– А вот так. Это были люди, но они не были настоящими. Можешь считать, что они были призраками. Они хотели, чтобы я вернулся обратно в мир… Пройдя ещё немного, я почувствовал некоторую уверенность в себе. Вернулась Иисусова молитва. Я знал, что иду в правильном направлении. А потом увидел ещё двоих – старца и послушника. Они тоже шли навстречу и были из монастыря равноапостольной Нины. Они поздоровались по-грузински и пошли дальше, не обратив на меня никакого внимания. Я замедлил шаг и тайком оглянулся. Вроде бы они были настоящими. Тогда я догнал их и сказал, что заблудился в горах и не знаю, как найти дорогу в монастырь святого мученика Або. "Он в противоположной стороне, – сказал пожилой монах. – Мы сами туда идём. Если хочешь, пойдём вместе". Я заколебался. Они повернулись и молча пошли по тропе. Я решил, что эти – настоящие монахи, и пошёл за ними. Немного спустя мы остановились на привал, послушник достал из заплечного мешка пакеты с продуктами и предложил мне немного поесть. И тут я понял всё. В том, как он это сделал, было что-то очень странное. Я вскочил и побежал назад по тропе. Они звали меня назад, говорили, что я умру в горах, если не пойду с ними. Их мольбы навязчиво преследовали меня, но я бежал со всех ног, не оборачиваясь. И я пошёл дальше. Я знал, что иду в правильном направлении, и призраки просто стараются сбить меня с пути. Потом я встретил ещё восьмерых горцев. Они молча стояли вдоль дороги, смотрели на меня, и глаза их были наполнены мольбой. Некоторые показывали мне продукты. Но я не остановился, даже не взглянул на них. Меня окружали одни призрачные существа, и они жаждали до меня добраться. Я стал спускаться в долину. До меня дошло, что пока я буду сохранять это новое ви́дение мира, ангел-хранитель не оставит меня, и призраки ничего не смогут со мной сделать. И я умолил Христа не возвращать меня в мир, от которого я в тот день отрёкся…
Сёстры сидели молча, завороженные рассказом старца. У некоторых в глазах стояли слёзы. Наконец Игнатия нарушила молчание.
– Это был первый раз? – спросила она тихо.
– Да что ты! Чем ты слушала? Это ж меня бес утащил! Ты думаешь, с тех пор меня так бесы и таскают? Когда стемнело, я понял, что мне никогда не вернуться в свой монастырь. Он тоже стал призрачным. На Земле не осталось ничего настоящего. И я решил вернуться в Ленинград. Мне так хотелось очутиться в северной столице, где прошла моя юность! Я прислонился к валуну и стал молиться. Так, в молитве, и заснул. А потом чувствую – пихает меня кто-то носком сапога. Открываю глаза и вижу – я на Невском проспекте, а передо мной стоит суровый ленинградский милиционер. Как я ему обрадовался! Обнял его, расцеловал и пошёл в ближайший действующий храм Господа благодарить. Вот это и был первый раз.
– И вы никогда не вернулись в свой монастырь? – спросила Феодора. – А как же братия, игумен?
– Я думаю, Господь всё уладил. Умеет Он это. Я оставил в Грузии кое-какое имущество, братию, все свои надежды и мечты. И только призрачные путники встречаются мне на пути в Царство Отца с той поры. Я люблю Землю гораздо сильнее, чем раньше, но она для меня призрачна теперь. Сияние Небесного Отечества затмило собой сияние Земли.
– Но ведь вы нас любите так, как никто не любил, даже родители по плоти! – чуть не плача, сказала Анна. – Мы все знаем это! Неужели, и мы для вас – призраки?
– Именно потому я вас и люблю, что вы для меня призрачны! Если б я был привязан к вам по-земному, что бы дало мне силу любить? Приходится выбирать – либо Небо, либо Земля. Либо Небесное Царство для тебя – фантом, либо Земля – ненастоящая.
– И ничего на Земле больше нет настоящего для вас? – спросила Феодора.
