Ночная пуля - Штейман Борис Евгеньевич 2 стр.

- Чепуха! - решительно возражает он. - Никого! Это она мне отомстила! Не удивляйся! Это такая б...! Хотя не призна­ется! Клянется и божится, что мой!

Элла - б...?! Я чуть не подавился. Чопорная, манерная Элла, высокая, статная, с томными большими грустноватыми гла­зами... Неудивительно, с Михалычем загрустишь! Когда она робко улыбается, открывается небольшая щель между передними зубами, что ее несколько портит. Сейчас, пожалуй, она пред­ставляет интерес, скорей, как антикварная ценность... Я ей симпатизирую и сочувствую. Наверное, из-за того, что мне ка­жется, будто я ее понимаю. На самом деле это, по-видимому, не так... Когда я встречаю ее изредка в подъезде без свиде­телей, она довольно старательно покачивает бедрами... В этом нет ничего удивительного. Желание нравиться - в природе жен­щин... У Михалыча есть еще два взрослых сына. Кажется, они уже давно живут самостоятельно и имеют свои семьи. Женька очень хорош собой. Сейчас ему, наверно, двенадцать. Недавно я встретил его у подъезда. Он подошел ко мне, поздоровался и спросил:

- Вы иностранец?

- Разумеется! Швед, - пошутил я в ответ. - Как ты опре­делил?

- Но перчаткам! Такие шикарные рыжие перчатки могут быть только у иностранных граждан!

- Что ж! Ты прав, малыш! Твоя феноменальная наблюда­тельность делает тебе честь! - похвалил его я тогда.

Женька всегда приветлив, вежливо здоровается. Не по го­дам рассудителен и задумчив. Когда есть свободная минута, при встрече всегда стараюсь с ним поговорить. Его высказы­вания зачастую бывают, неожиданны и весьма глубоки.

- Ты не представляешь, какие фокусы устраивает в этом плане природа-мать? - ухожу я от окончательного приговора и возвращаюсь к столу. Ильич отыграл все свои висты и довольно тасует карты.

3. Элла или скоро конец света

- Выменяла картошку на сигареты, - неожиданно говорит Элла.

В подъезде полумрак. Она держит в руках две огромные сумки, с трудом сохраняя горделивую осанку. Предлагаю помощь, она охотно доверяет мне свой груз. Мы тащимся вверх по лест­нице. Лифт уже давно отключен из-за отсутствия энергии.

Элла возится с ключами. Открывает первую, обычную, оби­тую темным дерматином дверь. За ней вторая. Стальная, внуши­тельная, покрытая молотковой эмалью.

- Вот это да! - выражаю я свое восхищение. - Настоящий сейф!

Элла, улыбаясь, кивает головой и приглашает зайти в квартиру. Я никогда не бывал у Михалыча дома. Обставлено все со вкусом и на широкую ногу. Старинная мебель сочетается с модерном. На стенах много картин. Поражают роскошные рамы.

- Все его? - интересуюсь я.

- Его! Его! - подтверждает Элла. Благодарит за помощь и предлагает не стесняться, проходить и смотреть творения великого мастера. Последнее произносит с недобрым сарказмом.

Я вообще-то шел на толкучку. Но любопытство берет верх. Каков же мой карточный противник вне игры? Останавливает внимание большое полотно. Три русских богатыря расположились на траве под сенью большого, как водится, дуба. На коленях, ка­жется, у Добрыни Никитича обнаженная женщина. С некоторой неловкостью узнаю в ней хозяйку дома.

- Мастер проникает в суть женской натуры, - язвительно комментирует Элла.

Как ни крути, а Михалыч человек со вкусом.

- Здорово! - произношу с чувством.

- Здорово? - переспрашивает она.

Понимаю, что говорю что-то не то. Она явно на взводе. А в начале так спокойно, с юмором рассказывала, как торгова­лась на базаре.

- Ну, я, конечно, не специалист, - пытаюсь дать задний ход.

