- Поехали! - скомандовал полис, и они весело покатили кровать по набережной. Прохожие с ненавистью и отвращением смотрели на яшу-дельтапланериста.
- Все там будем, - грустно заметил смайл, и наступило неловкое молчание. С тихим шипением допивала опрокинутую кружку пива сухая земля.
- Почему мы такие идиоты! - воскликнул ай.
- Что же, нам драться лезть? - сказал леннон.
- Конечно! Нас же больше.
- Разве на вашей планете существа бьют себе подобных?
- Нет, - сказал ай, - но мы пока на вашей… А у вас положено не только бить и убивать друг друга, но и наказывать лишением свободы. С волками жить…
- Слушайте, - перебил прайс. - Я знаю, где растут персики.
- Да, да! - захлопала в ладоши грета, - я голодна, как… - нового она придумать не могла, а сравнение с волком прозвучало бы банально.
Они выступили - прайс, грета, фул и ай - шагая по набережной, дерзко глядя в глаза прохожим, которые гадливо оглядывались по сторонам - нет ли поблизости полиции.
Они прошли с километр вдоль пляжа, потом поднялись наверх, где было менее людно, пока не достигли самой окраины, где не было не одного человека.
Кажется, поели персиков, - сказал прайс. Все остановились. То, что они увидели впереди, повергло их в изумление и ужас.
- Клянусь, ее вчера здесь не было! - дрожащим голосом воскликнул фул.
- Я прожила почти сотню жизней, - сказала грета, - но такое вижу впервые.
- Я посетил много миров, - прошептал ай, - но такой ужас…
В нескольких шагах от них (как они издали не увидели ее!) стояла, черная, гладкая, словно крышка рояля, не имеющая ни начала, ни конца…
Прайс шагнул вперед. Грета попыталась удержать его.
- Это надо проверить, - сказал прайс. - Персики уже совсем близко, я даже слышу их запах.
Он протянул руку. Ладонь и ее отражение соединились, словно в рукопожатии. Прайс ощутил черный жгучий холод смерти и пустоты.
- Пойдем обратно, - попросил ай. - Я боюсь ее.
- Я тоже, - холодно ответил прайс. - Но разве можно спокойно сидеть на аллеях, зная, что она тут?
- Верно, - согласился фул. - Вдруг она приближается?
- Давайте так, - предложила грета, - мы с прайсом пойдем налево, а вы направо. Ведь все в этом мире имеет конец.
С полчаса они шли, держась от нее на почтительном расстоянии. Она была однородна - черная и гладкая. Дома и ветки деревьев утопали в ней, как в воде. Она разрезала город, будто сплошная стена.
Им надоело ее разглядывать, и они шли, словно гуляя, позабыв об ужасе, который недавно овладел ими.
- Странно, что я еще не потеряла способности удивляться, - говорила грета. - Казалось бы, мне давно пора остыть, словно красной звезде, но прелесть в том, что все, что бы я ни делала, я делаю как впервые - иначе я не вынесла бы даже одной жизни.
- Я тебе завидую, - сказал прайс. - Почему же я не помню даже вот этой, единственной?
- Ты слишком переживаешь то, что есть. А я помню даже то время, когда была рыбой. Какое горячее было море… Ой! - грета споткнулась о кочку и сжала руку прайса. - Веди меня за руку, как маленькую!
Прайс внимательно посмотрел в ее глаза, влажно блестящие, как ягоды зрелого винограда, и увидел свое собственное перевернутое отражение.
- Всегда мечтал, чтобы у меня была сестра, - сказал он.
- Нет, - грета выдернула руку, - этого еще не хватало!
И несколько шагов они шли молча.
- Почему ты все время смотришь на часы? У тебя свидание?
- Нет, - зачем-то соврал прайс.
- У тебя свидание в двенадцать, в полдень, - строго сказала грета. - Ты сейчас идешь со мною, а думаешь о ней, а это неприлично.
Они прошли еще немного и увидели впереди две смутных фигуры. Что-то знакомое было в их походке. Прайс и грета остановились. Те, кто шел им навстречу, также замерли.
- По-моему, тут зеркало, - проговорил прайс, не теряя самообладания.
