Госпожа Укамара отсчитала хозяину Цуракаве несколько монеток, потом что-то шепнула ему на ухо и забрала половину монеток назад. Хозяин Цуракава удивленно посмотрел на меня и сказал, что его старуха совсем не следит за своими детьми, а Тикомоту по возвращении домой он сразу же отдаст солдатом в армию великого сегуна Токугавы.
Госпожа Укамара увела меня в дом и спросила, сколько мне лет, умею ли я читать и писать, сколько будет, если взять восемь раз по семь и сколько вонючих рыбаков уже успело помять мое жалкое тельце. Я не смогла ответить ни на один вопрос, только подумала о том, что батыр Бикей, конечно же, знает, сколько будет восемь раз по семь. А госпожа Укамара сказала, что со мной придется повозиться. И со мной стали возиться.
Я быстро научилась читать и писать, играть в облавные шашки и го. Непросто давалось мне только искусство создания сложных причесок из тяжелых черных волос и искусство нанесения грима на лоснящиеся лица уставших женщин. Но, постоянно прислуживая опытным дзеро, я в конце концов научилась всем их премудростям. Особенно помогла мне в этом красавица Тоекуни, с которой мы стали настоящими подругами. Она была дзеро высшего разряда тайфу, но никогда не кичилась этим и щедро делилась своими тайными знаниями, а по утрам в свободное время рассказывала много смешных историй про посещавших ее молчаливых самураев и болтливых купцов. Я тоже ничего не скрывала от Тоекуни и даже помогала ей сочинять остроумные вака в ответ на пылкие записки всегда богатых, иногда молодых, а иногда и красивых поклонников. Тоекуни очень нравились мои стихи, она подбирала к ним музыку и часто напевала своим густым грудным голосом, подыгрывая себе на трехструнном сямисэне.
Но зимой, когда завывал северный ветер, Тоекуни исполнилось двадцать лет, и она перешла в разряд тэндзин, а не успела распуститься божественная сакура, как Тоекуни опустилась до разряда какой, из которого быстро перешла в разряд хасицубонэ. За это время я подросла, мое худое плоское тело стало округлым и привлекательным; и ничего удивительного, что в скором времени я стала дзеро тайфу, а подруга моя Тоекуни опустилась до низшего разряда сока. Мы почти перестали с ней видеться и общаться, потому что у меня появилось много поклонников и связанных с этим хлопотных дел.
Как-то летом, несколько дней не видя Тоекуни и не слыша ее грустных песен, я спросила госпожу Укамару, куда она подевалась. Госпожа Укамара смахнула с глаза слезинку, потому что любила нас как родных дочерей, и сказала, что у Тоекуни от грима началась экзема на лице, поэтому пришлось с ней расстаться и мы, наверное, никогда ее больше не увидим. Я горевала о Тоекуни целую неделю, мои вака перестали быть озорными и веселыми, удивленные поклонники спрашивали, что случилось со мной. Госпожа Укамара сочувствовала мне, но настоятельно советовала взять себя в руки, потому что подарков от пылких клиентов стало намного меньше, чем обычно.
Но если однажды утром пришли к тебе грустные мысли, то жди их визита каждый вечер. Случилось со мной то, отчего предостерегали госпожа Укамара и все дзеро, - я влюбилась. Этого несравненного молодого человека из богатой и уважаемой семьи звали Юкио. Все другие мужчины перестали существовать для меня, даже батыр Бикей исчез из моих воспоминаний. Я посылала записку Юкио с сочиненной хокку про свою неземную любовь утром, записку с хокку про его неземную красоту в обед, а с ужина до утра пела ему и танцевала в промежутках между всем тем, чему научилась за долгие годы у госпожи Укамары. Юкио тоже воспылал ко мне неземной страстью. Настолько сильна была его любовь, что решил он выкупить меня у госпожи Укамары.
Но в день, когда Юкио должен был принести деньги, он не пришел, не пришел он и на следующий день. Тушь иероглифов моих любовных хокку расплывалась от горьких слез еще пять дней, прежде чем появился Юкио. Юкио не принес деньги, он принес только меч и кинжал. Мы заперлись с ним в нашей любимой голубой комнатке, и Юкио сказал, что отец проклял его и единственная возможность сохранить нашу любовь - это совершить синдзю: двойное самоубийство позволит нам в новом перерождении стать счастливыми мужем и женой. Я кивнула головой. Юкио, скрестив ноги, сел на татами, потом обмотал белым полотенцем самурайский меч, оставив двадцать сантиметров острой стали, и протянул мне кинжал, на котором было выбито слово "верность". Мы крепко обнялись напоследок, потом Юкио, глядя в мои зрачки, вонзил себе в живот клинок и рванул его поперек живота, распарывая его на две части. Я тоже решительно занесла над своим животом кинжал, но вдруг увидела перекошенное от страдания лицо батыра Бикея, которого не вспоминала уже несколько лет. Мои руки ослабли, кинжал выпал из негнущихся пальцев. Юкио ничего не сказал, только смотрел мне в глаза расширяющимися зрачками и долго, мучительно умирал.