- Он - мерзавец и негодяй! - чеканя слова, говорит Элла. - Падла и сволочь!

Я не верю своим ушам. Аристократичная, сдержанная Элла начинает выражаться, как базарная торговка. Может быть, на нее так подействовал базар? Происходящее незаметно теряет свою обыденность и реальность.

- Вы знаете, где он сейчас? - глаза ее сверкают. - Он с этой вашей сучкой Эн! В кабаке!

- Почему с моей? Она вовсе не моя! Она - общая! - не­ловко стараюсь разрядить разговор.

- Может быть, это я притащила ее в дом?! У вас что, ком­плекс? Геройствовать хочется? Жену с детьми отправили и те­перь свобода? Война все спишет?!

"Вот это темперамент! А всегда такая сонная, задумчиво-меланхоличная... кроткая..."

- Вы знаете, что она теперь живет у нас? - наступает на меня Элла.

"Называется, сделал доброе дело! Помог поднести женщи­не тяжелые сумки..." - думаю я.

- Мне, пожалуй, пора! - говорю неуверенно, отодвигаясь на всякий случай к выходу.

- Нет уж, подождите! Полюбуйтесь! - неожиданно она по­ворачивается и задирает юбку.

Я вижу стройную ногу. Ажурное отличное белье. Красные следы на белой прекрасной ягодице. Видимо, от ремня.

- Он что, садист? - спрашиваю в растерянности. Неволь­но трогаю рубцы рукой. "Ну и фрукт этот Михалыч! А все на жалость бил со своим хвостом..."

- Бедненькая! - осторожно притягиваю ее к себе...

Мы лежим в изнеможении на ковре. Она была поразительно умна... в любви.

- А если Михалыч сейчас заявится? - спрашиваю вяло.

- Нет... Он придет поздно... с этой шлюхой! - отзыва­ется она. - Они у него в студии. Он теперь без конца ее малюет.

- Не исключено, что скоро конец света... – предполагаю глубокомысленно.

- Не исключено, - охотно соглашается она и тихо спраши­вает: - Ты меня любишь?

- Да! - моментально подтверждаю я.

Она довольно смеется, мы тесно сплетаемся и начинаем кататься по ковру.

- Ты славный... - шепчет она. - Нет, правда, без смеха! Он что, всегда выигрывает?

- Ну, это некоторое преувеличение... - отвечаю, замяв­шись. - Игрок он, разумеется, сильный. Но если брать в сред­нем, то мы все окажемся в нуле. Вот такая у нас команда!

- Так я и знала! А мне говорил, что всегда... Мы, на­верно, скоро уедем...

- Все когда-нибудь скоро уедут... Не ждать же, когда прихлопнут!

- У меня есть пистолет. Если он когда-нибудь еще подни­мет на меня руку, я его прострелю! - угрожающе говорит Элла. Глаза ее сверкают. - Показать?

Она встает. У нее все еще великолепная фигура. Чуть на­чинает полнеть. Возраст... Может быть, пистолет лишь пред­лог? Просто хочется продемонстрировать свои достоинства?

- У тебя превосходная фигура и изумительная татуировка на груди, - замечаю я.

- Нравится? - кокетливо оборачивается она. - Этот него­дяй сделал! Для секса!.. Мне тоже нравится! Ее можно смыть специальным раствором... Но я пока не хочу!

Иду за ней в спальню. Она роется в шкафу. Ищет пистолет. Наверняка, рукоятка инкрустирована перламутром. Эдакая изящ­ная дамская безделушка. Убить - не убьешь, но покалечить можно. Рассматриваю фотографию на тумбочке. Группа на фоне загородного дома. В центре импозантный пожилой мужчина с де­вочкой-подростком. Рядом молодые люди в рубашках с коротким рукавом.

- Лолита, - комментирую я.

- Похожа? - смеется Элла. - Нет, это я с отцом. Краси­вый, правда?

- Правда, - соглашаюсь я. - Догадывался, что ты не из детдома. И с корнями у тебя все в порядке! Видна порода, вид­на...

