– Уже написал! – похвастался Кирилл. – И фотку приложил. Теперь по этим ступенькам гремят сапоги военных.
История знакомства – не из ряда вон. И случай-то почти банальный – познакомились в очереди, давно, три года тому назад. Студентка Ростовской консерватории имени Рахманинова София Субботина и аспирант-филолог Кирилл Виноградов. Общались полгода. По-дружески. Но отношения выросли из рамок "друг по переписке". Когда чувства, разбуженные Кириллом, проснулись, Соня моментально закрылась от мира. Её кидало из крайности в крайность: от флирта к серьёзным отношениям и обратно. Словно на качелях. Но отчего-то с Кириллом пришла и ломка стереотипов – их приклеило друг к другу так крепко, что любые попытки третьих сторон из разлучить, оказались обречёнными на неуспех. А такие попытки предпринимались, словно кто-то или что-то оттачивал их иммунитет на злокозненность судьбы, готовившей за следующим зигзагом поворота новые и новые испытания.
Соня с треском вылетела из консерватории, провалив зимнюю сессию. Кирилл, окончив аспирантуру заочно, с весенним призывом ушёл в армию. Они оба колебались на грани зависимости друг от друга. Год прошёл в письмах и когда Кирилл вернулся, чувства захлестнули с новой силой – так любовь к одному человеку перерастает в любовь ко всему, чем он дышит. К его родителям, домашним животным, привычкам, увлечением, друзьям. В поиске себя Кирилл попытал удачи на ниве журналистики. Сонины интересы выплёснулись в любовные стихи и живопись, игру на виолончели и фортепиано. Всё это перемешалось с желанием, надеждой, ожиданием. Она верила в чудо и видела его каждое утро, подле себя – всклокоченным, расчерченным следами линий от подушки, мирно посапывающим рядом.
Очень скоро пришлось уйти из журналистики, чтобы писать блог – Кирилл бы очень удивился, узнай он, что это история про него. Часто упоминая в беседах о блогерах, он не скупился на выражения, называя их в самом мягком приближении бесчестными пиарщиками и охотниками за рейтингами. Помог здесь, впрочем, один случай, вернее, разговор, заставивший Кирилла на многие вещи смотреть иными глазами.
– Монологи в газетах давно перестали волновать умы пытливых читателей, – посетовал как-то выпускающий редактор. – Интернет стал как обычное СМИ, с той единственной разницей, что монолог автора он превратил в диалог, сделав читающего сопричастным процессу.
На откровения Теймураза, безусловно, потянула пара рюмок водки. Сама беседа проходила за одним из столиков ресторана "Persona grata" на корпоративе одного издательского дома, где Кирилл не так давно ходил в чинах штатного корректора.
– Газета берёт своей численностью, – настаивал, однако ж, не сильно упорствуя, Кирилл. – Наш козырь – постоянность аудитории. А ещё – ностальгия. Газета – это полученная информации, которую можно про смотреть любое количество раз, в любое удобное время, в любом месте и даже подчеркнуть в ней нужное или важное, если требуется. И если угодно, непременный атрибут утренней трапезы – снова она, и шуршащие страницы, и запах типографской краски…
– А-аа, – передразнил Теймураз, – ностальгия! Вот уж чушь! Речь о нас с тобой. Мы не потребители, мы создатели. От ностальгии не особо-то шуршит в кошельке, согласись! А рецепт популярного журналиста вовсе не в многотысячных тиражах, а в количестве комментариев, друзей и репостов.