После смерти Юкио я разучилась сочинять стихи, танцы мои стали вялые и грустные, а во время чайной церемонии я задумывалась на несколько минут больше, чем это было положено. Кто-то из богатых клиентов высказал предположение, что я приношу несчастье, и скоро меня перевели в разряд дзеро тэндзин. А когда мои волосы стали выпадать вместе с держащими прическу шпильками, то не успела и заметить, как оказалась "цветком любви" разряда сока. Госпожа Укамара жалела меня и, пока за дверьми ее чайного дома свирепствовала зима, не выгоняла на улицу. Но весной госпожа Укамара позвала меня к себе в комнату и, опустив веки с накладными ресницами, протянула маленький узелок, дала немного денег и свиток со стихами моего любимого Басе. Из своей комнатки я взяла только кинжал Юкио, спрятала его в глубоких складках уже поношенного кимоно и, по совету госпожи Укамары, направилась в Осаку, в портовых заведениях которой, как она считала, еще можно какое-то время зарабатывать на жизнь.
Деньги мои быстро закончились, я пробовала читать стихи Басе, петь песни и танцевать на крестьянских дворах попадавшихся деревень, но старые крестьяне меня не слушали, а молодые грубо заваливали на спину и в тридцать секунд делали то, что я могла бы растянуть им на целую ночь. Но кому нужно искусство, когда необходимо убирать урожай риса.
Всплеск в тишине
В порту Осаки я встретила свою подругу Тоекуни, когда ее везли в телеге с мусором закапывать недалеко от дороги. Потом мне повстречался хромой Цуруя, который накормил меня тухлой рыбой и продал иностранцу, приплывшему на корабле с непонятным названием "Паллада".
Иностранца звали Иван Александрович, и он оказался добрым душевным человеком. Я вымылась в его каюте, сделала прическу из остатков волос, спела несколько веселых песен и показала ему все свое искусство, после чего он долго чесал затылок и говорил странное слово "однако". Иван Александрович взял меня с собой плыть от страны к стране, которые я быстро забывала, потому что не записывала то, что видела, как это делал Иван Александрович.
Но страны кончились в большом холодном городе Петербурге, где никогда не наступала ночь, и люди от этого спали днем.
Вскоре Иван Александрович поддался на уговоры своего знакомого Владимира Ивановича, которому необходимы были кухарка, прислуга и переводчик, знающий тюркский язык, и отпустил меня с ним в далекую экспедицию собирать чужие слова, чтобы потом прятать в них свои мысли.
Так я снова оказалась на земле предков. Добрый Владимир Иванович отпустил меня в родной аул, когда я бросилась ему в ноги и окропила слезами его сапоги, - переводчиков кругом оказалось предостаточно, кухарок и прислуги тоже, а тонким искусством дзеро он почти не интересовался.
Какой пир закатил мой отец, всеми уважаемый Сатлы! На радостях я прочитала родным и близким свое любимое стихотворение Басе и попыталась перевести смысл его слов на родной язык. Собравшиеся родственники и гости удивленно покачали головами, только сидящий на кошме жирный агай с маленькими чуть видными глазками открыл беззубый рот, откинулся назад и загоготал во все горло. Похолодело в моей груди - я узнала батыра Бикея.
Грустно усмехнулся мне Юкио и протянул свой кинжал. Высоко взмахнула я рукой, глубоко вошла в мой живот самурайская сталь. И, наверное, вскорости я бы умерла, да в это время жил неподалеку и пил кумыс для собственного здоровья русский доктор Палыч. Он меня и выходил.
Второй план
Серега проснулся за секунду до звонка будильника, тут же протянул руку и крепко придавил его кнопочку указательным пальцем, после этого, откинув одеяло, вскочил и бодро прошел в ванную комнату. Умывшись, он натянул тренировочный костюм и выбежал из дома, чтобы сделать свои ежедневные три круга вокруг парка культуры и отдыха имени Надежды Константиновны Крупской. После пробежки Серега принял контрастный душ, съел две тарелки кукурузных хлопьев в обезжиренном молоке, выпил поллитра морковного сока и заторопился на работу.
Степанов, просмотрев до двух часов ночи футбол, утром проспал на работу. Вчера он тоже проспал на работу. Позавчера пришел за пятнадцать минут до начала рабочего дня, потому что накануне Фахарисламов, пуская солнечный зайчик своим ролексом в правый глаз Степанову, поинтересовался, когда у того заканчивается испытательный срок.