- Почему-то все принимали его за врача... Он преподавал, в университете... Куда же подевался мой "Смит энд вессон"? Пря­мо чудеса! Ладно, в другой раз!

Подозреваю, что его и не было никогда.

4. Сны и страхи

Девочка спешит вдоль берега горного ручья. Звенит тревож­но колокольчик, привязанный к клетке, которую несет девочка. В клетке кудахчут две курицы и лежит рыба, похожая на боль­шую селедку, блестит серебристо-синеватой чешуей. Уже у са­мого селения рыба выпадает из клетки. Нарастает тревога. Жители выбегают из своих домов. Стоят молча, в оцепенении. Де­вочка принесла беду. С перевала идет колонна амнистированных заключенных. Так уже было. Лет двадцать тому назад. Мужчины с ручьями, женщины с детьми, старики, старухи - все собираются в самом крепком доме. И превращают его в крепость. Уже слышен топот приближающейся колонны...

Длинный коридор. Серый свет промозглого, осеннего дня, проникающий через пыльное стекло небольшого оконца вверху стены, не в силах рассеять мглу. Справа и слева череда дверей. Ближе к лестничной площадке рядом с опрокинутым трехколесным велосипедом вяло играет рахитичный малыш. Нужная квартира справа, почти в самом конце.

- Может не стоит? - снова спрашиваю Морокова.

Нет, он уже не может дать задний ход. Прямо помешался на этом чемоданчике-дипломате, в котором, скорее всего, будут грязные носки. Дверь открывается от легкого прикосновения. Желтая лампочка, голая, на длинном пыльном шнуре освещает убо­гое жилище. Две зловещие хари заняты своим воровским делом. Перебирают, сортируют награбленное.

- Еще не пришел! - бросает один через плечо.

Кажется, ему понравилась Мороковская куртка.

- Ладно, в следующий раз! - тащу этого упрямца Морокова вон из квартиры.

Я завишу от него. Он - ведущий инженер, а я - просто. Один раз он уже пропал без вести. Исчез. И никто ничего не знал. Пока, наконец, не пронесся слух, что он в психушке. Так-то он парень весьма добродушный, но иногда впадает в сильное озлобление. Кричит, брызжет слюной, косит сильно глазом и выворачивает губы. Мне кажется, что я уже давно не работаю в этой их богадельне. Но почему-то должен ходить на работу. С трудом как-то каждый раз преодолеваю проходную. Пропуск-то у меня отобрали при увольнении. А предприятие военное. Вот и приходится хитрить всячески, не сдавать при выходе пропуск… который у меня отобрали. Ну... это надуманное противоречие. Вполне может так быть, что одновременно отобрали, и он нахо­дится в кармане. Такой плоский, маленький, запечатанный в плексигласовую оболочку. А под ней я - усатый, молодой. И стоим мы с Мороковым во дворе дома, где я когда-то жил. Там еще приемный пункт стеклопосуды. Место удивительно спокойное. Солнечный свет пробивается сквозь листву деревьев. Потусторонний покой... И еще рядом прием макулатуры. В низеньком, обитом фанерой и жестью загончике. Окошко с разбитым стеклом и решеткой...

Входит, наконец, какой-то обормот с "дипломатом". Открыва­ет его. Как завороженный смотрю на пистолет, который он дер­жит в другой руке. Не знаю, есть ли что-нибудь хорошее в че­моданчике для Морокова. Или же его ждет что-то совсем другое.

- Давай-ка уходить, - тяну я его за рукав и, улыбаясь, подмигиваю курьеру с пистолетом.

- А где же микросхемы?! - восклицает недовольно Мороков.

"Ну, уж точно! Ненормальному море по колено!"

Курьера, видимо, забавляет такой ход событий. Он смеет­ся, обнажая гнилые зубки.

С трудом вытаскиваю Морокова за дверь. Тянет он за собой открытый чемоданчик. Тесно втроем в прихожей. Но курьеру, на­верно, наказано - оружие не применять. По-прежнему вяло иг­рает рахитичный мальчик в полутьме коридора у старого об­лупленного велосипеда...

