- Разведена и одинокая или разведена и есть спутник жизни? - повторил доктор, не поднимая глаз от блокнота.
Ифигения расстегнула пуговицу пальто, вздохнула. "Сколько раз он будет задавать один и тот же вопрос? Заело его, что ли, или он таким образом пытается мне указать мое место, напомнить, что я всего лишь робкая мышка, которая пытается выгрызть себе корочку хлеба? Что я целиком завишу от его настроения, от его решения?" Она ответила:
- А если я скажу вам, что живу одна? Вас это устроит?
- Это удивительно в вашем-то возрасте!
- Почему?
- Вы хорошенькая и притом на вид довольно симпатичная. Что-то с вами не так?
Ифигения воззрилась на него, разинув рот, и решила не отвечать. "Если я отвечу, я такое ему скажу, что придется встать и отправиться восвояси - и дорога назад отрезана".
- Когда вы утром встаете, вы убираете за собой постель? - продолжил как ни в чем не бывало доктор, озабоченно почесывая указательный палец.
- Да, но… что за неприличные вопросы! - возмутилась Ифигения.
- Это многое говорит о вашем характере. Нам придется много времени проводить вместе, мне хотелось бы знать, с кем я имею дело.
- Я не стану отвечать. Это неподобающий вопрос.
Этому слову ее научила мадам Кортес. Не всякий употребляет в речи слово "неподобающий". Это слово вас сразу позиционирует, придает вес и достоинство. Пусть знает, с кем имеет дело, раз это его так беспокоит.
Доктор что-то черкал в своем блокноте и продолжал задавать более или менее подобающие вопросы.
- Последний фильм, который вы смотрели? Последняя книга, которую вы читали? А можете рассказать содержание? Что вы считаете самой большой удачей в жизни? А самым серьезным разочарованием? Сколько у вас проколов на правах? Какие отметки за диктанты вы получали в начальной школе?
Ифигения больно прикусывала щеку, чтобы не взорваться. Ассистентка помалкивала, но на губах ее играла тонкая улыбочка, говорившая, что ей на смену явно придет не эта упрямая, замкнутая женщина. Потом зазвонил телефон, и она вышла, чтобы ответить.
- А что это за вопросы? - спросила Ифигения. - Какое это имеет отношение к моим обязанностям отвечать на телефонные звонки, заполнять бумаги и назначать деловые встречи?
- Я хочу понять, что вы за человек и впишетесь ли вы в нашу команду. Нас трое специалистов, у нас давняя клиентура, и я не хочу рисковать. Заранее могу сказать, что вы кажетесь мне слишком вспыльчивой для работы в команде…
- Но вы не имеете права у меня все это спрашивать! Это личная жизнь, и это не ваше дело!
- Дурное воспитание, - отметил доктор, наставив на нее указующий перст, - и дурные манеры!
Указательный палец на его правой руке был желтым от табака, и он, вероятно, пытался скрыть запах, опрыскивая кабинет дешевыми духами с ароматом маргариток. "Душится "Туалетным утенком", чтобы скрыть свой порок", - мстительно подумала Ифигения, стиснув зубы.
- Вы зарабатываете минус за минусом, когда не отвечаете на вопросы…
- А вот я хочу вас спросить, заправляете ли вы кровать, спите ли у стенки или с краю, пьете ли кофе с молоком? И почему вы курите как паровоз? А ведь мне тоже придется жить бок о бок с вами! Я же вам не в жены нанимаюсь, а в секретарши! Мне, кстати, ее искренне жаль, вашу жену, вот бедняжка!
Доктор вдруг опустил плечи, подбородок у него задвигался, губы задрожали, словно на него налетела волна отчаяния, он обмяк и выдохнул:
- Она умерла! Умерла на прошлой неделе! Скоротечный рак…
Воцарилась долгая тишина. Ифигения смотрела на ноги подолога, на красивые черные начищенные ботинки со шнурками и надеялась, что сейчас вернется ассистентка. Другая чашка чая с другим блюдцем и пакетик чая. Доктор, казалось, не мог остановиться и всхлипывал, нащупывая в шкафу что-нибудь, что могло бы послужить ему платочком.
