Исповедь Галатеи
- Здравствуйте, святой отец!
Она пришла на исповедь впервые. Ей было неуютно в церкви, и казалось, что все играют какой-то спектакль.
- Во-первых, я не святой, - уточнил немолодой монах. - Это у католиков все святые.
- А как? - Она почему-то злилась и одновременно боялась.
- Просто отец… Ну, рассказывайте.
- Вероятно, я что-то делаю не так, - призналась она. - Перестало с ним получаться.
- С кем и что? - хотел скорой сути монах - народу к нему очередь. Но артисток он принимал помимо, так как в молодости сам актерствовал.
- Вас мне народная артистка Тюрина посоветовала.
- Хорошо… Так с кем и что?
- Понимаете, святой… Ой, простите… Понимаете, у меня не получается жить с моим мужчиной! - наконец сформулировала она.
- Почему?
- Все так не просто?
- Он что, алкоголик?
- Нет же, совсем не пьет!
- Сумасшедший?..
- Не больше, чем мы все…
- Так не тяните, я понять хочу почему? - поторапливал монах. - В постели что-то не то?
- Нет, он лучший…
- Так что же, мать моя, может не получаться…
- Что-то мучает меня. - На глаза молодой женщины навернулись слезы. - Некомфортно как-то…
- Мало зарабатывает?
- Много.
- Бьет?
- Что вы?
- Венчаны?
- Нет…
- Грех, конечно. Может, от него дискомфорт, - предположил монах.
- Я устала-а, - вдруг не выдержала молодая женщина и зарыдала почти в голос.
- Ну что ты, - пожалел монах дитя. - Успокойся!.. Сам был артистом, природу твою носом чую!
- Понимаете, батюшка, - хлюпала она носом. - Он мне фильм "Смерть в Венеции" показывает и говорит, что это его любимый фильм, а я, чтобы сделать ему приятное, смотрю этот фильм, меня сон одолевает, а он плачет и все говорит: "Гений, гений!"
- Кто, Висконти? - спросил монах.
- Что?
- Ничего, - махнул рукой.
- Так я вынуждена тоже была плакать и повторять "гений"!.. Я вообще половину слов, которыми он говорит, не понимаю!.. - Она вновь зарыдала… - А вид делаю, что понимаю…
- Вот оно как!
- Да. - Она утерла сопли платочком, от которого вкусно запахло. - Он писатель… Я книжки его читаю, чтобы он видел - мы вместе! Но я в них ничего не смыслю! Я даже Толстого в школе читать не могла!.. Устала, батюшка!.. И так во всем!.. И с детьми его мне трудно!.. У меня пока своих нет, я не знаю как!..
Монаху было давно все ясно, а потому он сказал:
- Жена - посох мужу! А означает это, что во всем помогать она должна ему, партнерствовать! Нечего копаться в себе, трудиться надо! А ты все, мать моя, играешь в жизни, как в кино. Поплачешь вместе с ним над тем, чего в твоей головушке и не помещается! Ты трудись, книжки читай с самого начала, с детских! Кино смотри, а если не понимаешь о чем, так и скажи ему - не понимаю, нечего кино в семье разводить! И не копайся в своей голове, все равно ничего не найдешь, только ему душу измучаешь!..
- Да, - подтвердила она. - Мучается, бедный!
- А не хочешь трудиться - расходись! Из одной породы в другую тяжко перепрыгнуть! У тебя родители кто?
- Папа - электрик, мама - мастер по уборке территорий…
- А он писатель… - монах вздохнул. - Известный?
- Да…
- Тяжкий труд тебе с ним… А для него как тяжко! Поманился тобою, как искусом!.. Понимаешь, мать, не жалует церковь актеров! Сегодня ты одна, завтра - другая! Сама с ума сходишь от потери себя и всех вокруг сводишь!.. Подумай, стоит ли мучить его?
- А жить на что?.. Он столько для меня сделал!.. Да и люблю я его!
- Приходи еще, - пригласил монах и пожал молодой женщине руку. - Приходи…
Она ушла.