- Да, - отозвалась грета, - это мы сами.
- Давай подойдем.
Они двинулись дальше, и странные фигуры тоже пошли. Через несколько минут все четверо соединились.
- Немыслимо! - воскликнул ай.
- Мы приняли вас за свое отражение, - сообщил фул.
- Просто мы обошли мир по периметру! - радостно рассмеялась грета.
- Придется забыть о персиках, - сказал прайс и тотчас забыл о них.
- Правильно! - заметил ай. - Хоть один день вы можете не есть себе подобных?
- Можно подумать, что сам ты не ешь, - сказал фул. - Вчера на моих глазах слопал четыре порции блинов.
- Да, - раздраженно ответил ай. - Я вочеловечился, и поэтому должен бросать топливо в этот котел. Дома я питаюсь прямо от своей звезды. Вообще, вы удивительно подло устроены. Вы должны есть, пить и наоборот. Вы должны спать, совокупляться, читать книги и делать кучу низких вещей… Мне стыдно, что я попал на эту планету.
Они вышли на пятачок, главную площадь Гурзуфа. Она была полна народу и сверху походила на жаровню, полную еды. Прайс вспомнил ночную курицу. Он посмотрел на солнце: шел двенадцатый час.
- Мне пора, - сказал он и быстро зашагал на запад, в сторону пьяных аллей.
По пути он встретил целый отряд полицейских с кроватями. Видимо, они шли за теми, кто остался на пятачке. Ветер трепал их белые халаты. Они пели что-то веселое. Прохожие с умилением поглядывали на них.
На аллеях пахло йодом - очевидно, полиция уже изрядно поработала тут. Многие места уже пустовали, а те из наших, кто еще не был изъят, вели вялую беседу о науках и искусствах.
Лайва и леннон сосредоточенно наслаждались друг другом под кустом олеандра, виртуозно принимая самые немыслимые позы. Кое-кто восторженно следил за работой лайвы. Она была неотразима. Никто не заметил, как подкрался полис и обоих, все еще продолжавших наслаждаться, уложили в постель.
- Как вы смеете! - подскочил смайл. - В такой-то момент…
Полис с размаху всадил ему шприц в мягкие ткани. Смайл обмяк и замертво упал на подставленную кровать. Полицейские покатили всех троих по набережной, возбуждая в толпе гуляющих омерзение и досаду.
- Фенита! - сказал кто-то. - И до полудня не дотянем.
Прайс вздохнул. Единственное, что он хотел от жизни - это дотянуть до полудня! Но вдали опять появилась очередная кровать, и он понял, что это за ним.
Что-то не ладилось - кровать застряла на ступеньке тротуара. Полиса деловито хлопотали вокруг нее. Время было без трех минут полдень.
Прайс вдохнул свежий морской воздух, набрав в легкие пьяный запах еще живого мира - с шорохом раковин и криками чаек. Он провел взглядом по зубчатому гребню гор, чтобы навсегда запомнить эту последнюю декорацию…
И тут он увидел ее… С последним ударом часов она появилась в конце аллеи. Солнце, отраженное морем, светило сверху и снизу, почти уничтожая платье МАРIИ, но ветер возвращал платью вещественность; так оно едва существовало на грани двух стихий, и казалось, что МАРIЯ одета в текучие струи воды.
Скользкая, как сало, рука легла на его плечо.
- Еще минутку, - попросил прайс.
- Не положено, - вздохнул полис, и мощная лапа схватила прайса поперек туловища.
Извиваясь, он отчаянно орал, но, словно в ночном кошмаре, не слышал собственного голоса, и в то же время видел себя сверху, как он открывает рот все шире и шире - с жалким беззвучием пойманной стрекозы…
Кожей спины он ощутил холодные снежные простыни, и с их прикосновением почти потерял способность видеть и двигаться. Полиса быстро покатили кровать (все быстрее и быстрее, как под горку) и, наконец, въехали в гулкий жестяной туннель, полный стеклисто-радужных вееров, словно внутренность подзорной трубы.
