Брали тогда - и сейчас берут - не за то, что молились, а за то, что собираются. За участие в сообществе, за проповедь, то есть за пропаганду религиозных, а следовательно, и непременно антисоветских взглядов. За то, что не ставили свечу под кроватью.
Что касается духовенства, то тех брали и просто так - чтобы закрыть, например, церковь. "Дело" выдумать и пришить было нетрудно. Дела тогда пришивались, как известно, не только сельским батюшкам, но и маршалам, и наркомам, и секретарям обкомов.
15
Хотя почти всю жизнь я ходил в церковь таясь, оглядываясь, делая, как заяц, петли, запутывая след, о том, что я там бываю и молюсь, знали не только в нынешнем МГБ, но еще и в НКВД, и даже, пожалуй, в ГПУ. И высокое партийное начальство знало. Однако терпели. Я ведь ни с кем не общался, нигде не собирался. Криминала не было. А найти его, этот криминал, очень, по-видимому, хотели.
Однажды, если не ошибаюсь, в начале шестидесятых годов, уже в Ленинграде, пришла ко мне женщина… Я был дома один, дверь на звонок открыл сам. Стоит передо мной, нос к носу, пожилая особа, этакая сваха из комедии Островского. Черная кружевная шаль, в руках, прижимая к животу, держит большой кожаный ридикюль. И первое, что она делает, - открывает, расстегивает этот ридикюль. Он смотрит на меня своей черной разверстой пастью, и у меня тут же мелькает мысль: "Магнитофон!"
Спрашиваю:
- Что вам угодно?
- Пантелеев Алексей Иванович здесь живет?
- Да, здесь. Это я.
- Здравствуйте. Я приехала из Москвы. Хочу с вами поговорить.
- О чем?
- О митрополите Николае.
- О каком Николае?
- О Николае, митрополите Крутицком и Коломенском. Мы там о нем книгу собираемся выпускать. Ведь вы знакомы с ним были?
- Нет, вы ошибаетесь. Я не был знаком с митрополитом Николаем.
Она усмехается.
- Что это вы, ленинградцы, такие пугливые! Зайти-то к вам можно?
- Да. Прошу вас. Заходите.
Веду эту маскарадную салопницу на кухню. Садится. Ридикюль стоит у нее на коленях, все так же зияя своей черной пастью.
Сажусь тоже. Спрашиваю:
- Прежде всего, позвольте поинтересоваться: где вы узнали мой адрес?
- Адрес ваш? Адрес ваш мне в Никольском соборе дали.
- Простите, но вы говорите неправду. В Никольском соборе не могут знать моего адреса. Я вообще в этом соборе и не был лет пять.
Опять усмехается.
- Ну, хорошо. Так и быть. Скажу вам правду. Мне Александра Иосифовна Любарская дала ваш адрес.
- Ах, вот как! Любарская?
Как раз в это время или минутой раньше вернулась домой моя жена. Когда я вышел в коридор, она спросила:
- С кем ты там?
Я сделал знак, которым в нашей семье уже очень давно обозначают присутствие какой-нибудь специфического характера опасности.
- У нас гостья, - сказал я громко. И совсем тихо добавил: - Побудь с нею.
А сам прошел к телефону и позвонил Александре Иосифовне Любарской. Нет, конечно, никто у нее моего телефона не спрашивал.
- А в чем дело? - интересуется она.
Сказав: "Объясню позже", вешаю трубку и возвращаюсь на кухню.
Салопница с подслушивателем на коленях что-то объясняет моей жене. Я говорю:
- Александра Иосифовна Любарская вам адреса моего не давала.
Смотрит не смущаясь, развязно, даже нагло.
- Забыла, что ли?
И сразу - тем же развязно-насмешливым тоном:
- Ой, до чего же вы здесь пугливые! Зачем же вы скрываете? Ведь вы же еще в Ленинграде с Николаем были знакомы. Когда он у вас митрополитом был.
- Говорю вам еще раз: с митрополитом Николаем я никогда знаком не был. И даже не знал, что он когда-нибудь служил в Ленинграде.
- Как не служил?! Сколько лет был митрополитом Ленинградским и Новгородским.
- Представьте, не знал этого. О нынешнем патриархе - что он в свое время был митрополитом Ленинградским - это мне, действительно, известно.
- Ну, как же! Алексий.
Я чуть не подскакиваю.
- Что??! Как вы сказали?!
- Я говорю: Алексий. Патриарх…
- А почему, скажите, пожалуйста, вы говорите "Алексий", а не "Алексий"?