Как подобает пьяным разговорам – в них зиждется словесная разруха. И речи от рюмки к рюмке не блещут умом и красотою. Но зерно сомнения было посеяно и через несколько месяцев, едва подвернулся подходящий случай, оно дало всходы. Этим самым случаем послужил резонансный эпизод из жизни одного ростовского чиновника. Так в сети появилась первая запись блогера Виноградова. Взрыв откликов, заметки в СМИ и даже цитата в одном из известных немецких таблоидов. Успех пришёл неожиданно, он помог уверовать в свои силы и скрепить усвоенный урок, как говорят в таких случаях, третьим семестром или пятой четвертью. Спецрепортажи из горячих точек стали визитной карточкой Кирилла. "Писать тогда получится честно, – размышлял он в своём интернет-дневнике, – когда эмпирическим путём сок событий окропит написанные мною строки, тогда и только тогда словесная вязь обретёт эгрегора, ту самую душу, порождаемую мыслями и эмоциями людей в тех строках описанными". Не было и тени сомнения, что массовые акции протеста в Киеве на сегодня сенсация номер один. "Типичный оккупай, – сказал знакомый Кирилла Володя Колышев. – Начался так неожиданно, и так правильно. Очевидно он отличается от первого "оранжевого" майдана. Этих так просто не разгонишь. Этим подавай конкретное решение. Шансов прогнуть власть до Вильнюсского саммита мало, но они есть. Интересная ситуация. Я бы поехал!" – И он посмотрел на Кирилла.
Резкий крик огласил площадь. Следом послышалась ругань.
– Митингующие конфликтуют, – пояснил Кирилл. – Надо туда, но у меня батарейка на камере в хлам. – Он повертел фотоаппарат в руках.
– Валя скоро будет, – обнадёживающе сказала Соня, поглядывая на часы. – Уже должен.
Над площадью вновь разнеслись дикие вопли. На периферии явно что-то происходило. Кирилл засуетился.
– Это возле Трубы, – пояснила Соня, перехватывая взгляд молодого человека.
– Надо бы туда! – Кирилл впопыхах захлопнул крышку ноутбука и кинул его в заплечный рюкзак. Ка мера полетела следом, вместе с термосом и чашками.
Метким названием Труба киевляне прозвали подземный переход, связывающий Майдан с Крещатиком. Подземный этаж и впрямь походил на трубу, где жизнь в межсезонье, пожалуй, бурлила сильнее, чем наверху. Бойкая торговля цветами и сувенирами, напитками и едой, частые выступления уличных музыкантов и просто любителей поразвлекать публику за пару медяков делали это место популярным и шумным.
Кирилл крепко схватил девушку за руку, вывел из-под широкого шатра, натянутого меж пяти алюминиевых распорок, и потащил за собой сквозь плотные ряды народных ополченцев.
– Куда? – не поняла Соня. Они не приближались, а удалялись от арены действий.
– Что значит "куда"? – в свою очередь не понял Кирилл. – В штаб. Я оставлю технику, а ты посторожишь, пока не объявится Валя.
– Думаешь, я ничего не понимаю, – вспыхнула Соня. – Всё прекрасно понимаю. Ты прячешь меня.
– Прячу, – легко сдался Кирилл. – Ещё накануне прошёл слух, что ночью бойцы "Беркута" устроят разгон демонстрантов.
– Но зачем?
– Ситуация накаляется. Они боятся кровопролития.
– Почему же не сказал сразу?
– Думал, до штурма успею сдать тебя Вале.
– Сдать Вале? – обиделась Соня. – Киря, я же не вещь.
– Конечно, не вещь! – закричал Кирилл, стараясь быть услышанным в многотысячной толпе. – Именно поэтому в момент штурма я хочу, чтобы ты была в безопасности. Штаб для этого самое подходящее место. С моим журналистским удостоверением…
– Подожди, – жёстко перебила Соня. – А ты? Я не поняла. Разве ты останешься на площади?
– Я не могу по-другому, – пожал плечами Кирилл. – Я обязан быть здесь. Иначе, зачем всё это?
