Опубликовано в журнале: "Знамя" 2011, № 8
Содержание:
Часть 1 - Первая палатализация 1
Шарпей любви 1
Парис и животные 3
Медсестра 4
Ужасное Рождество 5
Матвей-воин 6
Церковь на Остоженке 7
Часть 2 - Изображая джедая 9
Щелкунчик 9
Проблемы материнства 11
Парис и реинкарнация 13
Русский лес 15
Инфантилизм и свобода 17
Слияние 18
Часть 3 - Рождество непобедимого Солнца 20
Нежелательная беременность 20
Органы Фрица 21
Кокаиновый вальс 24
Ахиллес и Черепаха 25
Эпилог 27
Владимир Рафеенко
Московский дивертисмент:
Роман-илиада
Олесе и Полине с любовью и благодарностью.
Гектора ж, в бегстве преследуя, гнал Ахиллес непрестанно.
Словно как пес по горам молодого гонит оленя…
Словно во сне человек изловить человека не может,
Сей убежать, а другой уловить напрягается тщетно, -
Так и герои, ни сей не догонит, ни тот не уходит.
Илиада. Гомер
Часть 1
Первая палатализация
Шарпей любви
Осень горела ровно и трогательно, как неяркая свеча в темный ненастный вечер. Патрокл отошел от окна и дрожащими от озноба руками стал собирать книги на полке. История, география, немного латыни, французский. Но самое главное, Евангелия. Да-да, это самое главное. Именно в них, в Слове Божьем, чудился Патроклу некий сокровенный и еще не до конца внятный выход из создавшейся ситуации. А то, что ситуация настоятельно требует какого-то решения, было ему так очевидно, так очевидно!
Мама! Я ухожу! Да-да, сынок, покашливая, вышла из своей маленькой и всегда затемненной спаленки Филомела. Да-да. Я все слышу!
У меня сегодня куча пар. И на стационаре, и на вечернем. Ты же знаешь, меня пускают слушать лекции всюду, где только их читают. Твой сын, мама, очень любознательный тип! И потом помещения. И огромная территория, ты же знаешь, каково мне приходится каждый листопад! И бог его знает еще что. Хорошо, сынок, хорошо. Я вернусь поздно, так что ты обедай без меня. Если, конечно, не уйдешь через Перевал. Да, сынок, я понимаю.
Возможно, я приду не один, а с кем-нибудь из моих ученых друзей. Нам нужно будет обсудить кое-какие нюансы первой палатализации в праславянских языках. Дело в том, мама, что до сих пор никому совершенно не ясна причина, по которой во всех славянских языках в результате первой палатализации g превратилось в ž’, а не в dž’! Вот где, мама, настоящий камень преткновения!
Патрокл, милый. Я говорила уже, что тебе пора выбрать деву по возрасту своему, а не обсуждать теоретические проблемы исторического языкознания. Твои товарищи по детским играм в нашем славном Илионе давно уже радуются и девам, и женам, и многочисленному потомству. А ты что же, хуже их? Нет, сын! Ты не хуже! Ты лучше и достойнее многих! Тебе просто необходимо озаботиться возможным браком! Если бы ты жил в Илионе, я бы уже нашла тебе молодую, красивую, статную девушку из прекрасного рода, которая стала бы тебе опорой, с которой тебя не страшило бы ни будущее, ни настоящее! Но здесь, в этом ужасном мире, по эту сторону Перевала, я не способна тебе помочь! Мне совершенно нечем тебе помочь здесь! Я прихожу сюда в этом ужасном обличии, в этот ужасный дом, здесь так воняет крысами, сынок, это просто ужасно! В этом городе так много крыс, что с ними необходимо бороться! Как скверно, что люди здесь этого не понимают и не осознают! Но что я тебе говорю. Ты сам выбрал это место и время для своего проживания. Ну так живи! Будь добр, подумай о создании семьи, о продолжении рода, обо мне и о папе - твоих родителях! Подумай об этом! И потом, я чувствую, что в московском воздухе что-то назревает, что-то происходит с этим городом. И с тобой что-то происходит или еще только будет происходить. Но что бы это ни было, мне это уже не нравится! Ты будешь смеяться над моей суеверностью и скажешь, что мать твоя впала в старческий мистицизм, но меня давно уже не оставляет мысль, что ты должен был умереть там под стенами Трои, когда она еще находилась в нашем мире! Но ты отчего-то не умер! Ты не подумай, что я желаю тебе смерти, нет, ты так не можешь подумать! Твоя мать желает тебе добра. Только добра! Но иногда мне кажется, что все происходит в мире неправильно, я чувствую, что-то сломалось и все идет не так, как надо!