А топот приближающейся колонны все слышней и слышней. Видна поднятая ею пыль над низкими деревцами вдоль дороги у горы....

На вокзале скверно. То ли пришел поезд, то ли нет. За­стыли автоматы для продажи билетов. Наконец подносят два ма­леньких, очень хороших гроба. Полированный дуб зеркально блестит. С боков бронзовые фигурные ручки. Очень может быть, что это и не гробы, а футляры для альтов или даже для вио­лончелей. Нет, пожалуй, все же для альтов. Виолончель бы ту­да не влезла.

Объясняю, что ехать придется по набережной, а потом в горку и мимо Кремля. Можно погрузить их на багажник, не иск­лючено, что поместятся, но вдруг один соскочит?! Опасно! И приезжать второй раз ужас как не хочется. На сердце тяжесть такая, что хуже некуда! Неужели все же гробы...

Перрон крытый. Вот-вот подойдет поезд. Вроде бы уже и не крытый. И не вокзал. А полустанок. И стоять поезд будет всего минуту, а может быть и еще меньше. С трудом забираюсь в последний вагон. Собственно, это и не вагон вовсе. А отго­рожена часть паровоза. Публика внутри премерзкая. Отвратные такие рожи. Билеты начинают проверять. Разве можно успеть купить билет? Да еще выясняется, что идет этот состав из двух вагонов в другую сторону. Мелькают за окном знакомые полустанки Казанской железной дороги.

5. Тайны творчества

Тщательно помешиваю очередную порцию детской кашки, ва­рящейся на малом огне. На сей раз из гречневой муки. В ней есть железо и прочие микроэлементы, необходимые для жизнедеятельности. Внушаю себе почтение к этому продукту, от которого меня уже изрядно воротит.

После еды решаю проверить чердак. Поднимаюсь наверх. К люку ведет короткая железная лестница, покрашенная белой масляной краской. Он оказывается не закрытым. Осторожно от­крываю крышку и попадаю в чердачное помещение. Задеваю голо­вой какие-то веревки, видимо, повешенные когда-то для сушки белья. Иду на свет. Около окошка за пулеметом в профессио­нальной позе, раскинув ноги, лежит Михалыч. Рядом сидит Эн и набивает в магазин патроны. Михалыч в офицерской гимнастер­ке без погон, галифе и сапогах. Форма полушерстяная. Он на­поминает пулеметчика с плаката из серии учебных пособий для курса молодого бойца.

- Еле нашел подходящее место, - поворачивает он ко мне голову. - На крышах снайперы! Погляди! - приглашает он.

Я нагибаюсь. Действительно, маленькие фигурки залегли на крышах противоположных домов.

- Отсюда прекрасный обзор и отличный сектор обстрела! Если со мной что-нибудь случится, возьмешь командование на себя! - обращается он строго к Эн.

Та делает вид, что не слышит и продолжает сосредоточен­но набивать патроны.

- Ты что, оглохла?! - интересуется Михалыч.

- А ты сдурел? Да? - огрызается Эн. - Неужели я буду по своим?! Патроны набиваю? Набиваю! Вот и скажи - спасибо!

- С каких это пор они стали твоими? - спрашиваю я.

Она укоризненно качает головой, мол, хватит с меня это­го охламона Михалыча, но ты то, что придуриваешься!

- Энька - стерва! - сообщает мне Михалыч. - Но хороша ведь! Ничего не скажешь!

На Эн ладно сидит солдатская хлопчатобумажная форма. Во­ротник гимнастерки расстегнут. Немного видна грудь.

- Ты что, на голое тело надела обмундирование? - пытаюсь сбить с нее самодовольную спесь.

- Нет, вы все здесь с приветом! - реагирует она и вырази­тельно крутит пальцем у виска.