– Не согласна! – Она потянула руку и заставила Кирилла остановиться. – Неужели ты вправду решил, что я буду отсиживаться в четырёх стенах…
– Соня! – Кирилл прижал в себе девушку и крепко обнял. Моросящий дождь сыпался на них с хмурого вечереющего, почти чёрного в ранних осенних сумерках, неба. – Телефоны не работают, но я буду на связи по рации. Обещаю! К тому же, со мной будет Валя. Я не могу, понимаешь, позволить тебе остаться в толпе. Это слишком опасно. Едва всё успокоится, мы снова будем вместе.
– Обещаешь? – губы и подбородок её запрыгали, задрожали. Соня вцепилась в Кирилла, не ослабляя объятий.
– Обещаю!
Штаб революции, упомянутый Кириллом в разговоре, находился в одном из двух захваченных оппозиционерами зданий Дома профсоюзов и Киевской рады. Фасад здания, разлинованный каменными решётками оконных проёмов, в четыре этажа высотой, сверкал огнями прожекторов надстроенной сверху башенки с электронными информационными табло. Оракул погоды и сигналов точного времени сегодня безмолвствовал – вместо привычных цифр на экранах мелькали видеокадры новой "оранжевой" революции.
У входа мужчина в серебристой куртке во всю силу своих лёгких орал в мегафон, призывая граждан не поддаваться панике и провокациям со стороны властей. На его широкой спине красовался наспех скроенный логотип объединения "Батькивщина". Он преградил дорогу двум молодым людям, направляющимся к дверям, и крикнул в мегафон, злобно сверля их маленькими волчьими глазками: "Нагадую, вхід і вихід в Штаби здійснюється виключно за спецперепустками!"
– Где ваши бейджи? – рявкнул он, убрав усилитель в сторону.
– Я журналист, – поспешно сказал Виноградов, доставая из рюкзака удостоверение. – А это наш внештатный сотрудник. Она со мной.
– Почему без жилеток?
– Каких? – опешил Кирилл.
– Для прессы, – пояснил тот и махнул рукой. – Принято решение всем журналистам раздавать жилетки. Наши волонтёры таскают их стопками по всему майдану. Впрочем… можете получить в штабе…
– Обязательно! – пообещал Кирилл.
– Это в ваших интересах, – добавил мужчина с мегафоном. – А то лезете всегда в самое пекло, а потом бегаете обиженные по судам, – он сплюнул. – Поди разбери в суматохе, где ваш брат папараца? Чай на лбу не написано!
Он пропустил их вперёд и снова стал в стойку, поднеся мегафон к губам. Проникнув внутрь, Кирилл и Соня влились в общий хаос. Матюгальник застрочил с удвоенной силой, его раскатистое эхо глухим баритоном блуждало по коридорам Дома профсоюзов, смешиваясь с интерьером и его не менее безобразными звуками.
Не задерживаясь на первом этаже, они влетели по лестнице на второй, где столкнулись с очередным дозором в лице двух молодцеватых ребят в пресловутых серебристых ветровках. Прямо на лестничной клетке скандалила пенсионерка, гневно сотрясая ридикюлем на длинном шёлковом шнурке. Орудуя им, словно пращой, она норовила заехать в голову одному из дозорных, выросшему непроходимой стеной на пути пожилой женщины.
– Бабуся, у нас тут революція! – прикрываясь руками, защищался от нападок старушки один из них.
– До біса революцію! – скрипучим шепокляковским голосом возмущалась та. – Вона у вас завтра скінчиться, а мені жити з цим…
– Ну що дивитеся? Ток-шоу вам, чи що? – обратился второй к переминающимся в нерешительности с ноги на ногу Кириллу и Соне.
– Мы в пресс-центр! – смекнул Кирилл и, отсекая лишние вопросы, поспешно пояснил: – За жилетками.
– Так проходите! Чого стоїте…
Кирилл и Соня, не дожидаясь особого приглашения, прошмыгнули в дверь, чем окончательно разозлили старушку. Прицельным ударом она всё-таки умудрилась стукнуть зазевавшегося секьюрити по носу.
– Будете знати! – довольная собой выпалила пенсионерка.