Ну, скажи на милость, ма, что может идти неправильно?
Ну, например, мне не нравится, что Троя теперь находится здесь, а весь Илион находится там, за Перевалом! Ты думаешь, это правильно? Мне не нравится, что Троя переползает с места на место, будто это не город, а обожравшаяся яблоками свинья! Ну, ма, папа говорил, что Троя - это такое собирательное место, понимаешь, что-то типа места, которое во всем виновато! Города, который полезно разрушить!
Для кого полезно, сынок? Кому нужно разрушить?! Ты хоть понимаешь, что ты такое несешь вслед за своим полоумным отцом?!
Есть те, кто виноваты, мама, сказал Патрокл, на ходу сооружая себе бутерброд с сыром, те, кто виноваты, - обычно это те, кого стоит наказать! А если у общества есть те, кого стоит наказать, то общество считает себя здоровым и способным на свершения! Оно тогда выбирает из своей среды героев и ведет к победам! Так что наша Троя - признак здорового во всех отношениях мира! Перефразируя одного полузабытого поэта, можно сказать, что если кого-то убивают - значит - это кому-нибудь нужно! Ненависть к Трое очень консолидирует общество, заставляет его обнаружить общие для всех его членов принципы и ценности! Так что, ма, все это здорово и прекрасно!
И это говорит мой сын! Филомела устало села на стул и задумалась. Слушай, Патрокл, мы все сошли с ума в тот момент, когда миры перемешались. И мы теперь не можем знать наверняка, как правильно! Я чувствую это, я знаю, что все не так, как надо, но как надо, понять не могу! И ты, и я, и папа, и весь Илион, который только отчасти остался там, но отчасти уже давным-давно здесь, - мы все сошли с ума! Мы ненормальные! Ненормально одновременно жить в двух мирах! Ненормально, когда женщина рожает детей, а мужчина зарабатывает деньги! Ненормально, когда ты мне целыми днями рассказываешь о первой палатализации в языках, которых с нашей точки зрения еще даже нет! Ненормально даже то, что ты мой сын, а я твоя мать! Насколько мне помнится, твоей матерью должна была быть Периопида или, как крайний случай, Полимеда, но никак не я!
Я подумаю над этим, пообещал Патрокл и, хлопнув дверью, скатился по лестнице вниз. Едва очутившись на улице, он почувствовал запах реки и того пространства, которое бывает только осенью и только возле воды. И затем уже ощутил радость нового дня, наступающего на пятки октябрьским сумеркам. Затем он с большим трудом впрыгнул в маршрутный автобус. Дорога на Москву.
В маленькой каптерке нужно было сперва поставить чайник и заварить чай. Потом положить свой завтрак в маленький холодильник без названия, который иногда рычал и качался из стороны в сторону, а иногда вел себя на удивление тихо. А потом нужно было быстро переодеться, взять метлу, ведро и совок и идти мести университетский двор. Раннее свежее утро! О, бодрость, что свойственна только лучшим людям и временам года! О, Патрокл!