Монах еще два часа исповедовал обыкновенный люд, без рефлексий, а потом у себя, чаевничая, вспомнил актриску, подумал о том, что все в России потеряно невозвратно, что не восстановить русский народ! Избалован безверием и тупым безразличием к ближнему. Только о себе думает человек!.. Он сам когда-то, будучи талантливым актером, разуверился в отношениях мужчины и женщины, объяснив себе, что ему, искреннему романтику и максималисту, нечего делать в семейных узах, наполненных страданиями и подлостью… От того и ходил он в духовниках почти всех питерских и московских актерок, пытаясь наставить их на семью - венец человеческой жизни, его предназначение!.. Или хотя бы боль облегчить…
- Вот в мусульманской семье все по-другому, - покачал головой монах, случайно услышав по радио арабскую мелодию. - Разве у них там могут женщине прийти в голову такие мысли?
- Не могут! - ответил сам себе честно и грустно перекрестился.
Баран
Он родился раненым.
То ли роды были сложными, то ли у матери были какие-то сомнения в целесообразности его появления, но с самого момента рождения на свет мальчик рос чрезвычайно обидчивым и нервным, будто без кожи к свету предоставился.
С пяти лет впадал в настоящие ярые истерики, пуская фонтаны слез, кричал, что никто его не любит, что никому не нужна его жизнь, и все такое в том же духе.
Тысячи истерик! Моря слез! Каскады обмороков!
В двенадцать лет он решил доказывать родителям, что теперь они ему не нужны. Так и заявлял:
- Не люблю никого! Никто мне не нужен! - по-прежнему с фонтанами слез и завываниями. - Сам проживу-у! Плевать на всех хоте-ел!..
Пропадал из дома, прибиваясь к полублатным компаниям, его искали с милицией, возвращали домой, клянясь вместе с бабушками и дедушками, что все его любят, что для родителей нет никого дороже, чем он!..
- А-а-а!!!
Все больше рана в груди!
Но вскоре он перерос истерики внешние, тяжело мучился внутренне, как будто гирю на душе носил, становясь от самопоедания человеком с беззащитной психикой, чувствующим все на кончике иголки, куда как утонченнее, чем весь остальной мир. Во всяком случае, так казалось… Естественно, он поступил в творческий ВУЗ, где тотчас влюбился в девочку, которой не пришел еще срок любить кого-либо, кроме родителей, Она мечтала о принце из какой-то сказки и еще о чем-то, самой непонятном. Так бывает, не дозрел еще предмет его обожания для любовного сбора.
Он посвящал ей недурные стихи, таскался за ней собачонкой, даже возле туалета дожидался… Над ним смеялись, юноша в ответ всех презирал и боялся. От неразделенной любви он все более истончался душевно и, наверное, как личность психопатическая, не наверное, а даже наверняка, покончил бы с собой… Но, о чудо! Пришла пора и - она влюбилась. И влюбилась в того, кто был рядом. То есть в него.
Они поженились, пожили месяц сладко, а потом он вдруг, к ужасу своему, открыл, что она мыслит полярно его представлениям о мире. То, что ему казалось белым, для нее было черным, то, что для него было столпом Добра, для нее очевидным Злом!
"Боже, что это?!." - кричала его душа, захлебываясь.
Через восемь месяцев они развелись, но, к ужасу своему, любить он не перестал, наоборот, любовная мука в нем разрослась беспредельно. Издыхая, он ждал и жаждал конца болезни, а когда истощенный, но все еще мучимый страстью, решил вернуться к ней, чтобы попробовать понять ее Добро, подладиться под Него, оказалось, что она замужем…
И тогда он решил доказать ей всей своей жизнью, всем дыханием своим, что он не просто один из миллиарда плебеев, что он чего-то стоит, что Добро его куда как добрее и что он - это Он с большой буквы.
Всю свою первую муку, перемешав Добро со Злом, он поместил в роман, который писал десять лет. Книга оказалась почти гениальной, ее перевели на тридцать шесть языков, да и последующие произведения получились не менее талантливыми, отмеченные крупными премиями. Это был успех!
"Вот! - говорил он про себя, обращаясь к ней. - Вот кого ты потеряла!"
Он стал состоятельным человеком, прижил для уверенности троих детей от разных матерей, содержал всех достойно.
Вот! - душа омывалась сладкими слезами мщения.
