55
Я только что написал о смягчении партийно-правительственной политики по отношению к церкви, а вот вчера или третьего дня выступает в одном из американских университетов Н. А. Солженицына и говорит об усилении в Советском Союзе гонений на церковь и верующих. Казалось бы, странно и даже очень странно, но они там за океаном часто гораздо лучше осведомлены о том, что творится в Союзе… Говорила она, в частности, о деле Огородникова и его молодых товарищей, участников православного богословского семинара в Москве. Говорила о преследовании духовных детей отца Дмитрия Дудко. До сих пор преследованиям подвергался только он сам, теперь взялись за его паству, за его многочисленных молодых почитателей. Фактов Н. А. Солженицына не приводит, но даже если и есть тут пропагандистские преувеличения, - дыма без огня не бывает, очень похоже на правду. Кстати, ни разу за последнее время не отметил я на этих страницах, что, по сравнению с прошлым и позапрошлым годами, как будто меньше стало видно за всенощной молящихся молодых людей, юношей… Правда, по трудным условиям моей теперешней жизни, я бываю только в одном храме - в Князь-Владимирском соборе, но и там еще год назад молодых было заметно больше. Не вижу я что-то молодую семью. Еще недавно можно было увидеть их каждую субботу и под каждый большой праздник. Отец, мать и большеглазый, очень красивый, живой, подвижный мальчик лет десяти-одиннадцати. Как истово он молился, как прилежно обходил, прикладываясь, все иконы. Маленький красавец этот привлекал общее внимание, интеллигентные пожилые дамы с ним заговаривали, ласкали его… Надзирающие не могли не заметить эту семью, не могли не заинтересоваться, где работает бородатый тридцатилетний отец, его еще более молодая, скромная и застенчивая жена. Последнее время они стали как будто прятаться, оберегаться, становились в переднем правом углу храма, там, где образ Казанской Божьей Матери и святого равноапостольного князя Владимира. И вот уже недели три-четыре, а может быть, и больше я их не вижу.
Впрочем, я и отца Владимира давно не видел и уже загрустил, забеспокоился, а вот выяснилось, что он, слава Богу, жив и здоров.
Мнительность, подозрительность, опасливость ни на минуту не отпускают нас, выросших в условиях самого жестокого, изощренного рабства.
Перелистал сегодня многие страницы этой рукописи. Сколько маниловского благодушия, ничем не оправданных надежд и ничем не оправданных оптимистических выводов!..
Да, Хельсинки сыграли свою роль, да, решение Ватиканского конклава не может не отразиться позитивным образом на положении церкви и верующих. Но ведь как ни рядись в овечью шкуру - волк остается волком. Сегодня он так, а завтра, через полгода, через десять лет, если представится малейшая возможность, он снова будет душить, давить, арестовывать, изгонять, судить, ссылать и - ставить к стенке.
В мире опять гремят грозы. Кампучия, Вьетнам, Китай, Иран. И часто не знаешь, кому сочувствовать, чего желать, о чем молиться. Да, в Кампучии свирепствовала отвратительнейшая разновидность азиатского коммунизма… Что там происходило - точно сказать никто не может. Но известно, что убивали - сотнями тысяч - богатых, интеллигентных, верующих, инакомыслящих, осмелившихся пикнуть и осмелившихся только подумать - не пикнуть ли?
Сейчас там у власти ставленники Вьетнама (а по существу, конечно, Советского Союза). Идет "либерализация", "демократизация", делаются другие демагогические шаги. Не сомневаюсь, что где-нибудь, а может быть и повсеместно, восстанавливаются из праха буддийские монастыри, освящаются вновь католические соборы… Но ведь мы же должны понимать, - не маленькие, - что все это одна тактика!.. Не будь сдерживающих сил, отпади необходимость в пользовании овечьей шкурой - и тут же скинут эту шкуру: и в Камбодже, и в Монголии, и в Италии, и во Франции, и, боюсь, даже в антисталинистской, плюралистской, как нам кажется, Испании.
Не страшно ли выписывать подобные слова? Да, страшно. Потому что, уже привычно обманывая себя, в маниловских мечтах своих делаешь ставку на Карильо, на Берлингуэра, заставляешь себя верить, что путь, ими предлагаемый и прокладываемый, - это верный и надежный путь. Но, спрашивается, путь к чему?