Патрокл мел и смотрел вверх на проплывающие над ним облака, и декламировал в том духе, что после ночного дождя каждый цветок тяжел, ивы и тополя ярче зазеленели, опавшие лепестки слуга еще не подмел, и гость мой, горный монах, все еще спит в постели…
Время до вечера, когда Патрокл должен был встречаться со своей женщиной, промелькнуло невероятно быстро. Оно промелькнуло быстро, потому что я много работал, сказал Патрокл и откусил огромный кусок торта. Ему было страшно вкусно! Так вкусно, что он с трудом заставлял себя говорить при этом. Но он контролировал себя. Он находился с женщиной в кафе и вынужденно являл собой образец аккуратности и собранности. Как никогда. Обычно во время еды, особенно дома, Патрокл позволял себе неряшливость в угоду быстроте. Их с мамой никогда не интересовал внешний порядок сам по себе. Он ел с наслаждением, быстро и много, успевая переворачивать при этом страницы какой-нибудь очередной книги. Но здесь - другое дело! Здесь сидела женщина! Эта женщина, и она его так привлекала, поскольку предназначалась ему для рождения сына! Ну и потом, он ел сейчас этот кусок торта на ее деньги, и поэтому считал своим долгом быть подчеркнуто вежливым и подобострастно опрятным, что не составляло труда, просто мешало думать.
И что было дальше? Она так мило улыбалась, глядя на него, и изредка гладила его волосы своей нежной тонкой рукой. Ему приходилось очень сосредотачиваться, чтобы доесть торт, но он справился. Посидел немного, отпил еще пару глотков давно остывшего чая, почти бесшумно отрыгнул попавший в пищевод во время еды воздух и улыбнулся. С тортом внутри жизнь казалась гораздо достойнее.
А дальше я подошел к Бартеку и попросил, чтобы он перенес мне экзамен на более раннее время, и он согласился. А зачем тебе этот перенос? Понимаешь, я уже сдал три из четырех экзаменов до наступления сессии. Один, конечно, твой, за что тебе полагается отдельное спасибо…
Совсем не нужно меня благодарить. Она порозовела, вспоминая этот псевдоэкзамен в ее уютной гостиной. Ты очень талантлив, мой милый… Патрокл, подсказал он. Да, ты очень талантлив, Патрокл. Она засмеялась, снова погладила его по густым каштановым чуть вьющимся волосам. Ты прекрасно ориентируешься в моем курсе, и, была бы моя воля, ты бы получил все зачеты и экзамены вперед на два оставшихся года и мы бы больше не думали с тобой об этом! Но тебе никто не позволит так поступить, Патрокл улыбнулся и посмотрел на небо, и это очень хорошо, потому что тогда у нас с тобой не было бы предлога так часто встречаться. А у меня не было бы ни малейшего основания так часто приходить в твой дом.
Они шли вдвоем под холодным, но солнечным октябрьским ветром. Они подходили к дому ее мужа, который Патрокла, честно говоря, недолюбливал. И им нужен был какой-то формальный повод, чтобы в очередной раз войти в этот дом. Естественно, что повод этот был нужен скорее им самим, чем мужу. Но это и понятно. Мужьям до поры до времени вообще на все наплевать. А для этих двоих изобретение смешных поводов стало отчего-то едва ли не самым важным делом в жизни. Впрочем, не стоит забегать вперед.
Итак, что можно сказать для начала? Для затравки скажем, что он был нежным и трогательным, а она, соответственно, нежной и скромной. Ему было двадцать семь. Ей сорок два, и у нее был муж по имени Трахер, по-нашему Щелкунчик, который работал хирургом. Неизвестно, кого он оперировал. Хотя, нет, известно. Он оперировал женщин. Что-то связанное с яичниками, матками, вагинами. Перед его глазами, таким образом, всегда стояло что-то, с одной стороны, нежное, а с другой стороны, страстно им ненавидимое. Если хотите знать, так чаще всего и бывает. То есть у мужчин всегда сложное отношение к своей работе.