Он на общественном поприще достиг значимого успеха, а со временем вошел в десятку самых влиятельных людей государства.
Целая страна считала его выдающимся человеком, и он все приговаривал:
- Вот!.. Вот!..
Ему исполнилось пятьдесят, когда он ноябрьским вечером, выйдя из служебной машины подышать, встретил ее. Прямо на улице, нос к носу.
Она была искренне рада его видеть, говорила, что он совсем не изменился, и причитала, что столько лет прошло! Какие они глупые были тогда. Где она, глупая молодость?.. Потом она поведала ему о внуках, которым уже пять и шесть, еще о каких-то мелочах, а он все заглядывал ей в глаза с некой надменностью, пытаясь отыскать в них, синих, признаки упущенного ею счастья с ним. И вдруг она спросила:
- Ты-то как? Где трудишься, чем дышишь? Женат, наверное, и внуки тоже?..
"Что!!!" - в нем все обрушилось, как при ядерной войне рушатся высотки, неожиданно складываясь в ничто, целые города уходят под землю, цунами заливают континенты!..
- Как, ты ничего не знаешь?
- А что? - Она забеспокоилась.
- Я же лауреат, я вице… Я…
Она уже чувствовала себя виноватой и стала торопливо оправдываться, что почти всю жизнь провела в Африке, где работает муж, и вскоре опять туда собирается, а в Москве редко, только для того, чтобы внуки не забывали…
- Я как-то полюбила Африку!
Он плюхнулся в роскошный автомобиль с мигалками, помчался по встречке с милицейским сопровождением…
Подъезжая к правительственной даче, он подумал, что вокруг - пустота. Стоя в халате перед полками своих книг, он громко сказал, напугав домработницу:
- На кой х…й я прожил свою жизнь!!!
Через неделю президент принял его отставку, а к концу года он неожиданно для страны скончался.
День седьмой
Требуха и ритм
Подруга мне тут давеча определила:
- Ты ведь еще застал те времена, когда телевизор плоскогубцами с канала на канал переключали!
Вот ведь точно сказала!
И так меня эти слова задели, сам не мог проанализировать - почему… Сейчас у меня шестьсот телеканалов и переключатель работает по радиоволне, хоть задницей становись к плазменной панели.
Но слова ее, словно связка рыболовных крючков проткнули умную опытную рыбину, самые кишочки, подцепили и мои потроха, и заворочались внутренности отчаянно, а от того и в голове тестом дрожжевым набухло. Набухло - бухло! Сейчас уже ни от кого не услышишь этого слова, роднящего меня с моим отцом, ну разве что от ровесников, оставшихся жить в том времени. Вот еще плоскогубцы переключают черно-белую "Чайку"… В общем, набухла моя голова, словно бухла перебрал…
А тут еще телефон цикадой заливается! Звонит жена…
Мать моя, еще пятнадцать лет назад я не знал, кто мне звонит! Звонок всегда был сюрпризом, ожиданием, что в трубку тебе заговорит само Счастье!.. А сейчас из динамика "гав-гав" - партнер! "Мяу" - любовница!.. Ты уже все прожил за время звонка, так и не взяв трубки… На кой черт!.. Ты знаешь, что тебя ждет, ты точно уверен, что не заговорит со мною Счастье…
Можно сейчас и на природу помчаться на "мерсе", и завалиться в сено с вкусной женщиной, даже мобильник можно в машине нарочно забыть… А оттого и все другое нарочно!..
Я помню, как в коммуналке карандашик на бумажной веревочке висел возле тяжеленного черного телефонного аппарата. У каждого было свое местечко на стене, чтобы туда контакты записывать… Сейчас в outlooke все, в компьютере и на пяти телефонах, не дай Господи, что-то потерять!..
Мама моя! Почему я живу в этом времени? Мама моя! Почему в этом времени у меня нет мамы…
Я закрываю глаза и отправляюсь в ту страну, в которой я моложе… В страну, которая принадлежит только мне!
Уж точно, что страна эта не с молочными реками и кисельными берегами, в ней живется не легче, чем в других, а может быть, даже сложнее, но тем не менее это - моя страна, меня в нее тянет, и чем быстрее бежит время, тем чаще мне хочется ее посещать!