- Видите, к чему приводят вопросы, которые не имеют отношения к профессиональному собеседованию! Хотите, я выйду, чтобы вы могли прийти в себя?
Он помотал головой, нашел наконец платок и трубно высморкался.
Придя в себя, вновь схватился за блокнот.
- Вы уже работали секретарем у врача?
- О! Вот это достойный вопрос, - похвалила его Ифигения.
И ласковым, успокаивающим голосом поведала ему историю про доктора Тяпа и доктора Ляпа. Подробно расписала свои обязанности в кабинете. Походя отметила свою организованность, умение общаться с пациентами и сочувствовать им… Уточнила, что может работать по старинке, с помощью карандаша и бумаги, а может на компьютере. Что для истории болезни она может заводить папки в компьютере, а может - бумажные, что может готовить для каждого клиента конверт, в который вложен листочек с информацией, записывать под диктовку, вести расписание приема, отвечать по телефону. Добавила, что знакома с медицинской терминологией и умеет записывать термины. Про то, что у нее нет образования, она умолчала. Умолчала и об истинных причинах своего ухода. Рассказала лишь, что ради детей, ради того, чтобы иметь возможность встречать их из школы, она была вынуждена согласиться на место консьержки в шестнадцатом округе.
Он выпрямил спину, человек в футляре, протер еще мокрые глаза маленькими тонкими пальцами. Сложил платок в карман. Обещал позвонить в конце недели и дать окончательный ответ. Спросил, может ли позвонить ее предыдущим работодателям. Ифигения кивнула, моля небо, чтобы те не стали особенно распространяться о причине ее ухода.
Он больше не задавал вопросов и даже не поднялся, когда она вышла из комнаты.
Когда Ифигения закрывала за собой дверь, она услышала, что он зовет ее.
- Да-да? - переспросила она, просовывая голову в кабинет.
Мужчина, казалось, вновь обрел уверенность в себе. Он выпятил грудь, словно желая скрыть свой недавний приступ слезливости, засунул большие пальцы за пояс брюк. Кривая улыбочка, казалось, восстанавливала статус-кво, он вновь главенствовал, как и полагалось.
- Вы так и не желаете ответить на вопрос - одна вы живете или у вас есть спутник жизни?
Зоэ открыла пакет "Шокобарокко" и сразу подумала, что сделала это зря. Если Гаэтан приедет на Рождество в Париж, ей нужно быть стройной и без прыщей. Ведь шоколадки - лучший способ стать толстой и испортить цвет лица. "Шокобарокко" - почувствуй себя королевой! Жирной и прыщавой королевой, ага, подумала Зоэ, пытаясь устоять перед искушением.
Часы показывали четверть шестого. У них с Гаэтаном было назначено свидание в чате.
Он на четверть часа запаздывал, и она начала паниковать. Он встретил другую девушку, забыл ее, он слишком далеко, она недостаточно близко, он так красив, она же уродлива…
В семнадцать двадцать пять она вгрызлась в "Шокобарокко". Основная проблема с "Шокобарокко" в том, что одну съесть практически невозможно. Хватаешь одну за другой, не распробовав. Даже привкуса шоколада во рту не остается. И сразу нужно начинать новую пачку.
Она почти доела пачку, когда наконец появилось сообщение от Гаэтана.
"Ты здесь?"
Она написала: "Да, как дела!", и он ответил: "Уф… Уф…"
Спросила: "Хочешь, расскажу тебе потрясающую штуку?"
Он ответил: "Как хочешь", - со смайликом, который располагал к откровенности, и она принялась рассказывать. Поведала историю про черную тетрадь, найденную мамой на помойке, громко трубя о своей радости, чтобы он улыбнулся и тоже порадовался вместе с ней.
"Знаешь, это глупо, но у меня все в этой тетради… Даже описано, как мы растапливали жевательные леденцы в камине гостиной… Помнишь?"