Ее звали Джанет. Надо уточнить, что так ее звал не Трахер, но Патрокл. Патрокл - этот самый мужчина двадцати семи лет. А Трахер звал ее Дусей. Дуся, говорил он ей, прекрати! Прекрати, сказал он ей в прошлый понедельник, водить в наш дом этого длинноволосого ублюдка! Он не ублюдок, возразила она яростно, тем не менее, покраснев до корней волос. А я говорю, что ублюдок! Это же мерзость перед Иеговой до двадцати семи лет работать дворником в том же самом вузе, в котором получаешь образование! А ты хотел бы, чтобы он работал дворником в твоей клинике? Она возражала, впрочем, как всегда, не по существу. Джанет прекрасно понимала, что приличного предлога для того, чтобы приводить Патрокла в дом к Трахеру, не было. Ведь, действительно, вот уже несколько раз он приходил, читал ей свои стихи и ел ее стряпню, а надо сказать, что, несмотря на ученую степень, готовить она умела и любила, хотя и делала это крайне редко. А главное, он смотрел! Как он на нее смотрел! Он смотрел на нее так, как Трахер не смотрел на нее в их лучшие годы! И как он касался ее, и как она бывала ему послушна!
Джанет была уверена, что Патрокл только так себя называл Патроклом, а на самом деле его звали как-то иначе. Возможно, его звали Иван, Жак или Салим, но его настоящее имя, которое стояло у него в паспорте и которое естественным образом было обозначено в его зачетных документах, ее никогда не интересовало. Она сразу согласилась на то, что он Патрокл и больше никто! Тем более что в их самый первый вечер в большом деревянном доме на берегу реки это было скреплено молчаливым уговором. Впрочем, она и сама чувствовала, что имя Патрокл ему идет, хотя, естественно, не смогла бы сказать, отчего это так, даже если бы и задала когда-нибудь себе этот вопрос. Просто, повинуясь своей любви, Джанет забыла любые другие ее имена.
Чем был славен Патрокл? Вернее, вопрос следует сформулировать следующим образом: почему его полюбила весьма состоятельная женщина, заведующая кафедрой романо-германской филологии, владелица шикарного "бэ-эм-вэ", женщина, которая могла сделать без передышки двенадцать подъемов с переворотом на турнике и потом еще двадцать раз отжаться от пола? Женщина, которая пользовалась косметикой, стоившей дороже, чем все имущество Патрокла вместе взятое?
Все дело в том, что на этот вопрос нормального ответа нет. То есть на него можно ответить просто и однозначно, но тогда кино сразу закончится, все встанут со своих мест, выкинут в урну пакетики с попкорном, на ходу, допивая пиво, перебросятся парой слов с соседями по ряду и пойдут заниматься своими делами. Одушевленные городские смерчики, поднимающие то там, то сям небольшие круговороты пыли, тут же вберут в себя выброшенные на ветер билеты и поплывут, покачиваясь, от квартала к кварталу, лавируя между потоками машин, обходя пешеходов, озабоченных своими важными и срочными жизнями, бегущих под светофорами, ослепленных сверкающими окнами небоскребов и навязчивой уличной рекламой. И городское таинственное и бесконечное пространство лишится еще одной истории. И с нами не произойдет что-то хорошее и забавное. Значит, смысла никакого нет отвечать на этот вопрос однозначно.
Тем более что такой ответ был бы не самым честным из всех возможных ответов. Не самым честным и самым циничным. Поэтому мы и не будем отвечать на наш вопрос таким образом. Смысла просто нет.
На этот же самый вопрос о причине нежных чувств зрелой женщины к еще довольно молодому мужчине можно ответить иначе. Можно ввести в повествование фигуру Эрота. Причем не пошловатого смазливого паренька пубертатного периода, способного своими подкрашенными глазками и томительно шумящими крыльями по-настоящему возбуждать только зрелых мужчин, уставших от жизни. Но красивого доброго зверя, похожего на шарпея с крыльями, умного, начитанного и очень грустного. Надо также принять сразу как аксиому, что этот крылатый пес занят скорее новыми историями, чем похотью и ее производными. Ведь настоящий Эрос гораздо ближе к хорошей истории, чем к постели. Посему пусть эта история начнется так.
