Глубоко погруженный в свои мысли, Супермен находился в постоянном движении. У него не было определенного местожительства, не было работы. Его плащ, который по слухам изначально был предназначен для полетов, теперь превратился в лохмотья, ботинки протерлись до дыр, отросшие волосы и борода делали его похожим на нищего бродягу. В сопровождении уток, диких коз, белок и ворон Супермен расхаживал по деревне. Внезапно он останавливался и стоял неподвижно, сколь угодно долго, невзирая на то, лил ли дождь или пекло солнце.
- Что ты делаешь? - шепотом спросила учительница Супермена, который, опустившись на колени, уставился в землю.
- Смотри! - сказал Супермен, не отрывая глаз от земли. - Я дал всем этим муравьям имена. Это - Унё, это - Ниня, это - Сисю, это - Думё, это - Мися, это - Тале, это - Цунё. С тех пор как я начал наблюдать, Унё три раза нырял в норку, вытащил наружу две песчинки и втащил один сухой листик. Ниня также нырнул в норку три раза, вытащил оттуда две песчинки и втащил кусочек какого-то помета. Сисю нырнул в норку два раза. Каждый раз, прежде чем нырнуть, он обходил норку кругом. Он вытащил одну песчинку, а другую песчинку втащил. Думё ничего не нес и, нырнув в норку только один раз, вытащил сухой листик, который принес Унё. Мися все это время находился возле норки. Сказать по правде, он там со вчерашнего вечера. Но это не значит, что он умер. Больше о нем пока ничего сказать не могу. Тале уже десять раз входил и выходил из норки. Вынес две песчинки, но не это было его целью. Скорее всего, своими передвижениями туда-сюда, он отвлекает внимание Мися. Хотя, у меня еще нет оснований утверждать это наверняка. Я уверен, что Тале и Цунё - двойняшки. Их роли строго распределены: обязанность Тале - вытаскивать песчинки, обязанность Цунё - втаскивать сухие листья и кусочки помета. Согласовав время входа и выхода, они выдают себя за одного и того же муравья.
Супермен вел подробнейшие наблюдения над всеми муравьями Пингвинки, число которых достигало двухсот шестидесяти миллионов, но это было лишь малой частью производимых им наблюдений. Будь то флора или фауна, Супермен наблюдал за всем, что только может видеть глаз, вплоть до волосинки, вплоть до листочка.
- Кто это? Кто это? - шагая, спрашивал себя Супермен. Учительница, которая держалась сзади на определенном расстоянии вместе с утками, дикими козами, белками и воронами, посмотрела вокруг, но никого не увидела.
- О ком ты говоришь?
- Ветер, - Супермен сощурил глаза и широко развел руки. - Я думал, кто - этот ветер. Может, Бануму? Вчера, он дул приблизительно в это же время… Или Дуохо? Но сейчас он должен вместе с Нюйнюем дуть на задворках управы. В таком случае, может быть это тот самый Тиоря, что три года назад унесся из деревни на запад?
Как-то раз учительница спросила у Супермена, наблюдающего, лежа на животе, за слизняком:
- Что можно узнать, ведя наблюдения такого рода?
- Ничего. Разумеется, кроме того, что через несколько секунд лосось Анья будет съеден зимородком Тятя.
Не успел Супермен ответить, как на глазах учительницы из пруда выпрыгнул лосось, с неба стрелой упал зимородок и, подхватив лосося, улетел прочь. Супермен, похоже, разбирается во всем, что происходит в мире, - подумала учительница.
- Вовсе нет. Я почти ничего не знаю, - сказал Супермен, ни на секунду не отрываясь от наблюдения.
По мнению Супермена, мир состоял из бесчисленных крохотных частиц, тесно связанных друг с другом, поэтому, чем пристальней ведешь наблюдение, тем лучше узнаешь связанные с нашим миром далекие миры. "Наблюдая передвижения муравьев, след, оставленный слизняком, рост хвоща, - сказал Супермен, - я понял, что за пределами Пингвинки есть другой, более обширный мир". Этот мир зовется - Пекин, Нью-Йорк, Харадзюку, там живет в десятки раз больше людей, чем в Пингвинке, это райские кущи, там есть такая штука, называется телевидение.