"Везет тебе, твоя мать тобой занимается. А вот мне от моей плакать хочется. Она привела оценщика, чтобы продать мебель, поскольку утверждает, что больше не может ее выносить, она напоминает ей о прошлой жизни, но я-то знаю, это оттого, что у нее больше нет ни гроша. Она не заплатила ни за электричество, ни за телефон, ни за новенький телевизор… Она подает кредитную карту автоматически, даже не думая… Когда приходит счет, она кладет его в ящик. Когда ящик наполняется, она все выбрасывает и начинает сначала!"
"Все обойдется, бабушка с дедушкой помогут…"
"Их все достало. Она делает глупость за глупостью… Знаешь, я скучаю по тем временам, когда был жив отец…"
"Ты не можешь все-таки так говорить. Ты все время злился на него…"
"Да, а теперь я все время злюсь на нее… Знаешь, сейчас она болтает по телефону с Лысым… А как смеется - просто кошмар! Ужас как фальшиво! Пытается затолкать в этот смех сексуальный подтекст. Мне обидно и противно, ох, как мне обидно! А потом изображает обиженную маленькую девочку!"
"Лысый с сайта знакомств? Они все еще встречаются?"
"Она говорит, что он замечательный и они поженятся. Я опасаюсь худшего. Вроде бы наши несчастья только закончились, а они тут как тут, и это ужас как достало, Зоэ… Мне так хотелось иметь настоящую семью! Раньше мы были настоящей семьей, а теперь…"
"А что ты делаешь на Рождество?"
"Мама уезжает с Лысым. Хочет нас одних оставить дома. Она говорит, что хочет начать новую жизнь, и это звучит так, словно нам в ней места нет! Она нас пытается исключить из своей жизни, да какое право она имеет?!
Я спросил, можем ли мы поехать с ней, и она ответила - нет, с вами не хочу. Хочу начать сначала. То есть начать сначала - это значит без нас…"
"Она так говорит, потому что она несчастна. Знаешь, у нее тоже могла крыша поехать… Она попала из жизни в монастыре на свободу, поди разберись, что и как".
"…у меня крохотная комнатка, а Домитиль просто невыносима. Она проворачивает мерзкие делишки с какими-то мутными торчками, это плохо кончится. А по ночам она вылезает на крышу и курит там, часами болтая по телефону со своей подружкой Одри. И у обеих полно бабла, между прочим. Хотел бы я знать, откуда деньги…"
"Приезжай к нам на Рождество. Мама согласится, будь уверен… Тем более если твоей матери не будет дома…"
"В сочельник мы едем к бабушке с дедушкой, только потом она уедет…"
"Ну вот, потом ты свободен… Мама может позвонить твоим бабушке с дедушкой, если хочешь…"
"Нет… Она им не рассказала, что уезжает и оставляет нас одних. Она сказала, что увозит нас кататься на лыжах, чтобы они дали ей денег. Но они же не кретины, они ее раскусят наверняка. А ей наплевать!"
"А брат с сестрой что говорят?"
"Шарль-Анри молчит как рыба. Даже страшно, как можно так молчать! А Домитиль вытатуировала себе "Одри" на пояснице! Представляешь! Если бабушка с дедушкой заметят, они помрут на месте! Она расхаживает по дому, как боевой петух, хотя на самом деле она мокрая курица, глупая гусыня, драная ворона…"
"Ух! Ты, я смотрю, разозлился не на шутку!"
"А когда обкурится, она встает на четвереньки и ползает, приговаривая: "Вот дерьмо! Как же, должно быть, неудобно трехногим собакам! И так уже приходится на четырех лапах бегать, а когда еще на одну меньше, это ужас что такое". Она бредит, понимаешь?"
"Приезжай ко мне, отдохнешь, развеешься…"
"Попробую что-нибудь придумать. Как же меня это все достало - не представляешь! Хоть бы уже все кончилось…
Но только вот не знаю, как все может кончиться хорошо…"
"Не говори так… А в школе как?"
"Там-то все нормально. Это единственное место, где я чувствую себя спокойно. Только и там Домитиль засветилась… все время выдрыгивается, сил нет просто. Учителя ее тянут как могут, а она вообще не учится…"
"А люди знают? Ну, про вас?"