И в это время (то, чего прайс уже не мог видеть, но видел живьем еще минуту назад) солнце, как это ни удивительно, продолжало светить неподвижному морю, и вода возвращала излишки света, и уже два световых потока - сверху и снизу - обрушивались на безлюдный мир, раскаляя брошенную людьми одежду и обувь, забытые детские игрушки, - всю эту солнечную свалку, медленно тлеющую в зловещем огне.
Солнечный мальчик
Встреча
И в лабиринте древних аллей ленивыми стадами бродят толпы людей, а также жадных детей и по-хозяйски озирают бесконечный простор, и расширяют свой кругозор…
Песня, неразборчивая запись с микрофона
Гаррик прайс очнулся в постели и - пока неизбежная курица сновидений таяла прямо перед его носом - с опаской ощупал свое горячее и влажное тело, убедившись, что все члены на месте.
Бледный свет с трудом проникал в комнату через толстые бутылочные стекла. Зеркальный пол тускло отражал оконный переплет. Казалось, что пространство за окном было озарено свечой.
Справа на такой же кровати просыпался ай, сжимая в кулачки темный воздух. Из уголка его глаза выползла серебристая слеза. Наши просыпались, тяжело выпадая из небытия.
- Вот так все обычно кончается, - сказал фул.
- Возмутительно, - сказал леннон. - Мы с детства привыкли, что из любого положения есть выход, так нас обманывали в сказках, и понять, что есть безвыходные положения, мы никогда не сможем.
Наверху раздался стук, будто там кто-то плясал. Прайс прислушался. Стук повторился.
- Мы живем неправильно, ужасно! - отчаянно воскликнул фул. - Так не должны жить живые люди (при этих словах ай мучительно застонал).
- А что ты хочешь! - возразил смайл. - Если бы можно было существовать как-нибудь иначе, кроме как жить, ну, скажем, лить, я бы тогда мог выбирать между жизнью и лизнью. А так - извольте жить, коль ничего другого не умеете.
- Есть, есть лизнь! - крикнул ай, натягивая одеяло на лицо. - Невыносимо! - приглушенно донеслось из-под одеяла. И еще:
- Сумасшедший дом какой-то… Да! - ай завелся, не показываясь из-под одеяла:
- Земля - это место, куда ссылают сумасшедших со всей вселенной. Едва лишь кому вздумается родиться идиотом, так делают так, что он рождается на Земле… Мы сюда втроем прилетели - я, ой, и ух. Целую неделю с орбиты мы изучали ваши радио- и телепередачи. У нас создалось впечатление, что это пригодная для жизни (равно как и для лизни) планета. И что же? Ой попал в руки цереу. Уха сгубили француженки, а я… Сами видите! Вы говорите, что во всем виновато государство… Милые вы мои! Если уж оно есть, то оно будет всегда. Его просто не надо было придумывать! Нигде во Вселенной такого нет - чтобы один был королем, а другой сутенером. Вы с самого начала ошиблись, разделив друг друга по профессиям. Вы никогда не искупите этого первородного греха… (поскольку все это - глухим голосом - говорило одеяло, никто не принимал его ценные мысли всерьез)… Вы еще дети, вам всего десять тысяч лет, и вас надо учить, что такое хорошо и что такое плохо. Я живу на планете, которую вы называете Солнцем (с большой буквы!) У нас никогда не бывает ночи, у нас столько света, что его хватает еще на десять планет, в том числе и вашу. Это свет нашего разума… Ты говоришь лизнь… У нас бесконечное число способов существования - от мизни до пизни - каждый выбирает по вкусу, а пресловутая "жизнь" уже давно вышла из употребления как примитив… Я хочу домой… Я очень, очень хочу домой, - ай всхлипнул. - Когда я был маленьким, меня отвезли в пионерлагерь, и я тоже очень хотел домой… - постель содрогнулась и заплакала голосом годовалого ребенка. Неестественно красный нос ая высунулся наружу, жадно втянув воздух. Вдруг что-то опять подозрительно застучало наверху. Все подняли головы, словно надеясь увидеть через потолок, кто подает сигнал.
Прайс спрыгнул с кровати и, хорошо понимая, что делает глупость, подергал запертую дверь.