– Как это нет? А Господь Иисус Христос разве не на Земле? А кто сказал: "аз с вами до скончания века"? А Серафим Саровский, Иоанн Кронштадтский, Силуан Афонский, Николай Сербский? Они не только на Небе, но и на Земле. Быть настоящим монахом означает находить и сохранять гармонию, равновесие между всем ужасом человеческого бытия и сказочным чудом того, что мы зовём "быть человеком". Кстати, это не мои слова. Я их только слегка перефразировал…
– Это Павел Флоренский? – вскинулась начитанная матушка игумения. – Николай Бердяев? Владимир Соловьёв? Неужели кто-то из святых отцов?
– Не скажу, и всё! – осерчал отец Симон. – Если я вам скажу, отец Сергий меня убьёт!
Сёстры знали, что когда старец поминал отца Сергия, второго духовника обители, дальше допытываться было бесполезно.
* * *
После вечернего правила из тайников появилось восемь-девять блокнотов, и сёстры застрочили по памяти. Записывать по ходу дискуссии было запрещено строго-настрого.
Отец Симон при свете фонаря копался в двигателе автомобиля: что-то тот плохо стал заводиться.
Отец Дамиан у себя в келье размышлял над очередным таинственным исчезновением старца, а отец настоятель улыбался, глядя в звёздное небо.
Все они были более-менее настоящими.
Призраки не жалуют сельскую местность, они любят города. Целые толпы призраков заполонили казино, рестораны, ночные клубы в Москве, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге и Волгограде. Легионы призраков маршировали из офиса в офис по Нью-Йорку, Лос-Анджелесу, Далласу и Сан-Франциско. Армии призраков пили пиво, грызли чипсы и восторженно вскрикивали, уставившись в экраны телевизоров в Лондоне, Париже, Милане и Мадриде. Но в дверь каждого из призраков кто-то тихонько стучал.
Самое Настоящее Существо на свете открывало свои объятья каждому из них, чтобы наполнить призрачную плоть настоящей жизнью.
Глава 3 Отец Симон и панк-рок
Роста отец Симон был неопределённого: иногда он казался людям высоким, иногда – низким. И возраст у отца был неопределённый: иногда он выглядел молодым, иногда – средних лет, а иногда – дряхлым стариком. И внешность у него тоже была неопределённая: иногда его не могли узнать даже самые близкие люди. А когда отец Симон надевал неопределённого цвета костюм с двубортным пиджаком и отправлялся в город, его могли принять за кого угодно, только не за иеромонаха.
Например, пятеро музыкантов из панк-рок-группы "Бешеные клопы" считали его своим творческим продюсером и духовным лидером. Благодаря стараниям отца Симона группа набирала популярность, и несколько песен уже крутили по радио. Популярности способствовали фотографии полного состава группы на Литургии в храме и необычность песен, написанных лично отцом Симоном или под его влиянием.
* * *
Запыхавшийся клавишник Андрюха вбежал в студию.
– Володька кóнчился! – сказал он трагически и немного истерично. Володька был основателем группы и вокалистом.
– Как кончился? – испугался ударник Валерка.
– Ушёл из жизни! Сто процентов! Мы высадили дверь квартиры; документы, паспорт, деньги, даже гитара – всё на месте. Где человек может быть без паспорта и без денег? Повесился или отравился. Он же сам говорил, что если бы захотел покончить с собой, не стал бы выпендриваться, как все. Не стал бы делать это в общественном месте, во дворе, там, в туалете. Так и сказал: сел бы на электричку, поехал бы за город подальше, нашёл бы лесок погуще и там… Чтобы птицы склевали, а считали пропавшим без вести. Он, правда, тогда бухой был, когда это говорил, но не всё ли равно! Мы с Серёгой матери позвонили – ничего не знает. Паникует теперь. А больше у него никого нет. С тёлками он больше года не встречается ни с кем. А с тех пор как наркоту бросил, у него депрессии, сам знаешь! Видно, депресняк накатил, поехал и кончился! Всё. У нас же концерт завтра, блин!!!
