. Красавец мужчина, говорят, попавший сюда за какие-то грехи из кремлевского полка. Ну и, соответственно, большой знаток и любитель шагистики и всяких штучек, проделываемых с карабином. Он никому никогда из принципа не ставит пятерок. Но Дубравин – сильный, красивый, рослый парень – не боится. Строевая ему нравится. Он быстро и четко усвоил упражнения с оружием и без оружия. И уверен в том, что сейчас не ударит лицом в грязь.

Экзамен начался с построения у казармы. Раздается команда:

– В две шеренги становись!

И видно, что шесть месяцев не прошли зря. Двадцать секунд – и из рассыпанной по плацу массы образуются плотные квадраты взводов. Каждый знает свое место, свой маневр.

– Шагом марш!

И эта слитная живая масса одним шагом начинает движение к плацу. Быть в строю – незабываемое ощущение. Каждый словно становится частицей общего. И словно уже не люди с разными характерами и мыслями, а мощная, четкая машина, единое целое издает этот равномерный четкий звук. Нет ни разброда, ни шатания, ни топота отдельных ног. Слышно только: чок-чок-чок. Печатают асфальт кирзовые сапоги.

Отстроились на плацу. И пошел экзамен по строевой. Подойти к начальнику. Отойти от начальника. Подать команду. Упражнения без оружия. Потом с оружием.

И уже через двадцать минут стало ясно, что у Петухова не побалуешь. И пролетает их рота как фанера над Парижем. Петухов режет всех без ножа. Так, что из двадцати отличников учебы к концу экзамена не остается никого.

Вот подходит очередь сдавать еще у одного отличника. Дубравина.

Голос у него мощный, сильный, но главное даже не это. Важно, чтобы, отдавая приказ, командир как бы передавал свою волю. Настрой. Уверенность. Можно и негромко, но так рыкнуть, что люди сразу поймут, что к чему, и повинуются.

Дубравин так и сделал:

– Взвод, равняйсь! Смирно! Равнение налево!

И пошел на доклад. Да как пошел! Петухов аж улыбнулся в свои гусарские усы:

– Ну ты даешь, курсант! – и остановил его. А потом, обращаясь к взводу: – Вот так надо командовать! Молодец, курсант! Ставлю пять…

Это была единственная пятерка по строевой в их взводе.

Капитан Калмыков, расстроенный таким поворотом событий, ходил хмурый и злой.

Но Дубравин был доволен. Он сдал на все пятерки и теперь имел полное право выбрать себе место службы.

Но не тут-то было.

Последний экзамен был по боевой подготовке. Штатным оружием у них были автоматы, пулеметы Дегтярева. Так что когда они по всем правилам инженерного искусства быстро окопались, отстрелялись и вернулись в казарму, то нашли уже вывешенные результаты экзаменов. Дубравин глядел на вывешенный листок и не верил своим глазам. У него, единственного круглого отличника во взводе, стояла четверка по строевой.

Это был удар под дых. А когда он обнаружил, что у Кабана стоят все пятерки, он, конечно, сразу кинулся к Калмыкову.

– Товарищ капитан! Как же так? У меня же были все пятерки! А теперь в ведомостях я что вижу?

Калмыков, который еще имел совесть, смутился. И заметил:

– Да, нехорошо получилось с тобою. Я разберусь.

Но день пролетел мимо. Они уже начали потихоньку собираться в дорогу. А потерянный Дубравин ничего не мог понять. Еще больше он расстроился, когда вечером на поверке зачитали, кого и куда распределили. Ну, его, естественно, отправили обратно в Новосибирск. Но Кабан! Кабан?! Оказалось, что он получил сержанта и остается замкомвзвода здесь, в Дубне. Его пятерку отдали Кабану. Кто-то договорился с Петуховым. Может быть, и сам Калмыков.

Тут он понял еще одну простую истину. Умные и порядочные никому здесь не нужны. Наглые, нахрапистые, те, которые будут орать и держать людей за горло, – вот кто нужен армии.

***

"Голубой вагон летит, качается, скорый поезд набирает ход", – напевая под мотив этой песни, ехали в купе на четверых "чебурашки ушастые" – сержанты обратно в свою Сибирь.

Александр Дубравин молча глядел в окно, где уже привычно мелькали столбы, проносились деревни и деревья. По мере движения с запада на восток менялась природа, менялись люди.