Впрочем, продолжение блокбастера с участием старомодного ридикюля и её хозяйки Кирилл с Соней уже не увидели. Они окунулись в море нестерпимо-яркого электрического света. Когда глаза свыклись с переизбытком люменов, стало ясно, что комната набита СМИшниками, стоящими, сидящими, лежащими вокруг круглого фанерного постамента. Импровизированная сцена была заставлена лесом штативов с укреплёнными на них микрофонами. На маленькой опушке этого леса, где-то в глубине сцены выступал человек, одетый в смокинг.
– Здесь есть бесплатный вай-фай и печеньки, – дружелюбно произнёс Кирилл, усаживая Соню на один из разноцветных пуфов-мешков. Он положил рядом рюкзак с вещами и указал в сторону силовых кабелей, сваленных в углу и напоминающих своим видом большие макароны на тарелке. – Розетку отыщешь там. Ах да! – спохватился молодой человек, расстёгивая клапан рюкзака и доставая изнутри две рации. – Вот! – он протянул одну Соне. – Восьмой канал, запомнила?
– Пообещай, что не будешь лезть на рожон? – потребовала она.
– Обещаю! – рассмеялся Кирилл. – Я даже обещаю перевоплотиться в гастарбайтера, потерявшего свою метлу. – Он кивнул в сторону оранжевых жилеток, сваленных в кучу на столе. Последние сильно напоминали униформу дворника, и если бы не поясняющая надпись на украинском "Преса", то отличить журналиста от работника клининговой компании стало бы задачей непосильной.
– Я серьёзно, – надула губы Соня.
– И я! – Кирилл поцеловал девушку и направился к груде целлофановых пакетов.
– Журналист! – Кирилл помахал волшебной корочкой угрюмому человеку со списком в руках, но тот даже не взглянул.
– Без разницы, – буркнул он. – Пишите в бланке кто вы и откуда.
Кирилл вписал данные и схватил пакет.
– А можно ещё парочку взять? – попросил он.
– Тебе что, на сувениры? – хмыкнул тот.
– Да не, коллегам…
– Коллег впиши – и бери!
– Аукцион неслыханной щедрости! – подивился Кирилл, подходя к Соне и вкладывая ей в руки хрустящий пакет. – Давай, давай! – Та в ответ поморщилась. – На всякий случай. Я и Вале захватил, и тебе. – И он продемонстрировал на собственном примере, как надо надевать жилет.
На обратном пути пожилой хулиганки не оказалось.
– Куда старушку-то дели, а, раскольниковы? – пошутил Кирилл.
Блюстители со скучающим видом курили сигареты, стреляя глазами по сторонам.
– Медикам передали. Нехай вони її тепер заспокоюють, – с серьёзным видом ответили те, не уловив шутливой тон Кирилла.
Уже спускаясь по лестнице, блогер Виноградов услышал позывные рации, прикреплённой на клипсе к поясу. "Сонька, – подумал Кирилл, – решила устроить проверку связи" – но оказался не прав. На восьмой канал с позывными прорывался Валя.
Глава 4
Первая острая, пронзившая мозг, мысль отстукивала в висках, как на клавишах печатной машинки, только одно слово: "интуиция". Джованни вдруг почувствовал себя обманутым, загнанным в ловушку. Ярость – не страх – стала клокотать внутри, дикая злоба, что слепо доверился интуиции, к которой он всегда прислушивался, которой он всегда доверял. Оцепенение сковало по рукам и ногам крепче любых оков. Он видел бросившегося наутёк мошенника, разбирал по кадрам, словно в замедленном кино, каждый его шаг, каждое движение, но не мог пошевелить ни одним мускулом, чтобы предотвратить столь лицемерный побег. Скованные льдом голосовые связки бойкотировали с остальным телом – словесный синтез грозных проклятий, свирепых угроз равно, как призывов о помощи и жалких мольб, не получался.