– Да не паникуй ты! – встряхнул его за плечи бас-гитарист Вадик. – Ты же не мамка ему, чтобы паниковать! Найдётся он. Ещё четырёх дней не прошло, как он пропал. Я чувствую, что он жив. С тех пор как Симон Петрович нами занялся…
– Помянешь его, он и появится, – испуганно прошептал Валерка. В студию неслышными шагами вошёл отец Симон.
– Почему сумбур? Зачем крики? – мягко спросил творческий продюсер.
– Володька кончился. И группе конец, – сказал Андрюха.
– Я знаю, – сказал отец Симон и заплакал, садясь на стул. – Это ненадолго, – сказал он, улыбаясь сквозь слёзы и доставая платок.
– Знаем, что ненадолго, Симон Петрович! – хрипло сказал Андрюха. Теперь никто не сомневался, что Володьки нет в живых. – К Страшному Суду воскреснет. А что толку-то? Группа развалится. А самоубийцы попадают в ад…
– Всегда ли – в ад? – тихо спросил отец Симон. – А может, иногда и в Царство Небесное? Слышал я историю: несколько девушек дали Богу обет безбрачия. А в город ворвались варвары. Мужиков убивали, а всех женщин насиловали. Девушки возьми, да и прыгни со скалы, чтобы соблюсти обет. И что ты думаешь? Церковь прославила их как мучениц за Христа!
– Но Володька не давал ничего такого… – удивился Андрюха. Валерка было заржал, но посмотрев на отца Симона, сразу же замолчал.
– А откуда тебе знать? – спросил отец Симон, глядя Андрюхе в глаза. – Ты всё про всех знаешь? Если самоубийство ради Бога (это, конечно, редко бывает), то человек – не осуждённый, а праведник. Даже если не было Божьей воли на самоубийство, но человек искренно верил, что была. Я тебе одну книжку дам почитать – роман Грэма Грина "Суть дела". Тогда ты всё поймёшь.
Тут никто из ребят не нашёлся, что сказать.
– Я вот здесь несколько песенок написал, – сказал старец. – Но теперь без Володи тяжело будет выбрать. Ладно, продолжаем репетицию! Я отвечаю за творческую концепцию, я обеспечиваю спрос аудитории, и я вам говорю – группа не развалится.
– Я не буду основным вокалистом! – заартачился Вадик. – У меня голос недостаточно хриплый и противный! Пусть Серёга поёт!
(Гитарист Серёга поехал утешать мать Володи.)
– А тогда в клубе у тебя неплохо получалось, когда Владимир грипп подцепил! – с надеждой сказал отец Симон.
– Это я от текилы охрип! – оправдывался Вадим. – Налили мне… нехорошие люди.
– Но сейчас-то Володи с Серёжей нету! – мягко, но убедительно сказал старец. – Вот и сыграйте мне все новые песни. А потом помолимся о спасении раба Божьего Владимира.
* * *
– Ну, где этот четверодневный Лазарь?! – закричал отец Симон на весь храм. По храму побежал шепоток.
– Это – старец отец Симон… Он юродствует… Сейчас опять настоятеля будет распекать… Называет всех призраками и мертвецами… Кто-то впал в грехи, а он будет духовно воскрешать…
Из алтаря выскочил эконом отец Дамиан и укоризненно запричитал:
– Потише, пожалуйста, батюшка, служба же идёт!
– Куда вы дели четверодневного Лазаря?! – буйствовал старик, не снижая тона. – Стоит мне отлучиться на неделю, как вы – в беззакония впадать!
Глаза у отца Дамиана забéгали и он нервно зашептал:
– Это всё отец настоятель! Я его предупреждал! А он только улыбается!
– Я спрашиваю, где он? – сурово вопросил отец Симон.
– Как где, в келье у себя…
Отец Симон вылетел из храма, гневно тряся бородой, и уже тут расхохотался.
* * *
Послушник Владимир смиренно сложил руки на коленях и упрямо сказал:
– Пусть думают, что я умер.
– А мать? – укорил его творческий продюсер.
– Пимен Великий к матери даже не вышел…
– Но ты же не Пимен и не великий!