"Господи! Какая огромная, неухоженная страна, – думал он, разглядывая бесконечные перелески, поселки. – Странная у нас история. Вроде своей земли завались, а нас все тянет и тянет в чужую. Хотя, наверное, когда заходит разговор о наших амбициях, о том, что Советский Союз хочет завоевать весь мир, надо показывать таким крикунам вот эти бескрайние поля и леса. И тогда, увидев это, они поймут, что нашему народу, по большому счету, больше земли и не нужно. Эту бы обустроить, обиходить".

V

Картина Репина "Не ждали" вспомнилась младшему сержанту Дубравину в тот момент, когда они оказались в штабе родной части. Старшина-"кусок", который ранним осенним утром привел их сюда, в низкое, казарменного типа здание с небольшой черной блестящей вывеской у входа "В/ч 42641", доложил дежурному о прибытии и отпустил команду покурить. Ушастые сержанты-"чебурашки" разбрелись по пустынным коридорам. Дубравин с сержантом Ашиным, маленьким, пухлым, но с очень красивым беленьким личиком рязанским пареньком, вышел на площадку возле штаба, украшенную зелеными плакатами с бравыми донельзя солдатами и сержантами. Плакаты показывали неучам образцы военного этикета: как отдавать честь на ходу, как приветствовать подходящего, уходящего или стоящего воинского начальника.

Они присели на зеленой скамейке, поставили рядом рюкзаки и молча наблюдали за происходящим на асфальтированной площадке для разводов караула.

Настроение у Александра Дубравина было поганое. Сейчас он стоял перед перспективой попасть на должность командира отделения в инженерных войсках либо, самое лучшее, замкомвзвода в стоящем в этом же гарнизоне строительном батальоне. Об этом им уже поведал дежурный по части – здоровенный обалдуй лейтенант Перфильев: "Лучших отберут в наш полк, а остальных, на кого вакансий не хватит, передадут в стройбат".

В военные строители попадал самый захудалый контингент призывников: бывшие заключенные, недоучки, с проблемами по здоровью. Они работали на стройках и имели с этого какие-то копейки. Инженерные войска занимались практически тем же самым, но бесплатно. Как говорится, в одной руке лопата, в другой – автомат, так что перспектива, рисовавшаяся перед сержантами, выражалась в простой народной формуле: "Два солдата из стройбата заменяют экскаватор".

"Ну и на хрена мне это надо? – сидя на скамеечке, перекантовываясь до прихода на работу командира части, думал Дубравин. – Для этого я пошел в армию, чтоб офицерам и генералам квартиры и дачи строить?! Я вообще-то собирался худо-бедно Родину защищать. Присягу принимал. Ну, что делать? Что делать-то будем?"

У него было такое ощущение, что все его помыслы, мечты и желания кто-то, кто руководит его судьбою, быстро-быстро разбивает о действительность: "А ведь и правда! Хотел поступить в училище после школы – вдруг подвернулись эти чертовы чечены. Пришлось делать ноги из дома. Во второй раз почему-то забраковала медкомиссия. Решил пробовать после сержантской школы – опять облом. Все порушили экзамены. Может, это не мое?

Да ну, глупости какие-то я думаю! Надо только приложить усилия, и все получится. Время есть. Желание не остыло. Но одно дело, если я, например, подам заявление в училище с должности строевой, как в сержантской школе, и другое – если со строительной".

Он с тоскою посмотрел на военных строителей, которые, нахохлившись, шли по улице военного городка в своих грязных, замызганных бушлатах, валенках с галошами, с ремнями на яйцах. Сморщенные, небритые, обмороженные лица, лопаты на плечах. Рядом со строем бредет старший сержант, погоняло: сапоги-гармошки, офицерская шапка на бровях, руки в карманах.

Дубравин аж весь ощетинился, увидев свое будущее. Вот так же и он будет брести с этой разгильдяйской толпой полусолдат-полурабочих, больше похожих не на воинов самого могущественного государства, а на каких-то то ли пленных немцев под Сталинградом, то ли партизан.

"В общем, куда ни кинь, всюду блин. Да и Галчонку что писать-то? Она все спрашивает: "Где ты будешь служить? Пришли фотографию". А что он пришлет? Что пришлет-то? Свой портрет в интерьере унитаза, который только что выставили его подчиненные? Да, "приятная" перспектива нарисовывается. Командовать шайкой разгильдяев и самому постепенно скатываться в этот ряд. Плохо!"

Он достал последнее письмо, пришедшее две недели тому назад:

"Здравствуй, с добрым днем.

Никак не могла собраться с мыслями. Извини за долгое молчание. Я ведь теперь живу в другом месте. Скоро снова сессия. Быстро летит время. Ужасно хочу тебя видеть.

Назад Дальше