- Кто-нибудь читал графа Монтекристо? - спросил он.
- Терпеть не могу Дюма, - томно промычал леннон, который успел заснуть во время длинной речи ая.
Прайс ощупал стену и нашел ее довольно крепкой. Он шагнул к окну, царапнул ногтем стекло, убедившись, что оно бронировано. Из окна был виден небольшой дворик, завершавшийся кирпичной стеной до самого неба…
Вдруг что-то по-мышиному прошелестело в дымоходе.
Прайс открыл дверцу. То, что он увидел в шахте, заставило его вздрогнуть. На бечевке, связанной из носовых платков, бантов и веревочек, болталась развернутая пачка из-под сигарет. Вот что было написано на ней косметическим карандашом.
МЫ ЗДЕСЬ НАД ВАМИ (И ВСЕ НАШИ ТОЖЕ)
ГРЕТА
Вчерашний день - мертвый - неподвижно стоял в утренней памяти прайса, как вода в омуте, но что-то важное, самое главное - какая-то тонкая блестка - терялось в этой темной глубине… Он прочел записку вслух.
- Боже мой! - воскликнул леннон. - Там наши девочки!
- Нас всех забьют на мясо! - простонал ай. - Меня-то, меня! А я не гожусь для землян… - и он заплакал навзрыд.
Если и есть хоть один против ста, что можно спастись, подумал прайс, то я готов поставить на кон не только свою жизнь.
- Ведь я никакой не инопланетянин, - продолжал ай сквозь слезы. - Я просто им… - он начал икать, как перед казнью. - Я просто имп… О-о-о! - заревел он, содрогаясь от боли.
Выходка ая всех развеселила. Когда ему было плохо, он всегда врал, что он человек.
- Успокойся, - сказал фул. - Мы верим, что ты местный.
- Да! - вскричал ай. - Я местный… Я-то местный, а ты… Это вы все инопланетяне, вы - пришельцы. Прочь с моей планеты!
Лязгнул замок, и луч мрака отпечатался на полу. Полис вошел.
- Ну что, мальчики? Что, солнечные мои? - ласково заговорил он и вдруг встрепенулся:
- А где номер седьмой?!
Прайс, который в это время стоял у дымохода и не был виден, прайс, повинуясь скорее инстинкту, чем разуму, подпрыгнул, перевернулся через голову и плотно сжатыми пятками обрушился на затылок сатрапа.
- Нельзя! - успел крикнуть тот, распластавшись на полу, как поломанная кукла.
Прайс перевернулся в воздухе и обеими ногами поразил полиса в лоб, в смертельный центр нервных окончаний. Все произошло так быстро, что никто не успел и вздохнуть.
- Теперь-то мы их сделаем! - сказал прайс, крупно дрожа от возбуждения.
Он подошел к двери и осторожно заглянул в щель. Коридор был темен и пуст.
Прайс отделился от стены и, полный желания превратится в тень, двинулся по коридору - туда, где могла быть лестница. В самом конце этого колодца, бросаясь мутными брызгами света, бледной сильфидой трепетала лампа. За спиной уже тлели сожженные мосты.
Ключом, найденным в кармане полицейского халата (таким квадратным с косой бородкой, универсальным ключом) прайс отпирал двери, за которыми томились наши. Он даже не заглядывал внутрь, а лишь подергивал ручку, давая понять, что путь свободен.
Пахло йодом, как после шторма. Лестница привела прайса в такой же коридор, расположенный над первым, и там он тоже отпирал двери, приближаясь к комнате, где, по расчетам, была грета.
В конце коридора показалась человеческая тень. Прайс отпрянул за угол и понял, что его увидели: по полу забарабанили торопливые шаги. Прайс бросился обратно к лестнице. Двумя пролетами ниже кто-то поднимался, простужено кашляя и матерясь. Прайс кинулся вверх по ступенькам и, пробежав два этажа, попал в узкий неосвещенный проход под самой крышей. Быстро продвигаясь наощупь, он слышал множащийся шум погони: из-за угла метнулся сетчатый свет фонаря; они были уже близко; они настигали его…
Прайс нащупал металлическую скобу и надавил на нее. Дверь поддалась, и он очутился в небольшом помещении, в центре которого на цементном постаменте работал электромотор. В шахте лифта слышались приглушенные шорохи, будто кто-то переворачивал огромные листы бумаги. Прайс прыгнул на крышу лифта, и его сразу понесло вниз.