Я вхожу в нее, и ветер треплет мои волосы… Я тогда носил хеер а ля Анжела Дэвис… Гляжу в отражение оконного стекла, нравятся волосы… Ну вперед, по почти забытым улицам! Запахи!.. Чем больше запахов, тем все лучше вспоминается. И улица, по которой я почти бегу, хоть и не спешу никуда… Запах пива и остывающего асфальта. Где-то недалеко, кажется, пивная или бочка привозная, за той аркой, или нет, за углом… Так и есть. Мужики в очереди к бочке, с толстой хозяйкой. Стоят они все в черных пиджаках, а в руках банки трехлитровые! Кайф!.. А вот булочная, в ней двери крутящиеся, из трех отсеков, чтобы не давились, а входили в святое место чинно, по одному! Вот булка за семь копеек, пахнет поджаристой коркой, Францией, вот полок с трехкопеечными булочками, похожими на самое интимное женское место, здесь и калорийки с изюмом… А "Бородинский" смешался своим терпким запахом с круглым хлебом за сорок копеек…
Выхожу из булочной, а от бочки пивной крик в мое ухо:
- Эй! Ефим!
Я оборачиваюсь и вижу почти забытого мною дядьку. Он машет мне руками, в одной из них пустая кружка…
- Ну как ты? - спрашивает дядька, хитровато так щурясь.
- Нормалек! - отвечаю, заглотав полкружки.
- Вернулся, значит?
- Ага…
- Надолго?
- Как получится! - я вспомнил, как его зовут.
- Ефим, ты навести меня еще!
- Хорошо, Гоша! - так его зовут.
Опять улица, и я почти бегу по ней, широкой и весенней, ночной и молодой!
Слышится голос саксофона. И такая манящая эта песня, такая развязная, что сжимается в паху. А оттого бегу еще быстрее!.. Господи, какой любимый голос! В горле не проглатывается!.. Саксофон визжит!!! Я сглатываю этот визг, я мчусь на зов, расцарапывая лицо о какие-то колючки, стремясь успеть на этот зов, чтобы опередить себя!.. Вот и парадный вход с лампочками!..
- Федя, дорогой! - Я на ходу целую толстого швейцара. Он тоже мне улыбается, но уже вслед, потому что я уже в полумраке ресторана. Вот он, этот надсадный зов, устремлен мне прямо в ухо.
- А-а-а!!! - ору. - Громче, громче!
И вдруг я слышу голос, несущийся навстречу моей песне. Голос кричит:
- Ефим, Ефим!
- Элен! - я раскрываю руки и оборачиваюсь. Ловлю ее, и тотчас все мое лицо в слезах и помаде. Я тоже плачу, и поцелуи наши горячи!
- Ефим, Ефимушка! Ты вернулся! Плачем и смеемся.
- Да, да! Я вернулся! - я кричу, пытаясь переорать голос саксофона.
Я хватаю ее, прижимаю к себе, а потом кручу под бешеную музыку, все быстрее, быстрее!.. И летит туфелька на длинной шпильке в сторону саксофониста. И ловко музыкант ее подхватывает, используя вместо сурдины.
- Ква-ква! Кве-кве-е-е-е! - стонет сакс.
- Тум-тум! Турум-бурум! - отвечает контрабас!
- Кве-е-е-е-е-е!!!
- Бурум…
- Ефим, где ты был?
Смеюсь в ответ. Где был, когда был?.. Я сейчас здесь! И это важно! Ах, ты моя, Элен! Золотая моя, Элен! Белогривая моя!!!
- Пойдем к столу, - говорит громко. - Там такое!..
А там и впрямь!..
- Антоша! Здравствуй, дорогой! - Я подхватываю на руки вместе со стулом друга - гениального скрипача. Потом целую Мусю, его жену, потом Мишаню Боцмана, всех целую, потому что все родные и соскученные по мне!..
- Эй, джазмен, лови! - Я запускаю в сторону эстрады десятирублевку самолетиком. - Выпей за меня! - кричу. - И за всех моих друзей выпей!
- Кве-кве!
- Вернулся, вернулся! - радуются мои друзья.
- Перестаньте кричать! - нервничает Элен. - Дайте поесть человеку с дороги!