- Телевидение, что это такое?
- Что-то связанное с лучами. Я понял только, что оно разбивает детские сердца, но чтобы узнать больше, я должен продолжать наблюдение за муравьями.
Вот так, затаив в душе пылкие думы, все дни напролет учительница следовала за Суперменом, но пришла она в конце концов в реальную Пингвинку, в свое совершенно запущенное жилище. Несмотря на то, что Парзан столько раз предостерегал ее об угрозе заразы, обуявшей снящуюся Пингвинку, учительница стала пленницей снов. Она перестала заботиться о своей наружности и большую часть дня проводила в пижаме. Лишь изредка она вспоминала, что нужно есть, ходить в туалет. Неизвестно почему, но по сравнению со снящейся Пингвинкой время здесь тянулось как будто дольше, и она старалась почти не вылезать из постели. С тех пор как она потеряла возможность бывать в Пингвинке сновидений, она сделалась раздражительной и стала принимать снотворное. Но снотворное вызывало не Пингвинку сновидений, а не имеющие с ней ничего общего, самые обыкновенные сны.
Той ночью профессор Сэмбэй дремал на устроенной в лаборатории кровати и вдруг вскочил с истошным воплем. Он снова закрыл глаза, чтобы удостовериться, что увиденное им было не снящейся Пингвинкой, а всего лишь страшным сном, но уснуть уже не мог. Профессор Сэмбэй слез с кровати и подошел к столу. На столе стояли в ряд семь машинок из спичечных коробков, двигающихся при помощи резинок. Вот уже неделю профессор Сэмбэй каждый день занимался этими машинками из спичечных коробков. Ничего другого создавать ему не хотелось. Нет, ему вообще ничего не хотелось создавать. Что бы он ни создавал, все едино. Никому его изобретения не нужны. Прежде всего, разве здесь еще остался кто-нибудь из жителей? Все жители ушли туда. В первый раз у профессора Сэмбэя возникло желание отправиться в Пингвинку сновидений. Какая разница, что та Пингвинка будет не настоящей, если он сможет там создавать что-либо еще, кроме игрушечных автомобилей? Профессор Сэмбэй опустился на низкий деревянный стул и, обхватив голову руками, некоторое время неподвижно сидел в темноте лаборатории, но потом не выдержал, открыл дверь и вышел наружу.
Еще не начинало светать. То тут то там в кустах вскрикивала совка, крякала утка, стрекотал сверчок. Профессор Сэмбэй шел не разбирая пути. В одном месте ему почудилось, что он увидел Каштаноголового с блаженным, не от мира сего лицом. Но, возможно, это был только призрак. В другом месте ему почудилось, что он увидел втиснувшегося в дупло высокого трухлявого дерева, дрожащего Супермена. Но вероятно и это был только призрак, мелькнувший в неверных отсветах зари. Он слышал, что за его спиной неотступно шуршат кусты, как будто кто-то следовал за ним по пятам. Но это был не призрак. Не отставая ни на шаг от профессора, доктор Марсилито ломал сучья в бессильной злобе. Куда в такое время направляется профессор Сэмбэй? Не затеял ли профессор Сэмбэй новую каверзу против него, вроде тех машинок из спичечных коробков, работающих на резинке? Снедаемый подозрениями и отчаянием, один только доктор Марсилито следовал по пятам за профессором.
Профессор Сэмбэй пришел на край болота, где Никотян Великий ловил рыбу. Бледные лучи восходящего солнца еще только начали окрашивать поверхность болота в оранжевый цвет, а Никотян Великий уже сидел с закинутой удочкой.
- Что ты здесь делаешь? - спросил профессор.
- Жду, чего еще здесь делать, - невозмутимо ответил Никотян Великий.