Ведь это же путь к коммунизму! А если так, то какой плюрализм, какая свобода совести, какая свободная, независимая от государства церковь?!.
Разгорается война между Китаем и Вьетнамом. И тоже не знаешь, кому сочувствовать. Молишься лишь о прекращении этого безумия, этого буквально и абсолютно зверского уничтожения людей.
Еще лет сорок назад, когда на западе шла "странная война", а наши люди гибли в Финляндии и на землях Западной Украины, один человек, с которым я был в отношениях дружеских (то есть с которым мог говорить не таясь, откровенно), сказал мне:
- Это что! Это разве война! Настоящие войны начнутся тогда, когда к власти во всем мире, во всех странах придут коммунисты.
Это сказал Дойвбер Левин, детский писатель, бывший обернут, через полтора года погибший в бою под станцией МГА на Ленинградском фронте…
Самые значительные события происходят сейчас, пожалуй, в Иране. Как и следовало ожидать, шахская власть рухнула. Это видно было давно - что она рухнет. И особенно ясно видели это люди, пережившие февраль и октябрь 1917 года или хотя бы помнящие опыт этих событий. Не вызывало ни малейших сомнений, что сопротивление шахиншаха и его сатрапов бессмысленно, что это агония. Цеплянье за власть прогнившего насквозь режима, его дальнейшее сопротивление могли бы вызвать в стране гражданскую войну.
Шах уехал "отдыхать" (как он заявил) в Марокко, поставив во главе правительства какое-то ничтожество или, во всяком случае, человека обреченного, не пользующегося ни авторитетом у своих сподвижников, ни популярностью в народе. Аятолла Хомейни с триумфом возвращается на родину. Провозглашается исламская республика. Объявлены демократические свободы. Все партии, включая коммунистов, получают право на легальное существование.
Кто он, этот Хомейни? Для меня, например, абсолютно неизвестная личность. Нигде никогда ничего о нем не слышал. Четырнадцать лет провел в изгнании в Париже. Но за что был изгнан? И что это такое - аятолла? Ни у Брокгауза и Ефрона, ни, тем более, в БСЭ толкования этого слова я не нашел. По-видимому, что-то вроде мусульманского епископа?
Сказать по правде, его плюрализм настораживал. Не один раз вспоминал я возникновение Алжирской Народной Демократической Республики, где к власти пришли коммунисты, но коммунисты какие-то особенные, признающие и Аллаха, и пророка Его - Магомета.
И сейчас думалось: не маскировка ли это?
Но вот совсем на днях Хомейни поставил точки над i. Он отказался принять депутацию коммунистической партии (Партии труда), заявив, что коммунисты, хотя и обладают правом представлять в будущем меджлисе известную часть населения, являются врагами ислама и, следовательно, врагами народа.
Вообще-то идея исламской республики (или даже исламской федерации) не кажется мне привлекательной. По существу это все та же огурцовская теократия. Правда, есть разница. Огурцов, не имеющий власти, а только мечтающий о ней, должен начинать почти с того же, с чего начинал равноапостольный князь Владимир. Огурцову предстоит народ, девять десятых которого - безбожники. А Хомейни в Тегеране встречали сотни тысяч верующих мусульман, и миллионы их исступленно приветствовали его на всем пути от аэропорта до кладбища, куда вождь исламской революции в первую очередь направил стопы - чтобы поклониться праху жертв павшего режима.
Что такое иранская революция в социальном отношении, я не очень хорошо представляю. Лозунги - те же или почти те же, что и у папы Иоанна Павла II. Даже более решительные. Республика. Антиимпериалистическая. Антимонополистская. Народная. Но - не марксистская.
Огорчают и даже очень огорчают сообщения о беспощадных расправах с представителями старого режима. Каждый день - казни, расстрелы. И все это - революция, совершаемая именем Аллаха.
56
Третьего дня, в родительскую субботу, был за всенощной в Князь-Владимирском соборе. Пришел не к началу, а все-таки раньше, чем обычно. Имею в виду последние год-полтора, когда мне редко удается постоять в храме больше часа. А тут выслушал, стоя на коленях, и "Слава в вышних…" и "Величит душа моя Господа…", и успел приложиться и подойти к миропомазанию… И так радостно застучало сердце, когда в центральной части храма, там, где аналой с праздничной иконой огорожен белой железной решеткой, увидел плешивую голову о. Владимира. Тут и встал. И его крепкую стариковскую руку поцеловал, и из его уст выслушал поздравление:
- С праздником! С воскресным днем и с днем празднования Иверской Божьей Матери…
И молодых в этот вечер было среди молящихся больше, чем в прошлую субботу. Такое всегда - как подарок. Но той молодой семьи, о которой я давеча писал, опять не было видно.