А на столе харчо, соленые помидоры и шашлык, маринованные грибочки и чьи-то очки валяются… Как хорошо. Как хорошо, когда тебе радуются друзья!
- Тост, тост! - прерывает гомон скрипач Антоша. И тишина.
- За тебя, Ефим! - Он нервничает и чуть проливает из рюмки. - За то, что ты вернулся, друг, за то, что ты с нами, за то, чтобы ты чаще возвращался!
Тихо за столом. Все пьют. Плачет Элен, и слеза катится в бокал.
- Не плачь! Сейчас я выпью твою слезу, и это будет твоя последняя слеза… Скоро я к вам вернусь навсегда…
- Что? - не слышит она.
- Ничего…
Горькая слеза придает вкус шампанскому. Сладкая встреча, еще слаще перед расставанием!..
- Ну, как вы живете, мои милые? - спрашиваю.
- Да нормально, - отвечают вразнобой и Антоша, и его жена Муся, и Мишаня Боцман.
Мы едим и запиваем, мы пьем и закусываем! Мы то смеемся, то неожиданно затихаем… На меня смотрит Элен… Взгляд ее жадный, почти безумный, но она ждет, пока я, как губка впитаю в себя радость встречи.
- Ребят, вы меня извините, - я встаю. - Сами понимаете… Жена… Столько не виделись…
- Конечно, иди! - поддерживает Антоша-скрипач.
- Не в последний раз, - добавляет Муся.
- Иди! - разрешает Боцман.
- Турум-бурум, - булькает нам вслед контрабас. Мы идем по широкой улице, обнявшись, и дышим ароматом молодой ночи.
- Фимка! - Она проводит тонкими пальцами по моему небритому лицу. Мы стоим возле подъезда нашего старого дома, целуемся. - Пойдем домой!
Маленькая комнатушка в коммуналке, и мы, крадущиеся к ней на цыпочках, будто не муж и жена совсем. И скрипит дверь за нами… Я знаю, что тетя Катя проснулась, да и не спала она, наверное, по причине бессонницы.
- Кто это? - скрипит, как дверь, ее голос.
- Это я, теть Кать, - отвечаю.
- Ишь ты, вернулся!.. Ты, Ленк, счастлива?
- Ага.
- Ну, молодец, дождалась…
- Не разбудите Валерку Зюкина, он с ночной!..
Как рассказать, чем соскученные в вечности любовники удивляют звезды? Как поведать о том, сколь сил в любящих сердцах и страстных губах?.. Тела горячи, как солнце, мокнут сладостью и тотчас просыхают на жаре!..
А наутро я бегу в редакцию и узнаю, что за время моего отсутствия напечатали книгу. Мою КНИГУ!!!
А за книгу мне выплатили гонорар.
И чего с ним делать?
Ква-ква!!! Кве-кве!!!
Турум-бурум!
Антоша-скрипач, Мишаня Боцман, Муся…
Коротко рассказывают, что Саня-Глобус умер от рака. В две недели сгорел!..
А ведь было такое шампанское - "Советское"! И было оно лучшим! "Кристал" - говно!.. "Советское" - шампанское молодости! Конечно - оно лучшее!!!
Антоша - гениальный скрипач. Умрет от цирроза печени через десять лет.
Мишаня Боцман - будет жить странной жизнью эмигранта.
Муся - будет жить вечно…
Ленке не нравится, что я валяюсь на диване.
- Думаю, - говорю.
- Думать - не работа!.. Ладно, думай!
Родная моя, дорогая! Мне бы ухватиться за тебя руками покрепче и не отпускать от себя губы твои, сердце твое!.. Кричи на меня, будь несносной!.. Мне так будет не хватать этого потом, в другой жизни - в разных для нас обоих временах!..
Ква-ква! Кве-кве!
Турум-бурум!
Ритм. Ритм!
Я вскакиваю и бегу к ней, моей Элен, как будто она только что не ушла куда-то!
Она еще успеет выдернуть мне первый седой волос из хеер а ля Анжела Дэвис…
У нее никогда не будет седых волос!
Ква-ква! Кве-кве!
Смелее ритм, смелее! И завыл джаз, и завыли саксы!