"Не думаю. В любом случае со мной они об этом не говорят. Ну и хорошо! И без этого тошно!"
"Попробуй приехать… Я договорюсь с мамой, а ты все уладишь…"
"О’кей. Все, отсоединяюсь, она пришла и пытается за моей спиной прочитать нашу переписку. Чао!"
Ни одного нежного слова. Ни одного слова про любовь. Ни одного такого слова, чтобы цветы зацвели в ее душе. Он так сильно и часто злился, что уже никогда не говорил ей таких чудесных слов, как раньше. Они больше не совершали воображаемых путешествий, больше не говорили: "Ну все, мы едем в Верону и будем целоваться под балконом у Капулетти". Каждый теперь сидел в своем углу. Он со своими заботами, своей матерью, сестрой, Лысым, а ей так хотелось, чтобы он с ней поговорил. Чтобы сказал, что считает ее красивой, что она прикольная и так далее.
Нужно выбить все эти драмы у него из головы.
Он чувствует себя ответственным за мать, за сестру, за все эти счета, которые нужно оплачивать. Зажат в новой жизни, в которой ровным счетом ничего не понимает. И потерял ориентир, его компас сбился.
У него остался единственный ориентир: она, Зоэ.
И она почувствовала себя сильной, мощной - как компас, который всегда показывает на север.
Она посмотрела на пакет "Шокобарокко", потрясла, и оттуда выпала последняя шоколадка. Она взяла ее, поднесла ко рту, остановилась, подозвала Дю Геклена и протянула шоколадку ему.
- Держи, тебе-то наплевать, толстей сколько влезет… И прыщей у тебя не будет… А ведь правда, у собак никогда не бывает прыщей.
Ни прыщей у них не бывает, ни возлюбленных, которые ужас как огорчают. Собаки рады одной-единственной шоколадке. Они облизываются и виляют хвостом. Только вот у Дю Геклена нет хвоста. Никогда не знаешь, когда он действительно доволен. Ну или нужно угадывать по глазам.
Зоэ вскочила и со всех ног побежала к матери, спросить, можно ли Гаэтану приехать к ним на Рождество.
Ифигения сидела на кухне, держа на коленях выходную сумочку - красивую сумочку, искусственная кожа под крокодила, застежка под "Гермес". Нужно быть зорким как сокол, чтобы углядеть, что кожа искусственная. Волосы у нее были настолько обычного цвета, что Зоэ не сразу ее узнала. Мало того что волосы не переливались всеми цветами, они еще были аккуратно приглажены и висели, обрамляя лицо, подобно убору античной вдовы.
Она рассказывала Жозефине о своей встрече с доктором-подологом и очень возмущалась:
- Если человек ищет работу, разве это повод, чтобы обращаться с ним как со скотиной, мадам Кортес? Вот вы как думаете?
- Нет, конечно… Вы абсолютно правы, Ифигения. Очень важно сохранять собственное достоинство.
- Пф! Достоинство! До чего старомодное слово!
- Ну отчего же? Нужно вновь ввести его в обиход… Вы не позволили, чтобы о вас вытерли ноги, и это прекрасно.
- Дорого стоит это ваше достоинство! Как пить дать он меня не возьмет. Я, может, и шибко упрямая, но он такие вопросы задавал! У меня не было другого выхода, кроме как сказать, что это не его дело.
Обе женщины замолкли. Ифигения теребила застежку сумки из ненастоящего крокодила, а Жозефина кусала губы, пытаясь выработать стратегию спасения Ифигении. Из радиоточки на кухне неслись звуки джаза, и Зоэ узнала трубу Чета Бейкера. Она навострила уши, чтобы услышать название песни и проверить, не ошиблась ли она, но тут голос Ифигении перекрыл дикторский текст:
- Что будем делать, мадам Кортес?
- Вас же вроде никто не гонит из привратницкой? Пока есть время…
- Я носом чую неприятности… Надо найти трюк, чтобы они не могли меня выставить.
- У меня, кажется, есть идея.
- Говорите же, мадам Кортес, я слушаю.