Бобыкин погрузил в густую белую пену на своей щеке трехлезвенную бритву "Жиллет" и повел ее вверх, обнажая четырехсантиметровую полосу гладкой кожи, на которой тут же проступили красные точки срезанных прыщиков. Он услышал, как хлопнула дверца автомобиля жены Лидки, потом услышал, как взревел двигатель автомобиля, а когда услышал, как хрустнула коробка передач, вспомнил посещение в далекие детские годы зубного врача, который постоянно перекладывал из одного гулкого нержавеющего подноса в другой гулкий нержавеющий поднос огромные стоматологические щипцы. Непрогретый двигатель автомобиля жены зачихал и заглох, но тут же опять взревел, опять хрустнула коробка передач, послышалась яростная пробуксовка колес на гравии перед гаражом и уже вдалеке, где-то перед выездом на шоссе - истошный визг тормозов. Бобыкин досадливо поморщился, а потом и нахмурился, вспомнив, что не доспорил с женой вчера по поводу того, какую капусту надо было по пути домой принести с рынка: цветную или брюссельскую. К тому же не мешало еще раз предупредить Лидку, чтобы не звонила беспрерывно к нему на работу, потому что Фахарисламов в последнее время стал очень нервным.
Симоненко с трудом поднял голову от подушки, тяжело опустил ноги с кровати и наступил голой пяткой на почти разложившийся за ночь кусок арбуза. Симоненко отдернул ногу, ругнулся и вытер пятку колготками похрапывающей на другой стороне кровати девушки, имя которой он не помнил и вспоминать не собирался. Симоненко закурил и долго смотрел в черный пыльный угол, уперев локти себе в колени. Иногда ему чудилось, что в углу сидит голая жена Лера, которая два года назад уехала в Израиль с продюсером Загогуйло, а год назад в Японию с продюсером Полипчуком. Симоненко прошел на кухню, достал из холодильника две баночки пива и залез в горячую ванну приходить в себя. После ванны Симоненко выкурил полпачки сигарет и выпил четыре кружки крепчайшего кофе. Настроение у Симоненко поднялось, осталась только чуть заметная стороннему человеку вялость в движениях. Он растолкал девушку и попросил поторопиться со сборами, в очередной раз подумав о том, что только утром можно понять, как неразборчив бываешь вечером. Симоненко надел свежую голубоватую рубашку, надушился дорогим одеколоном с нарочито грубоватым запахом, чтобы тонкий нюх Фахарисламова не учуял и намека на перегар, зачесал назад волосы и прикрыл красноватые глаза черными очками.
Света с ненавистью посмотрела на велотренажер и постаралась обойти его так, чтобы никак не задеть. Она села у большого зеркала за низенький столик, уставленный баночками и коробочками, и принялась за долгий, кропотливый труд. Через сорок минут Света удовлетворенно покрутила головой и вдруг вспомнила, что собиралась проплакать всю ночь, потому что груз прожитых лет давил нещадно, а предстоящий в конце недели день рождения должен будет отмерить чудовищный срок существования - двадцать два года. С чувством неисполненного долга она пошла на работу.
* * *
В метро на Серегу уставилась рыжая, конопатая девушка, он вспомнил, что вчера не сводила с него глаз толстая, лопоухая школьница, а позавчера - прыщавый паренек с черной бородкой. Серега незаметно для окружающих поиграл кубиками мышц брюшного пресса, оглядел свою бугристую руку и решил, что трицепсы непременно надо подкачать.
Степанов нервничал, перебегал дорогу на красный свет и расталкивал неторопливых прохожих. Его прерывистое дыхание доносило до окружающих запах второй день не чищеных зубов, белая рубашка под двубортным пиджаком прилипла к телу, под мышками струились соленые ручейки, а ступни, обтянутые герметичными нейлоновыми носками, хлюпали в тяжелых черных осенних туфлях.
Бобыкин аккуратно закрыл дверку своего автомобиля, нежно завел двигатель, подождал пока стрелка температуры охлаждающей жидкости дошла до нужной отметки и очень плавно тронулся.
Девушка выдвинула автомобильную пепельницу, выбрала из нее самый длинный окурок и закурила. Симоненко понял, что дальше ближайшей станции метро ее не повезет.
Очень похожий на охранника третьего уровня Симоненко усатый шофер автобуса всю дорогу пялился на Свету в зеркало заднего вида. Света отвечала на взгляд шофера прямо и независимо, точно так она собиралась встретить жгучий взгляд и самого Симоненко. Но когда шофер, неожиданно затормозив, вылез из-за баранки, здорово струхнула. Шофер прошел через весь салон автобуса к последним сиденьям, подхватил под мышки сильно пьяного гражданина, очень похожего на совсем непьющего Фахарисламова, и выволок того через заднюю дверь на свежую травку газона. К чувству невыполненного долга у Светы добавилось легкое чувство разочарования.