– А он тоже тогда не был великим, а был обычным послушником!
– У тебя же чудесные песни! Подростки слушают, получают первое понятие о Боге…
– Дерьмо весь этот рок и вся наша тусовка. А песни только ваши хорошие.
– Ты – отличный музыкант. Когда становишься воином Христовым, надо продолжать делать то, что ты лучше всего умеешь, оставаться в своём качестве. Вот Костя Кинчев продолжил играть после того, как уверовал, и все лучшие песни написал уже во Христе. Стал духовным лидером своей группы. И ты станешь.
– А вы почему не остались в своём качестве, а ушли в монахи?
– Понимаешь, дело в том, что когда я осознал себя христианином, я уже был послушником. Так что очень даже остался в своём качестве.
– Я курю, пью, матерюсь. Каюсь на исповеди, а перестать не могу. Только обеты избавят меня от моих грехов… Я хочу всего себя посвятить Христу, как Алёша Карамазов!
– Ты так думаешь? Христа можно любить где угодно. И подвиг верующего мирянина ничуть не меньше монашеского, а может, даже и больше. Кстати, тому же Алёше пришлось вернуться в мир… А по поводу курения и матерщины… Это со временем отпадёт само собой. Если ты по уши влюблён в девушку, станешь засматриваться на других женщин? Нет. И если душа по уши влюбится в Христа, она не захочет больше пить, курить и материться… Словом, чтоб завтра был на концерте! Это я тебе как продюсер говорю!
* * *
– Отец Симон, я хотел узнать… – начал отец Дамиан.
– Да, мой дорогой?
– Почему панки? Почему рокеры? Почему не барды, например, какие-нибудь, не шансонье?
– Понимаешь, барды у нас слишком праведные. Аж тошнит от их праведности! Жизнь их замучила совсем, злая судьба несправедливая. Да и, пожалуй, слишком умные по-мирски, Бог им не нужен. Христос пришёл ведь к грешникам и простым рыбакам, значит к панк-рокерам. Ребята Бога искренне ищут, они открыты Благовестию. Слушает их молодёжь, а не старпёры закосневшие… Ну, это я так, в общем. Бардов я тоже люблю. Вообще-то на человека каждый раз надо смотреть…
– Не знаю, можно ли так сказать… Но заразиться… оскверниться… Наверное, не очень уместные слова… Мы же всё-таки монахи…
Отец Симон громко засмеялся, прослезился от смеха и даже как будто схватился за живот. (Он говорил, что много лет страдает грыжами.)
– Чем же от них заразишься? – сказал он сквозь слёзы. – Скорее они от нас с тобой заразятся! Честолюбием и самомнением! Мы же с тобой – избранные, мы же на всех смотрим свысока! Мы же законники, фарисеи! Ребята-то гораздо чище нас! Видел бы ты их в натуральной среде – смиреннейшие существа! Мне одна девица рассказывала, с которой наш гитарист раньше встречался, что бедняга не знал куда от стыда глаза девать, когда она его раздевала!
Тут у отца Симона начался новый приступ смеха, сильнее прежнего, и он сделал что-то совсем для старца не подобающее – завалился в пыль и задрыгал ногами, корчась от боли в животе. Эконом поспешил оставить несчастного подвижника, чтобы не подумал кто чего.
* * *
Выступление уже подходило к концу, когда в середине зала, как по волшебству, появился Симон Петрович в своём неизменном элегантном костюме. Володька его углядел и заорал в микрофон перед очередной песней:
– Следующую композицию мы посвящаем нашему любимому продюсеру, благодаря которому я вернулся с того света!
Сгрудившиеся у сцены фанаты возликовали.
Автором песни был сам Володька, а слова – следующего содержания:
Обкурившись и обпившись как-то раз,
В монастырь панк постучал.
На башке пригладил ирокез
И игумену сказал:
Припев.
"Постриги меня в монахи,
Мы с тобою будем панковать.
Этот мир пошлём мы на фиг,
Чтобы Богу пару слов сказать!"
"Постриги меня в монахи! -
Третий час безумный панк кричал. -
Этот мир пошлём мы на фиг!"