- Можно составить петицию… петицию, которую все подпишут, с требованием оставить вас на работе… И если вдруг управдому придет идея вас прогнать… В конце концов, все решает собрание владельцев дома.
- Это хорошая идея, мадам Кортес. Очень хорошая! А вы составите мне эту петицию?
- Да, и всех обойду, чтобы подписать. Вы в хороших отношениях с жильцами, Ифигения?
- Да. Только Бассоньериха меня ненавидела, но с тех пор…
Она издала сдавленный хрип, имитирующий предсмертный стон мадемуазель де Бассоньер, зарезанной на помойке в их доме.
- С тех пор как она усопла, я больше ни с кем не ссорюсь.
- Ну и отлично! Мы составим петицию, и если вас станут выгонять, потрясем ею где надо, и управдом уймется.
- Ну вы сила, мадам Кортес!
- Спасибо, Ифигения. Просто мне не хочется вас терять. Вы замечательная консьержка!
Зоэ подумала, что Ифигения сейчас расплачется. Ее глаза заблестели от слез, но она взяла себя в руки, насупила черные брови и ответила:
- Вы меня растрогали, мадам Кортес. Никто никогда мне не говорил, что я хорошо делаю свою работу. Люди со мной очень любезны, но никто никогда меня не хвалит. Они считают, что это в порядке вещей… Ни тебе "Спасибо, Ифигения!", ни "Вы молодчина!". Никогда не заметят: "О, лестница сияет как хрусталь! Вы волшебница!" Ничего подобного! Словно им абсолютно все едино, выкладываюсь я или нет.
- Ладно, Ифигения! Не берите в голову! Оставят вам вашу привратницкую, обещаю.
Ифигения шмыгнула носом и постаралась успокоиться. Чтобы унять чувства, она протрубила губами отбой - коронный звук ненастроенной трубы - и, глядя Жозефине прямо в глаза, спросила:
- Вот скажите мне, мадам Кортес… Есть одна штука, мне непонятная. Когда дело касается других, вы бьетесь, как раненый лев, а когда речь о вас, любому позволяете садиться себе на шею и ездить верхом…
- О! Серьезно?
- Ну конечно! Вы не умеете защищаться…
- Может, просто со стороны виднее. Про других всегда все ясно. Сразу видно, что нужно сделать, чтобы помочь, а вот как помочь себе - непонятно…
- Вы, конечно, правы… Только вот отчего так получается?
- Я не знаю…
- Вы считаете, что у людей недостаточно уважения к себе? Что они не считают себя достаточно важными?
- Может, и так, Ифигения… Мне всегда кажется, что люди умные, а я глупая. И всегда так было.
- Вы когда займетесь этой петицией, мадам Кортес?
- Сейчас вот пройдут праздники, а там, если управдом пойдет в атаку, мы предпримем контрнаступление.
Ифигения кивнула и встала, застегивая пальто и сумочку из ненастоящего крокодила, зажатую под мышкой.
- Боюсь, мне вас за целую жизнь не отблагодарить за все, что вы для меня делаете.
Когда Ифигения ушла, Зоэ уселась напротив матери и заявила, что у нее тоже есть проблема.
Жозефина вздохнула и потерла крылья носа.
- Ты устала, мам?
- Нет… Надеюсь, мне удастся выполнить обещание, данное Ифигении…
- А Гортензия-то где?
- Пошла слоняться по Парижу в поисках идеи…
- Для харродских витрин?
- Ну да…
- Ага… Так какая у тебя проблема, детка?
- Гаэтан… Он несчастен, его мать не в своем уме… - Зоэ глубоко вдохнула и на выдохе выпалила: - А можно он приедет к нам на каникулы?
- На Рождество? К нам? Но это невозможно! Здесь будут Гортензия, Гэри, Ширли…
- Рождество он проведет с семьей, но мне хотелось бы, чтобы он приехал после… У нас же большая квартира, всем места хватит.
Жозефина внимательно посмотрела на дочь.
- Ты уверена, что ему хочется возвращаться в наш дом? После того, что здесь произошло? Вы об этом говорили?
- Нет, - растерянно ответила Зоэ.