- Как почему? Так все говорят.
- Нет! Так все не говорят!
Я распахиваю дверь в коридор.
- А ну! Прошу вас…
- Что это вы? - пугается она. Но при этом торопливо защелкивает свой чемоданчик и поднимается.
Я уже весь, до надбровных дуг, до кончиков ушей, налит гневом.
- А ну - быстро! Не задерживайтесь.
Что-то бормоча и кудахча, она спешит в прихожую.
Дверь на лестницу захлопнулась.
- В чем дело? - спрашивает жена. - Кто это? Что случилось? Почему ты ее выгнал?
Делаю тот же пояснительный и предостерегающий знак.
- Ты обратила внимание, как она произносит имя патриарха?
- Да. Обратила. Алексий.
- А ведь явилась ко мне как представительница каких-то московских церковных кругов.
Вот что может сделать одно неправильное ударение в одном-единственном слове!
Да, люди безрелигиозные, неверующие, не бывающие в церкви, никогда не слыхавшие, а только видевшие имя патриарха напечатанным в каком-нибудь газетном сообщении ("Среди присутствующих находился Патриарх Московский и Всея Руси Алексий"), эти люди, даже интеллигентные, чаще всего говорят "Алексий". Помню, как уже в семидесятые годы, целый месяц отравляли мне жизнь дикторы радиостанции "Свобода", читавшие письмо двух молодых московских священников к патриарху Алексию. Все эти радиочтецы - и мужчины и женщины - произносили "Алексий", с ударением на втором слоге, не ведая о том, как больно слышать их православным верующим, как оскорбляет наш слух это дурацкое ударение. Тот, кто бывает в церкви, слушает и мысленно повторяет великую ектению, не может не знать правильного звучания имени покойного патриарха.
Люди, подославшие ко мне соглядатая, неплохо продумали внешний облик этой особы. Похожие на нее тетеньки нередко стояли в те годы за свечными ящиками московских церквей, работали в церковных "двадцатках". Эта женщина, конечно, бывала в храмах, знала церковную иерархию, послужные списки некоторых, нужных ей для "работы" священнослужителей. Но, бывая на богослужении, она никогда не вслушивалась в слова песнопений, в возгласы священника или дьякона. Ей не до этого было. Стоя где-нибудь сбоку от свечного ящика, у входных дверей, она внимательно следила за теми, кто появляется в храме, кто, входя, крестится и кланяется - особенно за молодыми и интеллигентными…
Но почему ее вдруг направили ко мне? И при чем тут митрополит Крутицкий и Коломенский? Ведь я его и в самом деле никогда не видел.
Долго мне ломать голову не пришлось. Позвонила Александра Иосифовна Любарская, сказала:
- Простите, я виновата перед вами. Изменила память. Забыла, что несколько дней назад ваш адрес у меня действительно спрашивали.
- Кто?
- Вера.
- Какая Вера?
- Бывшая домработница Маршака.
Существует особый склад ума. Он бывает у следователей, у врачей-диагностов и, вероятно, у писателей. Где-то в глубинах мозга, как в недрах кибернетической машины, что-то вдруг срабатывает, молниеносно сталкиваются десятки, если не тысячи ассоциаций, и - приходит решение, разгадка. Я увидел мысленно Веру, дом на Чкаловской в Москве, двор этого дома, идущего через этот двор человека в черном одеянии, в белом клобуке с белой же мантией…
Но это уже другая тема. И совсем другие годы.
16
После демобилизации, вернее, когда меня стараниями Маршака, не по моей воле, отозвали из армии в Москву, я какое-то время работал в редакции детского журнала "Дружные ребята". Должность моя называлась - литературный редактор. Работа была необременительная, в редакцию я ходил не каждый день, рукописи авторов читал дома. Хотя работать дома тоже было несладко. Жил я на Плющихе, снимал проходную комнату в маленькой, очень милой, но очень шумной еврейской семье. Впрочем, к тому времени, когда произошло полуанекдотическое событие, о котором я хочу рассказать, мои сослуживицы по редакции уже подыскали для меня другую комнату - в Замоскворечье. Со дня на день я должен был туда переехать. Мои хозяева знали об этом. И отношения между нами были, что называется, натянутые.
Один раз я пришел в редакцию. Не успел войти, Лидочка Григорова, секретарша, объявляет:
- Алексей Иванович, вам звонил митрополит!
Водрузив на вешалку свою сильно поношенную шинель, я говорю:
- Очень приятно.