- Это будет где-то два на три... - мечтательно говорит Михалыч. - В серо-лиловых тонах! Кажется, оставался еще боль­шой холст. Я ей предлагал надеть кожаную тужурку! Отказалась, дуреха! Тельняшка и кожанка! Ей богу, было бы лучше!.. Впро­чем, так тоже ничего... Та-та-та, та-та-та, - начинает он крутить стволом.

- Чувствую, дальше репетиции дело не пойдет! - с сожале­нием вздыхает Эн.

- Крови ждешь? - интересуюсь я.

- Не крови, а настоящего дела! - резко отвечает она.

- Энька - стерва! - снова оживляется Михалыч. - Хочет моей погибели! А у меня - дети, - доверительно говорит он мне.

- Так ведь взрослые! И без тебя не пропадут! - резонно замечает Эн.

- Ну, как тебе нравится? - довольно смеется Михалыч. От­рывается от пулемета и начинает лапать Эн.

Это зрелище видеть уже совершенно невыносимо, и я ухо­жу. По дороге к себе размышляю об утрате Жизни и способе взаимодействия с потерянным. Подлинное бытие - не сам чело­век и не окружающий его мир. Надо попытаться бесстрастно созерцать и постепенно избавиться от субъекта как объекта отношений. Страсть расширяется и переходит в любовь...

Решаю пробовать! Прошу Эллу. Она находит у Михалыча не­большой загрунтованный холст. Приносит кисти, краски. Начну с обнаженной натуры. Это проще. Нужна модель. Снова прошу Эллу. Она охотно соглашается. Ищу необходимое освещение. Все не то. Наконец удается найти то, что нужно. Делаю наброски углем. Увлекательное это дело, оказывается, - живопись! Жаль, что поздно сообразил. С шитьем курток никакого сравнения! То было только ради денег. Элла проявляет удивительное тер­пение. Чувствуется школа. Я благодарно целую ее... Еще пара сеансов и надеюсь закончить...

Целых два дня ушло на окончание работы. Опустошен и счастлив. Хочется узнать мнение профессионала. И будто услы­шав мои мысли, неожиданно заходит Михалыч вместе с Эн. Он долго рассматривает картину.

- Недурно... - цедит сквозь зубы. - Ей богу, недурно... А тебе как? - обращается к спутнице.

Та хмыкает, чуть прикусив губу. Капелька крови течет по подбородку.

- Получилось... - шепчет она.

- Модель мне кого-то напоминает... - задумывается Миха­лыч.

Хотя узнать натурщицу нельзя.

- Нет, не пойму кого... - с досадой и к моему облегче­нию заканчивает он.

Михалыч по-прежнему в военной форме и напоминает вождя. Протягивает мне портсигар.

- Бери! Золотой! На память! - говорит он. - В обмен на картину! - доканчивает и портит впечатление своей корыстью.

- Нет! - не соглашаюсь я. - Лучше вечером я его у тебя отыграю.

- А вы не хотите разыграть меня? - капризно спрашивает Эн.

- Не хочу! - отрубает Михалыч. И обняв свою подружку за талию, направляется к выходу.

Закрываю за ними дверь. В комнате четыре железных кро­вати. Почему меня поселили сюда? Аккуратно собираю разбро­санные старые газеты. Связываю их в пачки. Надо будет их сдать и приобрести какие-нибудь "макулатурные" книжки. Вхо­дят два молодых южных человека. Они - студенты, которые раньше жили в этой комнате. Хотят забрать газеты.

- Они наши! - резонно говорят ребята.

- А я их упаковал! - возражаю я.

Уж больно не хочется отдавать. Привык к мысли, что макулатура моя. Дверь открывается прямо на улицу. Они пресле­дуют меня. А может быть другие. Не знаю. Быстро пробегаю по узкому навесному мостику через широкое ущелье. Внизу гремит горная река. Высота ужасная. Преследователи достигают се­редины моста. Но вдруг один из них в страхе ложится на мост. Начинает ползти назад. Я спешу по заросшему густым зеленым кустарником склону крутой горы. Удается скрыться от пресле­дователей!