Но тут кто-то тронул его за плечо и суставы вновь обрели подвижность и память. Впрочем, вовсе и не память, а скорее даже инстинкт на время позабытый – инстинкт сохранения достоинства, тот самый, что с раннего детства способен уловить иронию или насмешку и не терпит малейших проявлений унижения. Именно в такие минуты инстинкт самосохранения отодвигается на задний план и перестаёт быть главным. Именно в такие минуты кто-то несёт свой крест, взбираясь на Голгофу в безоглядной готовности отстаивать права, ибо честь и гордость порою превыше жизни.
Доменико внутренне напрягся, встрепенулся. Не властный более над чувствами, он сорвался с места, едва стремительнее беглеца, и в считанные мгновения настиг крутых ступенек лестницы, ведущие наверх. Но там уже поджидал швейцар, со всей пролетарской ненавистью сверлящий глазами иностранца.
– Що, надумали дармовщинки похлебать? – осклабился он. – Я вам ща зроблю велику халяву!
Железными тисками, сжимающими до боли, чья-то тяжёлая рука снова легла на плечо.
– Più facile, signore, è più facile! – простонал он, скривившись от боли. – Ситуация неверно истолкована. Я не отказываюсь платить.
– Конечно не отказываешься, – властно пропел голос сзади.
Доменико торопливо вытащил бумажник.
– Quanto? Сколько? – скороговоркой запричитал он. – Умоляю вас, я спешу.
– Иностранную валюту мы не принимаем! – Властный голос принадлежал соглядатаю, дежурившему на такой случай неподалёку. Он и был тем самым типом, цедившим свою скромную рюмочку у барной стойки.
– Но, как видите, у меня только евро! – Джованни продемонстрировал содержимое бумажника.
– Иностранную валюту мы не принимаем! – тем же ровным холодным тоном повторил голос, что весьма позабавило стоящего напротив швейцара. Сбитый с ног и опозоренный клиентом, одетым немногим лучше уличного бродяги, он теперь кривил лицо в ехидной гримасе и упивался злорадством, доставлявшим ему извращённое, почти животное удовольствие.
– Мой un amico заказал не так уж и много, – со всем было отчаялся Доменико. – Он, конечно же, не хотел уходить так срочно. Возникли неотложные дела. Он извиняется за испорченный костюм и подорванное доверие вашего заведения. Я с превеликим удовольствием расплачусь за него по самому выгодному курсу и с щедрыми чаевыми. – С этими словами он достал ворох купюр и вложил в руки швейцару. – Это должно покрыть все расходы. Хватит даже, синьор, на химчистку вашего дорогого платья! Ещё и останется на то, что бы распить с другом, – он кивнул на сотрудника охраны, – пинту-другую пива. Ma come?
Швейцар бегло пересчитал деньги и деловито присвистнул.
– Павло, нехай іде. Відпусти його, – махнул он рукой.
– Что ж, клиент всегда прав! – хмыкнул тот и наконец-то ослабил свою железную хватку.
– Savages! Selvaggi maledetti! Barbari paese! – Джованни громыхал проклятиями, словно оковами, высвобождаясь из плена и устало поднимаясь наверх.
Будто узник, вкусивший свободы после долгих томлений в неволе, он долго глотал воздух и щурился от непривычно-яркого пасмурного неба. Драгоценное время казалось безвозвратно упущенным. Не стоило и помышлять о том, чтобы нагнать беглеца. Сделка провалилась.
"Что он бормотал там? – размышлял Доменико, вливаясь в пёструю толпу. – Не припомню уж. Кажется, про какую-то бабу. Какая баба? Что бы это могло значить? – но он сам себя тут же одёрнул: – Что бы это могло значить? Это могло значить только одно: белая горячка! Приступ! Ну конечно! Я же сразу заметил, сразу обратил внимание, я даже сказал ему об этом! Вот он и вспыхнул. Как спичка!"