- Нет, серьезно!..
И другие мои сослуживицы - тоже, в один голос:
- Да, да, серьезно, Алексей Иванович, вам звонил митрополит Вениамин. Просил позвонить в гостиницу. Вот тут все записано.
Все еще полагаю, что девушки подшучивают надо мной, что продолжается не очень остроумный розыгрыш. Но на редакционном бланке записано: "Митрополит Вениамин. Гост. "Националь". Номер такой-то. Телефон такой-то. Просил позвонить А. И. Пантелеева".
- Ну, что ж. Позвоню. Пожалуйста, - говорю я, усмехаясь.
Номер не отвечает.
Звоню через полчаса. Не отвечает.
- А вы позвоните к портье, - советуют мне.
Звоню к портье "Националя". Спрашиваю, в каком номере остановился митрополит Вениамин. Называют тот самый номер. Звоню по этому номеру несколько раз. Никто не подходит.
Дома у меня телефона не было. Пробовал ли я звонить по автомату - не помню. Кажется, не звонил. Вообще, оставшись наедине и подумав, я решил, что история сильно попахивает провокацией. Какой митрополит и с какой стати мог интересоваться моей особой?
Но все-таки на другой день, придя в редакцию, спрашиваю:
- Никто не звонил?
- Звонили.
- Митрополит?
- Нет. Не митрополит. Виктор Борисович Шкловский. Просил вас позвонить к нему. Сразу же как придете. Срочно.
Звоню Шкловскому. Он как будто ждал меня, сидел у телефона.
- Алексей Иванович? Скажите, вам звонил митрополит Нью-Йоркский и Северо-Американский?..
- Нью-йоркский? Да… Звонил. Но я думал…
- Думали, что над вами кто-то подшучивает? Я - тоже. Он мне тоже звонил. И Маршаку. Вы ведь знакомы были с Лидией Надежиной?
- Был. Да.
- Ну, вот. Он привез нам от нее письма. Позвоните непременно. Он вас очень хочет видеть.
- Я звонил. Несколько раз. Никак его не застать.
- Да. Он очень рано встает. И очень много ездит. Позвоните ему или рано утром, или поздно вечером. Кстати, вам известно, каким образом к нему следует обращаться?
- Каким?
- Владыка! Я специально узнавал - звонил к компетентным товарищам.
Опять я стал названивать в "Националь". И опять не дозвонился.
А на другой день или дня два спустя возвращаюсь откуда-то очень поздно к себе на Плющиху, звоню, и тотчас дверь отворяется - передо мной стоит старик хозяин, Григорий Маркович. Впечатление, что он притаился и ждал меня.
- Алексей Иванович, ох! - говорит он, не успел я переступить порога. - Вы бы знали, какая тут без вас была петрушка!!!
- Что такое? В чем дело?
- Часов, я думаю, так в десять вечера слышу - звонок. Я думал, это вы. Иду отворять и - можете себе представить - вижу: вот на этом месте передо мной стоит - кто бы вы думали?
- Ну, кто?
- Митрополит! В такой вот штуке. С крестом. С серебряной длинной палкой.
- Позвольте, Григорий Маркович, - говорю я. - А при чем тут, скажите, пожалуйста, петрушка?! Ко мне приходит мой друг митрополит, а вы, вместо того чтобы…
Он ужасно смутился, даже испугался.
- Да, но ведь, Алексей Иванович, вы поймите, я их тридцать лет не видел!..
- Ну, хорошо, - говорю, - а что дальше?
- А дальше… Ну, я провел его в вашу комнату…
- Этого еще не хватало!
- Он там посидел, оставил вам письмо… мы поговорили с ним… В общем, я вам скажу, очень симпатичный митрополит!..
После этих слов я совсем пришел в ужас. Надо сказать, что чрезмерной аккуратностью я вообще никогда не отличался, а тут, собираясь со дня на день покинуть эту комнату, я совершенно, да невозможности запустил ее. Стол был усыпан окурками. Тут же стояла электрическая плитка с немытой сковородкой, лежала платяная щетка, а по соседству красовалась тарелка с недоеденной кашей.
Не буду дорисовывать этот натюрморт.
Письмо было от Лидии Александровны Надежиной. С этой женщиной я познакомился в 1929, кажется, году, когда она приезжала к себе на родину - в Ленинград. Эмигрантка еще дореволюционного времени, покинувшая Россию в четырнадцатилетием возрасте, она увлечена была молодой советской литературой, переводила кое-что (пробовала, между прочим, переводить и "Республику Щкид"), заинтересовалась обериутами… Много лет после этого мы переписывались. В 1937 году переписка оборвалась.