Профессор Сэмбэй опустился возле Никотяна Великого и некоторое время пристально смотрел на леску. Подул ветер, вдалеке зашелестели деревья. В ближних кустах тихонько кашлянул доктор Марсилито. И вновь наступила тишина.
- Клюет?
- Не клюет.
Все казалось каким-то нелепым. Профессор Сэмбэй не имел ни малейшего понятия, о чем бы можно завести разговор.
- Чего ждешь?
- Жду, когда за мной пришлют.
Никотян Великий был облачен в блестящий серебристый скафандр, лицо его полностью скрывал шлем с черным непроницаемым стеклом, так что догадаться о его чувствах не было никакой возможности. Среди деревенских жителей находились и такие, кто на полном серьезе утверждал, будто под шлемом - пусто и внутри никого нет. Но эти умники даже издалека не видели Никотяна Великого и всего лишь перевирали чужие россказни. Профессор Сэмбэй пристально разглядывал стекло шлема, за которым должно было быть лицо.
- В чем дело?
- Да вот, ходят слухи, что внутри ничего нет.
Никотян Великий, продолжая сжимать правой рукой удочку, левой поднял стекло. Ничего нет. Там, где должно было быть лицо Никотяна Великого, зияла пустота. Никотян Великий вновь опустил стекло и, как ни в чем не бывало вернувшись к рыбной ловле, прошептал сочувственно:
- Слухи не обманули.
Профессор Сэмбэй ощутил, как в нем с позабытым рвением вновь взыграла кровь ученого. Хочу знать истину! Истину во что бы то ни стало! Вот какие пламенные мысли охватили профессора.
- Ты… - начал он дрожащим голосом, - кто?
- Никотян Великий, кто же еще!
Это длилось всего одно мгновение. Но профессору показалось, что прошла вечность. Профессор Сэмбэй внутренне вознесся. Чтобы постичь истинный облик представшего ему космического пришельца, он поднялся на высоту, с которой мог обозреть всю свою жизнь ученого, на высоту, с которой он мог одним взглядом окинуть всю историю Пингвинки. И однако - разгадки не было. Как ни высоко он возносился, не удавалось ухватить даже тени истины. Я абсолютно не понимаю Никотяна Великого. Посчитав, что эта мысль есть факт подлинный и непреложный, профессор поспешил вернуться к Никотяну Великому, закинувшему удочку на краю болота. Профессор Сэмбэй чувствовал, что в глубине его груди закопошились тысячи насекомых, на мгновение он даже рассеянно подумал, уж не отложили ли они яйца ему в нос и рот, пока он дремал в своей запущенной лаборатории, но тотчас решил, что это маловероятно, еще раз прислушался к зудению копошащихся в нем насекомых и вдруг понял, что это зудит в нем чувство, самое пустое и в то же время самое неодолимое, чувство, которое, раз охватив, уже потом не отпускает до самой смерти.
- Возьми меня с собой! - простонал профессор. - Когда за тобой пришлют, возьми меня с собой!
Послышалось всхлипывание. Оно исходило от доктора Марсилито, который все это время следил за профессором Сэмбэем и Никотяном Великим. Он зажимал рот руками, бился головой о землю, извивался всем телом, но не мог заглушить сдавленных рыданий.
Никотян Великий сидел в полной неподвижности и, не говоря ни слова, из глубины пустого шлема пристально глядел на протянутую леску.