Идет масляная (или сырная, как пишут в церковных объявлениях) неделя. Через несколько дней начнется Великий пост. Мечтаю пойти на исповедь опять к о. Владимиру…
Чем дальше, тем больше душа моя жаждет покаяния. И в эти дни особенно. Должно мне каяться во многих грехах, но прежде всего в малодушии и маловерии. Падаю духом, отчаиваюсь. Или стою на пороге этого.
И праздность, и уныние, и празднословие… Во всем повинен. Пожалуй, один только грех - грех любоначалия неизвестен мне. Как бывает у непьющих людей врожденное отвращение к вину, так у меня отвращение и даже ужас к этому. И думаю, что те, кто восхваляет меня за "скромность", - напрасно это делают. Ибо это - не заслуга моя, не результат какой-то внутренней борьбы, самовоспитания, а данное Богом свойство.
Да, я уже много лет молюсь:
- Научи меня не гнаться быть первым, а быть из всех последним и всем слугой!..
Но если прошу научить, значит, не вовсе лишен тщеславия? А уж врожденного желания "быть всем слугой" - и подавно нет. Добрый? Бываю добрым. Всегда добра и всегда стремится быть всем слугой моя жена Елена Семеновна. Хотя, может быть, формулой этой и не пользуется. И не может быть, а наверняка не пользуется.
Доброта, конечно, тоже врожденное свойство. Но если скромность или то, что противопоставляется тщеславию и любоначалию, не требует от человека никаких усилий, как не требует усилий воздержание от вина у человека с врожденным отвращением к алкоголю, то активная доброта всегда, во всех случаях, и в малом и в большом, требует усилий, затраты душевных и физических сил, это всегда жертва.
Заговорил о том, чего почти не касаюсь на этих страницах, - об этической стороне христианства. И уж совсем редко теперь услышишь активную, полнозвучную проповедь Христова учения с амвона. Я уже говорил, как узок диапазон проповедческой тематики: толкование евангельского текста, житие святого, его же память ныне совершаем, редко-редко общие слова о любви к ближнему, о воздержании, о молитве…
Христианство, этическая его основа не должны уходить из церкви. Потому я так и боюсь теократического государства или хотя бы церкви, зависимой от государства, что тут "кесарево" на какой-то стадии начинает превалировать над Божьим. И на какой-то стадии, - как сейчас в Тегеране, в Тебризе, в Исфахане, - начинают убивать людей во имя и во славу Аллаха.
На днях мне попался в руки старый гимназический учебник - Катехизис. Стал его листать, и наткнулся на толкование шестой заповеди: не убий!
"ВОПРОС: Что запрещается шестою заповедию?
ОТВЕТ: Убийство, или отнятие жизни у ближнего каким бы то ни было образом.
ВОПРОС: Всякое ли отнятие жизни есть законопреступное убийство?
ОТВЕТ: Не есть беззаконное убийство, когда отнимают жизнь по должности, как-то:
1) Когда преступника наказывают смертию по правосудию.
2) Когда убивают неприятеля на войне за Государя и отечество".
Как страшно это оправдание убийства "по должности".
И ведь в той же главе цитируется Евангелие от Иоанна:
"Всякъ ненавидяй брата своего человѣкоубiйца есть".
А ниже приводится труднопроизносимый, какой-то казенно-палатный вопрос:
"Когда запрещается вредить жизни ближнего, то тем самым что повелевается?"
И ответ на него - такой же казенно-палатный, сургучно-чугунный:
"Повелевается, сколько можно, беречь жизнь и благосостояние ближнего".
Представил себя сейчас - своим отцом, то есть представил, что я - это он, или что он - это я. Представить нетрудно, ведь характер-то очень знакомый, только слегка разбавлен началом материнским. Представил себя мальчиком, что учусь в реальном училище и что приобщают меня к христианству по этой книге. И нет у меня моей мамы, а есть другая, ничем на нее не похожая, суровая, временами даже безжалостная, из московской старообрядческой семьи… Представил все это и подумал: сколько же сил понадобилось бы, ума, веры, чтобы не отойти от такой церкви.