И вот передо мной лежит синевато-белый добротный американский конверт, и на нем знакомым мне почерком начертано мое имя. А сбоку огрызком моего синего карандаша нацарапано: "National". № 335. Прошу позвонить. Митрополит Вениамин".
Лидия Александровна не совсем грамотно, делая больше ошибок, чем прежде, писала мне:
"Дорогой Леня! Очень прошу Вас по старой дружбе оказать внимание подателю этого письма и показать ему Советский Союз".
Дальше шли всякие хорошие слова в адрес владыки.
Не помню, делал ли я дальнейшие попытки разыскать митрополита Вениамина. Знаю только, что встретиться с ним мне не пришлось. Месяца через два я получил - уже по почте - письмо из Нью-Йорка. Надежина писала, что и она и владыка очень сожалеют, что ему не удалось со мной встретиться. "О Вас он ничего не мог мне рассказать, кроме того, что Вы очень много курите, в комнате у вас много окурков".
Если не ошибаюсь, впоследствии преосвященный Вениамин вернулся в Россию и несколько лет возглавлял Прибалтийскую епархию русской православной церкви.
17
А в тот приезд Вениамин и в самом деле много где побывал. В том числе был и на Чкаловской у Маршака. Самуил Яковлевич рассказывал о нем с восторгом: образованный, умница, с юмором…
Рассказал мне Самуил Яковлевич и о том, что, когда он провожал митрополита, во двор из всех подъездов сбегались женщины, подходили к владыке и просили благословения.
В те годы у Маршаков еще служила домработница Вера, моя давняя, еще с ленинградских времен приятельница. Очень милая, скромная, достойно-спокойная, не подобострастно, а в меру любезная. Каково же мне было узнать, что с именем этой женщины связывается появление в моем доме провокаторши!
Сейчас, вот сию минуту, я вспомнил… Эта московская салопница с ридикюлем появилась у меня на Малой Посадской не в начале шестидесятых годов, как я написал выше, а точно - в 1964 году. Вероятно, весной. В июле умер Маршак. Я приехал в Москву на похороны и встретился в квартире на Чкаловской с Верой. Она была замужем, кажется за судовым машинистом или механиком, приехала - тоже на похороны Самуила Яковлевича - из Архангельска. Помню, я вошел в столовую, где она накрывала на стол, мы поздоровались, и я сразу же спросил ее:
- Вера, скажите, с какой целью вы брали мой адрес у Александры Иосифовны?
Она ужасно смутилась, покраснела, замахала руками.
- Алексей Иванович, не спрашивайте меня, даю вам слово, я ни в чем не виновата!..
Я не стал расспрашивать. Пожалел ее. А кроме того, не такое было место и не такой час.
Но позже я задумался. Ничего, конечно, нет удивительного в том, что домработницу такого крупного деятеля, как Маршак, тягали в разные места и задавали ей там разные вопросы. И обо мне могли спрашивать. Но при чем тут митрополит Крутицкий и Коломенский?
И вот именно в ту минуту, когда я об этом подумал, в голове у меня заработала кибернетическая машина и пришел ответ. Митрополит Вениамин расспрашивал тогда у Самуила Яковлевича о многом и о многих - в том числе и о Пантелееве. Упомянул, что ищет меня, хочет видеть. Конечно, все это не прошло мимо зоркого ока органов. Но ведь там могли и напутать. Очень даже просто путали. Примеров я мог бы привести множество. А в этом случае - что же удивительного? Митрополитов на свете не так много. В Москве, например, всего один: Крутицкий и Коломенский. Вот и осталась в моем "досье" или "деле" пометка, что такой-то близко знаком с Николаем, митрополитом Крутицким и Коломенским.
Весной 1964 года, в пору самого жестокого хрущевского гонения на церковь и на верующих, решили этому "делу" дать ход, выяснить меру моей причастности к церковным делам и степень приближенности к высоким церковным сферам. Всё продумали, нашли подходящий типаж, сочинили довольно остроумную, с их точки зрения, "легенду"… Не учли одного: что имеют дело не с полным дураком, во-первых, а во-вторых, что человек этот не только "инженер человеческих душ", но и "мастер слова". На одном только слове, на одном ударении в этом слове, и засыпалась эта загримированная под московскую просвирню эмгебешница.