Оставаться в лифте было безумием, и он сразу нажал на первую попавшуюся кнопку. Лифт остановился, двери открылись, прайс вышел и - оказался посередине большого светлого зала, полного народу в халатах, грязно-белых и ядовито-зеленых…
Несколько полицейских кинулись к нему. Прайс выбросил вперед руку, и чья-то металлически твердая челюсть наткнулась на его кулак. Прайс прыгнул вперед, упал на руки и растопыренными ногами сшиб сразу двух полисов. Цепкие руки схватили его сзади поперек живота, невысокий крепкий полис заходил спереди. Прайс сделал па-де-де и обоими ногами поразил его в желудок, но тут какой-то коршун налетел сверху, и прайс, не успев сделать па-де-труа, упал навзничь, почувствовав острую боль в позвоночнике. Проворно подбежала маленькая испуганная женщина и, не целясь, всадила ему шприц прямо в левый глаз. Руки и ноги похолодели, голова сделалась легкой, за плечами как бы возникла тяжесть крыльев, прайс энергично взмахнул ими и - полетел, все же смутно сознавая, что его кантуют, куда-то волокут и натягивают балахон с длинными, как у Пьеро, рукавами, заматывая их вокруг торса, и прочно завязывая сзади.
- Маслица захотел, маслица! - приговаривал чей-то тонкий голос.
- А ты ему мизинчик, мизинчик! - поддразнивал другой, еще более тонкий.
- Узнает, как таблеточки в унитаз! - свистнул кто-то уже на последней ультразвуковой волне…
Прайс очнулся на кушетке, в ярко освещенной комнате, в позе сидящего эмбриона. Онемели руки, плотно стянутые полотном, и он почти не чувствовал их, будто был безруким, как настоящая птица. Перед ним прохаживался невысокий крепенький полис; увидев, что прайс открыл глаза, он оживился и подскочил к столу.
- Ну вот, - зловеще сказал он, садясь, - вот мы и проснулись! Хорошо спали-с? Ну, давайте начнем… Не волнуйтесь - всё у вас в порядке. Только ножками в животик не очень-то! Хе-хе-хе… Ну-с, что вас побудило, так сказать восстать?
Прайс молчал. Он готов был заплакать, как ай - от злобы и отчаянья. Допрос предполагал поединок с провокацией, с рабской покорностью - фальшь с обеих сторон, и каждое слово прайса автоматически увеличивало его грех, как и размер его наказания.
Где-то далеко раздался быстрый топот ног, и полис на секунду отвлекся, подняв глаза к потолку. Что-то происходило в доме…
- Разве вас плохо кормят? - продолжал он. - Плохо за вами ухаживают? Если есть какие-нибудь жалобы - пишите… Вот бумага. Ах, да! У вас нет рук… Ну, ничего. Зачем же бежать? Куда? И санитарчика ножками по головушке…
- Кукареку, - серьезно сказал прайс. - Разве вы не видите, что перед вами птица?
- Конечно вижу, - поспешно согласился полис. - Я не слепой и не сумасшедший, как некоторые. Хе-хе… А позвольте спросить, вы, так сказать, родились птицей или, в некотором роде, стали ею с годами?
- Из пепла, - ответил прайс, вовлекаясь в игру и радуясь, что морочит врагу голову. Он никогда не разговаривал с ними серьезно.
- Ну, хорошо, - сказал полис, кажется, раздражаясь, - вы птица, но птица наша, отечественная. И зовут эту птицу (он подглядел в шпаргалку) - Прасолов Игорь. И "грета" ваша - даже близко не "грета", а Чикунова Маша. Зачем же подписываться на англицкий манер, да еще с двумя "р", как тот актер, да еще с маленькой буквы, будто "прайс" - это не имя, а какая-то профессия, или даже - порода животных, и существуют еще какие-то греты да прайсы?