Учительница блуждала по снящейся Пингвинке. Супермена нигде не было видно. Учительница, подражая Супермену, наблюдала у корней бука и под сенью фиговой пальмы за муравьями и жуками, подражая Супермену, босоногая, в лохмотьях, ползала по земле, делая вид, что ведет какие-то наблюдения, спрашивала у детей, которые, подражая муравьям и жукам, ползали по земле, не знают ли они, где Супермен. Не знаем! - отвечали дети. Кря-кря. Отвечали ей дети на утином языке. У-ху-ху. Отвечали дети, которые умели говорить только на совином языке. Ах вот как! - сказала учительница. Пройдя еще немного, учительница обернулась. Она увидела своего сто пятьдесят одного ученика. Они уже начисто забыли все, чему она их учила. Наверняка, они даже не помнят, что я была у них учительницей! - подумала учительница. Но при этом не почувствовала никакого сожаления. Пройдя еще немного, она увидела раскидистый дуб, на ветвях которого расположилось несметное множество птиц и шимпанзе. Казалось, что вместо листьев дуб покрыт птицами и шимпанзе. С высоты доносился чей-то жалобный голос. Что меня сюда привело? Что меня сюда привело? Учительница, удивленно запрокинув голову, спросила: "Где Супермен?" Голос, точно придя в себя, сразу успокоился и любезно сообщил, что тот не иначе как отправился туда, где сидит Никотян Великий. Спасибо. Учительница вновь пустилась в путь, а за спиной у нее жалобный голос вновь запричитал. Что меня сюда привело? Что меня сюда привело? Кого-то этот голос мне напоминает, - подумала учительница. Но чей это голос, она, как ни старалась, вспомнить не могла. Перед учительницей появлялись жители и улицы снящейся Пингвинки, и вновь исчезали. Вырвавшись из многолюдного метро и спеша по домам, пингвинцы ласково заговаривали с учительницей. Барышня, вы куда? Туда, где Супермен, - застенчиво отвечала учительница. Ах вот оно что, если встретитесь с Суперменом, передавайте привет. Передайте, мы ждем его рассказов о муравьях и листьях. Старик в шортах размахивал сачком, гоняясь за желтыми бабочками на раскинувшемся за школой, цветущем желтыми цветами капустном поле. Это был директор школы. Ну и дела! Верно изволили заметить, - отозвался директор школы, не отрывая глаз от порхавших бабочек. Желтые бабочки на желтых цветах, где - цветы, где - бабочки, не различить! А кстати, куда это вы собрались? Туда, где Супермен, сказала учительница тихим голосом. Вот как? Встретите, скажите, что нам с ним надо поговорить о бабочках. Учительница продолжила путь. Старик, размахивая сачком, затянул нараспев: Желтые бабочки на желтых цветах, где - цветы, где - бабочки, не различить!
Еще не начинало светать. То тут то там в кустах вскрикивала совка, крякала утка, стрекотал сверчок. Учительница, прикрыв глаза, медленно пробиралась сквозь холодную сырость. В одном месте ей почудилось, что кто-то проскользнул мимо. Почудилось, что кто-то подобрался к ней сзади на цыпочках и тотчас отступил назад. Может, это Каштаноголовый? Она обернулась назад. Там уже никого не было. Но в следующий момент учительница уже вся превратилась в слух. Вначале это был едва различимый шорох. Как если лист трется о лист. Шорох сменился смесью непривычно пронзительных и непривычно тихих звуков. Шум постепенно нарастал, превращаясь в гигантский вал оглушительного грохота, сотрясшего всю снящуюся Пингвинку. Шимпанзе вцепились когтями в ветки, птицы, охваченные ужасом, разлетелись во все стороны. Учительница, закрыв руками уши, простерлась на земле. Воздух гудел, ветер, завиваясь вихрем, стонал в чаще. Жители снящейся Пингвинки увидели, как в небе появился предмет. более яркий, чем солнце, и начал медленно опускаться в сторону болота, возле которого сидел Никотян Великий. В этот момент простершаяся на земле учительница, охваченная опаляющим грудь смятением, завопила, взывая:
- Супермен!
Наконец, начало рассветать. Люди отказывались покидать снящуюся Пингвинку, они забились в свои дома, закрылись изнутри на ключ, опустили шторы. Два маленьких робота, крепко прижавшись друг к другу в углу кладовки среди руин школы предались расслабляющей дремоте, устав от бесконечных игр. Они разыскали никому не нужные учебники и грифельные доски и играли, притворяясь, будто учатся читать и писать. Они пинали, отнимая друг у друга, сдутый мяч, который нашли в углу школьного двора, притворяясь, будто играют в футбол. И некому было разделить их забавы. Но человеческие игры не предназначены для того, чтобы в них играли роботы. Все, что они могли, это делать вид, будто играют.