…Пока писал эти страницы, пришло сообщение из Тегерана: на площади перед зданием, где помещается канцелярия назначенного Хомейни премьер-министра, полиция стреляла в воздух. Тысячи женщин, служащих правительственных учреждений, собрались на площади, протестуя против указа самовластного главы государства, требующего от всех женщин исполнения требований шариата: появления на людях только в черной одежде, ношения чадры и т. д. Как передает радио США, на площади раздавались крики: "Смерть деспотизму!" Волнения охватили и женские гимназии, потому что, по-видимому, и девочки должны подчиниться этому требованию.
И все это происходит за три недели до референдума, то есть до того дня, когда иранский народ будет призван решить вопрос, быть ли вообще исламской республике!!!
К чему это все ведет? Только не к тому укреплению и утверждению веры, о котором мы все молимся. А многих это и оттолкнет - и непременно оттолкнет - от религии.
Невольно опять вспоминаешь несчастного Игоря Огурцова и его сподвижников и единомышленников. Представляется русский, православный вариант иранской религиозной революции. Ведь, отдавшись этой идее, до каких крайностей может дойти человеческая мысль!
Если православие - то уж давайте самое первозданное, досинодское, дониконовское, то православие, за которое ратовал и отдал жизнь протопоп Аввакум! Для женщин терем, сарафан, платок "в роспуск". На богослужении молящиеся мужчины - одесную, женщины - ошую.
Нет, я не против старообрядчества. И не потому только, что и в моих жилах течет староверческая кровь… Всякое вероисповедание, любой способ общения с Богом и прославление Его имеет право на свободное существование. Но еще и еще раз подчеркиваю: на свободное.
57
Что ему Гекуба, что мне, казалось бы, Иран, когда хватает и своих бед, и своего горя, и своей несвободы!
Но - мир неделим. Нетерпимость, проявленная где-нибудь в Южной Родезии или на юге США, в Кампучии или в Рязани, - одинаково опасна, как опасен вирус гриппа, возникшего где-то очень далеко от тебя.
Когда я узнаю, что в православной Албании закрыты все храмы, - мне больно. Когда я только что услышал, что в революционном Иране "фанатически настроенные мужчины" убивают свободомыслящих женщин, - это причиняет мне не меньшую боль.
Но, конечно, своя рубашка - это своя рубашка. Больше всего волнует, задевает, ранит то, что происходит - рядом, в твоей стране.
"Религиозный ренессанс в России" - так называется книга или доклад, сообщение о котором недавно мелькнуло в "Голосе Америки". Можно ли это назвать ренессансом, возрождением, но то, что какая-то часть думающей советской интеллигенции и вообще думающей молодежи обращается к вере, - факт неоспоримый.
Вот тот же "Голос" рассказывает историю Людмилы Щипковой, доцента Смоленского педагогического института. Женщина эта, участница московского христианского семинара, понимая, что дни ее в институте сочтены, на очередной лекции сообщила студентам, что она - человек верующий и что, судя по всему, эта их встреча - последняя. Так оно и случилось. Доцента вызвали куда следует и предложили подать заявление об уходе. Мол, она не маленькая, должна понимать, что ее реакционные убеждения несовместимы с высоким званием воспитателя советской молодежи.
Конечно, тут же вспомнилось интервью с Фуровым в "Комсомольской правде": "Советские законы считают уголовно наказуемым деянием отказ гражданам в приеме на работу или увольнение с работы или исключение из учебного заведения - в зависимости от их отношения к религии".
Не уверен, не могу утверждать, что история Щипковой относится к нашему, то есть послехельсинкскому, времени. Но и сейчас, при всех свободах, прокламированных Фуровым и "Комсомольской правдой", трудно представить на кафедре советского вуза человека религиозного. Хотя… Вспомним Зою Владимировну Гуковскую. Ведь тоже, кажется, руководила кафедрой. Но Зоя Владимировна таилась. Даже человеку, с которым была откровенна по другим вопросам, она сказать прямо о своей вере не решалась. И, кроме того, ни в каких семинарах она, конечно, не участвовала.