Но его никто не постригал.
Оглядел его игумен с ног до головы
И сказал: "Ну что тут стричь?
Поживи у нас послушником пока,
Чтобы зрелости достичь!"
Припев.
"Постриги меня в монахи,
Мы с тобою будем воевать -
Надерём мы ж…у бесам,
Чтобы Богу пару слов сказать!"
"Постриги меня в монахи! -
Пятый год безумный панк кричал. -
Этот мир пошлём мы на фиг!"
Но его никто не постригал.
Наконец он был пострижен после стольких лет,
Ирокез закрыл клобук.
За весь мир молиться начал панк:
"Избави нас от вечных мук!"
Но многолетнему обычью своему
Наш монах не изменял
И, запершись в келье у себя,
Диким голосом кричал:
Припев.
"Постригите меня в схиму [8] ,
И мы с вами будем воевать.
Быть хочу, как серафим, я,
Чтобы Богу пару слов сказать!"
"Постригите меня в схиму! -
Тридцать лет монах кричал. -
Быть хочу я серафимом!"
Но его никто не постригал.
После концерта вместе с отцом Симоном поехали на дачу к Серёге.
* * *
– Что же вы скрывали от нас, что живёте в монастыре? – ласково укорял старца правдолюбивый Вадик.
– А я разве скрывал? – удивился отец Симон. – А если и скрывал, какая разница, где человек живёт?
– Но ведь вы же этот… подвижник, что ли?
– Намекаешь, что я подвинутый слегка? Ну и что? Кто сейчас не подвижник? Вот и Володя тоже подвижник.
Володя как раз входил в каминный зал, пряча в карман молитвослов.
– Ты иди, погуляй лучше! – сказал ему старец. – Мне с ребятами кое о чём поговорить надо. А ты и так уже это знаешь. Андрюху гони сюда! Возьми пакетик и фонарик, на входе в лес большая берёза растёт, под ней десяток белых. Сам видел.
Когда Володя вышел на улицу, а остальные четверо собрались за столом, на продюсера посыпались вопросы.
– Зачем же вы сказали, что он умер? – возмущался Андрюха.
– Это не я, а ты сказал! Я сказал, что он скоро вернётся! – отбрёхивался старец.
– Ну да, не говорили! Даже заплакали!
– Так я от радости плакал, что он наконец дозрел!
– Вы же его обратно дёрнули! – изумился Сергей.
– Да я не про монастырь! У него начался покаянный кризис. Надоело купаться в самодовольстве, устал от себя самого. Вы уж мне поверьте, он каждое утро просыпается с мыслью: "Я – дерьмо собачье, и больше ничего!" Когда человека так колбасит, он может что угодно выкинуть. Хорошо, что в мой монастырь прибежал, а то ищи его потом по всей Сибири! Теперь он станет настоящим лидером группы, то есть вашим. И вы никуда не денетесь, голубчики! Будете слушать его почти во всём!
– Он курит, пьёт, матерится! – подал голос ударник Валера.
– А некоторые и в известное заведение заходят. – Старец пристально посмотрел ударнику в глаза. – Ударяют, так сказать, на производстве. Я и сам туда недавно заходил, видел Свету, Аню…
Валерка не выдержал и убежал на второй этаж.
– Побеседовал с ними, – как ни в чём не бывало продолжил отец Симон. – Хорошие девушки. Тяжело им будет из замкнутого круга вырваться, но думаю, Бог поможет… А курение – это разве грех? Дурацкая привычка, и всё. Святитель Николай Японский почти всю жизнь курил… Пить – я и сам пью. Иногда голова раскалывается, проклинаю всё на свете, а кагорчика стакан тяпну, сразу о Боге вспомню. Злоупотреблять не надо, дураку понятно, но со временем наýчитесь себя контролировать. Главное, чтоб у человека в жизни стержень был, на который всё нанизывается. Вот Володя такой стержень обрёл, и вы найдёте.
– Вы ещё про матерщину не сказали, Симон Петрович, – заметил Сергей, который слушал очень внимательно.