Когда гигантский вал звуков сотряс Пингвинку, Атом подумал, что пришел конец света, и, схватив за руку Лепешку, помчался к единственному человеку, который наверняка знал, как в этом случае спастись, в лабораторию профессора Сэмбэя. Но профессора в лаборатории не оказалось, только на столе лежали семь игрушечных машинок. Нас бросили! Никакой разумной причины для этого не было. Но Атом выговорил это вслух, будучи совершенно уверен в правоте своих слов. Его никогда не обманывало предчувствие. Они все ушли, ушли далеко, очень далеко.
Атом бросился бежать со всех ног. Здесь был мир людей, покинутый людьми, а вовсе не мир роботов. Мы только и могли, что изображать из себя людей. Профессор не имеет права нас здесь оставлять. Но в тот момент, когда они добрались до места, с которого было видно облюбованное Никотяном Великим болото, огромный космический корабль, окруженный ослепительным сиянием, уже начал отделяться от земли. Увидев это, Атом крепко сжал руку Лепешки и чуть ли не кубарем скатился по отлогому склону к болоту, сам не замечая того, что вопит во все горло. "Не бросайте нас! Вспомните о нас! Возьмите нас с собой!"
Но космический корабль уносился ввысь, все выше и выше в ясное утреннее небо, оставляя двух роботов на пятачке, отрезанном как от прошлого, так и от будущего. Вот он уже превратился в одну сияющую точку и сразу вслед за этим исчез.
То, что великий изобретатель Норимаки Сэмбэй навсегда покинул деревню Пингвинку на космическом корабле, посланном за Никотяном Великим, то, что великий наблюдатель Супермен навсегда покинул снящуюся деревню Пингвинку на космическом корабле, посланном за Никотяном Великим, то, что два робота, обреченные быть детьми, навечно застыли на краю болота, в котором Никотян Великий удил рыбу, то, что учительницу, которая, воспылав страстью, преследовала призрак покинувшего снящуюся Пингвинку Супермена, задушил одержимый страхом, что его кто-то преследует, реальный Супермен, все это не имело никакого отношения к Каштаноголовому. Произошли эти события в реальной Пингвинке, или же эти события произошли в снящейся Пингвинке, или же эти события произошли еще в какой-нибудь другой Пингвинке, или же такой деревни как Пингвинка вообще не существует, все это тоже Каштаноголовому было без разницы. Он верил только в одно, в открывшуюся в его собственной голове дыру "забытых вещей". Каштаноголовый твердо верил, что даже если этот мир исчезнет, останется только одна его дыра "забытых вещей". Каждый день беспрестанно, с утра до вечера курсируя между жилищем и школой, один на один со своей дырой "забытых вещей", Каштаноголовый с какого-то момента начал подозревать, что он потому все забывает, что пытается все запомнить, что память и есть не что иное, как эта самая ненасытная дыра. С тех пор он перестал утруждать себя попытками что-либо вспомнить и начал жить, всматриваясь в одну только дыру "забытых вещей". А посему, если вместе с его сомнительной памятью исчезла бы Пингвинка, ему не о чем было бы горевать. Пустившись вспять, он по порядку побросал в дыру "забытых вещей" все свои перечни. Страх сразу прошел, позеленевшему лицу вернулся здоровый румянец. Как только он забыл все, что помнил, Каштаноголовый, как и следовало ожидать, освободился от необходимости бесконечно ходить туда и обратно. Он перестал вообще о чем-либо размышлять. Просто шел, широко раскрыв глаза. Так что, вероятно, ему многое довелось повидать. Во всяком случае, было такое впечатление, что он многое повидал. Он перестал заботиться о том, по которой из Пингвинок шагает. Почему людей это заботит? В любой Пингвинке рано или поздно заходит солнце.
Pengin-mura ni hi wa ochite by Gen'ichiro Takahashi
Copyright © 1989 by Gen'ichiro Takahashi