* * *
Во дворике особняка Уждавини маленькие японские установки поливали тоненькими играющими на солнце струйками тщедушные цветники его жены. Серега автоматически вытряхнул в черный целлофановый мешочек пустую пепельницу и смахнул белой тряпочкой несуществующую пыль с щитка приборов. Потом вылез из надраенного до блеска лимузина и с наслаждением потянулся. На площадку для VIP-гостей на большой скорости въехал спортивный кабриолет и, взвизгнув тормозами, резко остановился. Серега подошел к автомобилю, перебросил жвачку на зуб мудрости и угрожающе выдвинул вперед челюсть, как научил его Фахарисламов:
- Здесь частная собственность! Господин Уждавини не предупреждал, что к нему приедут гости!
Диктор, сообщив в конце новостей невеселый прогноз погоды, добавил, что старожилы опять ничего не помнят. Степанов проскользнул в дверь. Бобыкин, не поднимая глаз от "Плейбоя", буркнул презрительное приветствие. Степанов, сжимая и разжимая ладонями воздух, попытался рассказать про жуткие заторы на дорогах, но запутался в длинном сложноподчиненном предложении. Бобыкин никак не выразил ему своего сочувствия. Степанов закончил бессвязную речь и подошел поближе к кондиционеру. Он нажал кнопочку выключателя и вывернул до упора регулятор мощности. Кондиционер как не работал, так и не работал. Степанов позавидовал Бобыкину, которому Фахарисламов разрешал сидеть без пиджака, потом немного раздвинул жалюзи и позавидовал Сереге, идущему в прохладном тенечке ветвистых деревьев, между фонтанчиков поливальных установок по направлению к подъехавшему открытому "Мерсу".
- Подъехал открытый "Мерседес", к нему подошел охранник первого уровня.
- Готовность "пять дробь один".
Степанов расстегнул кобуру, взялся липкими пальцами за ребристую рукоятку револьвера и тревожно подумал, заплатит ли ему Фахарисламов положенные "ночные" за прошлую неделю.
Бобыкин сидел в кресле и листал журналы, сначала накапливая в себе раздражение на новичка Степанова, который каждый день опаздывает, потом так же листал журналы, пытаясь подавить это раздражение.
Краем глаза отметив, что Степанов включает кондиционер, Бобыкин нервно встряхнул лощеный "Плейбой": сто раз втолковывал этому идиоту, что кондиционер сгорел еще два года назад и стоит для антуража. Бобыкин решил не нервничать и подумать о чем-нибудь другом, например о том, почему жена Лидка не звонит ему уже полчаса.
- Подъехал открытый "Мерседес", к нему подошел охранник первого уровня.
Бобыкин вздохнул, не спеша отложил журнал и пробурчал:
- Готовность "пять дробь один", - не спеша поднял рацию, прокашлялся, нажал на красную кнопочку и бодро отрапортовал: - Первый! У нас ситуация "пять дробь один"!
В ответ из динамика рации послышался раздраженный голос охранника третьего уровня Симоненко:
- Действуйте согласно инструкции "семь Б".
Симоненко, легонько стукнул в дверь и тут же ее толкнул. Молоденькая бухгалтерша Света испуганно встрепенулась и через силу улыбнулась. Симоненко нравилось, как бухгалтерша всякий раз вздрагивает при его появлении. Он сел напротив и рассказал ей древний и чрезвычайно прямолинейный в своей двусмысленности анекдот. Света захихикала, украдкой поглядывая в зеркало. Симоненко прищурился и подумал, почему, собственно, надо всегда следовать принципу не флиртовать на работе и всегда бояться чертого Фахарисламова? Но висящая рядом с пистолетом рация, противно задребезжав, прервала его размышления. Послышался звонкий голос охранника второго уровня Бобыкина:
- Первый! У нас ситуация "пять дробь один"!
Симоненко слегка замутило от хорошо поставленного тенорка Бобыкина, но сдержавшись, он строго ответил:
- Действуйте согласно инструкции "семь Б".
Не успела Света повертеться у зеркала, как в дверь стукнули и тут же ее открыли. Увидев охранника третьего уровня Симоненко, Света вздрогнула и попыталась улыбнуться. Симоненко погрузил Свету в загадочное облако из запахов сигарет, парфюмерии и алкоголя. Сняв темные очки, он окинул Свету взглядом, и Свете, несмотря на строгий брючный костюм, сразу же захотелось прикрыться. Симоненко вальяжно сел в кресло напротив и рассказал похабный анекдот, над которым она через силу захихикала в несмелой надежде, что, может быть, хоть сегодня ее пригласят хотя бы попить кофе в забегаловке на соседней улице.
Симоненко неожиданно задумался, но тут задребезжала рация, послышался противный голос Бобыкина, в ответ на который он недовольно сказал:
- Действуйте согласно инструкции "семь Б".