Осень горела ровно и трогательно, как неяркая свеча в темный ненастный вечер. И в этой осени, прямо в самом ее центре, над крышами современного мегаполиса летел меланхоличный шарпей и увидел Джанет, одиноко курящую "голуаз" в своем "бэ-эм-вэ" на привокзальной площади. Она была расстроена и плохо помнила, как попала сюда. Все дело в том, что ее привычкой с некоторых пор стало бесцельное кружение по улицам этого города. Особенно когда ей становилось одиноко и грустно. И вот теперь она, очнувшись после очередного автомобильного медитативного круга, подумывала, в какой бы клуб ей заехать, чтобы напиться, но при этом напиться вдумчиво и интеллигентно. А что это она такая убитая, подумал шарпей, странное что-то. Ну-те, ну-те, и присел на фронтон здания вокзала. Нормальная дама, не старая еще, профессор. И совсем никакая! Ерунда получается, продолжил шарпей размышлять вслух. А если подойти вдумчивей? Три европейских языка, мечты, смятения, отчаяние, печаль. Подъем-переворот, отжимания, одинокий душ. Ага, сказал шарпей, регулярный тоскливый душ! Солнечные лучи падают сквозь наклонную плоскость панорамного окна и освещают ее тело, окруженное миллионами разноцветных капель. Но она этого ничего не видит. Она вся во власти собственного одиночества и мрачного сосредоточенного самоудовлетворения, а чуть позже - горького плача на корточках под потоками теплой и мокрой воды. И мокрый висок бьется в такт стекающим с него струйкам. Такое ощущение, что на этом все закончено, ничего, пустота, одиночество. И все это притом, что есть муж. Да, сказал шарпей, всмотревшись, это Щелкунчик! Старая крыса! Узнаю твою стальную хватку! Щелкунчик и Фриц! Бедняга шизофреник, что же ты наделал, во что ты сам себя превратил!
В это же самое время Патрокл лениво шел из ниоткуда в никуда. Была суббота, а денег у него не было. Впрочем, ему и не нужно было денег. Он пришел на вокзальную площадь исключительно потому, что заслышал там звуки духового оркестра. Он шел на музыку инстинктивно, машинально, продолжая размышлять о том, каким образом Гефест ковал свои замечательные доспехи. Увидев платформы и рельсы, он подумал о поездах, что идут вглубь страны, все дальше и дальше от Трои, пересекая Скамандр и Симоис, наматывая бесчисленные мили на свои деревянные колеса, бьющие о деревянные рельсы. Деревянные рельсы, деревянные семафоры. Вокруг деревянных станций деревянные постройки. Деревянные мосты. Россия - страна деревянная. Внимание провожающих! На третью платформу третьего пути прибывает проходящий поезд "Владивосток - Троя"!
Толпы провожающих. Мужественные юноши бряцают щитами и копьями. Специальные вагоны для перевозки говорящих лошадей, легкая, но привычная истерика в рядах провожающих женщин. И наконец, "Прощание славянки"! Трам-там-там-трам-та-та-та-та-та… Гениальная музыка гениального народа. Народ ест дешевые пирожки с мясом и капустой, бросает пакетики из-под попкорна в урны. Ветер метет свинцовую метель времени.
Эта атмосфера - преломление солнечного света в низко бегущих облаках, ветер, сигналы авто, музыка, по третьему пути второй платформы ходит хозяин вокзала, зеленый тепловоз, пахнет креозотом, нагретым асфальтом, бензиновыми парами - предполагает два взаимоисключающих состояния. С одной стороны, из этого всего рождается умиротворение и покой, отстраненность и уверенность в разумности того, что совершается вокруг. А с другой стороны, надвигается уникальная, изумительная по своей достоверности, предельная и полновесная включенность в происходящее. И каждый волен выбирать состояние по себе.