Проснулся среди ночи, испытав наслаждение, удивление и немного испуг оттого, что всё уже произошло между нами. Ах, нет! Только приснилось. Но так удивительно ясно и правдиво. Поразительно. Желаю я этого? Не знаю. Не могу понять себя. Боюсь ли я? Нет. Но почему же не могу? Он дорог мне и мил почти до боли. Я думаю о нем с нежностью и даже с благоговением. Что же, не хочу я осквернять моего благоговения? Нет, не то. Разумеется не то. Какая глупость! Разве можно осквернить свое чувство, проявив его к тому, кого любишь? Что же мне мешает? Вот в этом моем сне, от которого я так тревожно проснулся, я желал непременно, немедленно, не мог и не хотел терпеть, и ни о чем, кроме своего желания не думал. А наяву, в те моменты, когда действительно все могло произойти, у меня были сомнения. Да, да. Видимо все дело именно в этом. Оставалось сомнение, и я осознавал его, оно-то меня и останавливало. Легкое, почти неощутимое сознание того, что может случиться это, а может, и нет. Вот и не случалось. Ведь, если бы я испытывал такую страсть, что и думать не мог ни о чем, что могло бы удержать меня?
Но откуда это сомнение, эта рассудочность в нежные минуты? Неужели моя любовь недостаточно сильна? Или я холодный и расчетливый по природе своей?
Бедный, милый М.А.! Дорогой Миша.
Сердце понемногу успокоилось. Я встал вымыться. И, хотя, было еще очень рано, снова ложиться не стал. Сел зубрить глаголы, стараясь не думать больше ни о чем, а особенно о своем сладком сне.
Потащился в театр какой-то разбитый. На работе был вял и рассеян. Так на меня подействовал этот сон.
Вечер провел дома с мамой и Таней.
16 марта 1910 года (вторник)
Ходили с М.А. в библиотеку и к букинисту. Вместе обедали. Потом вместе пошли в театр. Я работать, а он к Супунову. Я рассказал С. о намереньях Аполлона. Они с М. А. очень обрадовались и стали наперебой строить планы, как лучше сделать выставку. Меня позвали в кулису, а М.А. еще оставался с С. в мастерской. Когда я вернулся, его уже не было. С. сказал, что, уходя, он забрал и мои книги тоже, обещал сам занести их ко мне домой, чтобы они здесь не завалялись. Милый, добрый М.А.! Меня это очень растрогало. Дорогой мой Миша! Я теперь так его для себя называю. Хотя, в глаза, по-прежнему, Михаил Александрович.
Супунов у нас в театре последние дни. Заканчивает готовить свой спектакль, и потом придет другой художник. И, вообще, он собирается в Москву. А для выставки, которую организует Ап.Григ., он все поручит друзьям из "ВВ". Мне будет его не хватать в театре. Я очень расстроен.
Со стихами у меня ничего не выходит. Хоть друзья о них постоянно спрашивают. Никак не получается. Только одна измаранная бумага остается после моих попыток. Меня это огорчает. Боюсь, что М.А. во мне разочаруется.
Купил себе шапку, как у Супунова. Когда он уедет, будет о нем память. Впрочем, он еще не уехал, а я уже тоскую. Очень уж неприятно станет без него в театре. С кем я там останусь? С Кирсановым?
17 марта 1910 года (среда)
Вольтер вызвал меня запиской "для серьезного разговора". Почему-то я подумал, что речь пойдет о М.А., и примчался немедленно. Пока бежал до него, страшно беспокоился. Все мне чудилось что-то нехорошее. Но того, что оказалось, я никак ожидать не мог. Ап.Григ., потчуя меня китайским чаем, мягко так и осторожно напомнил мои жалобы на работу в театре. Я прибавил, что ко всему прочему еще и Супунова там теперь не будет, а от своих прежних товарищей я отдалился. Теперь и вовсе можно будет помереть там с тоски. Ап.Григ. посмеялся благодушно и заявил, что смерти моей не допустит, а хочет сделать мне предложение. У него было два секретаря, а теперь остался только один. Этот один секретарь со всеми делами не справляется, и Вольтеру нужен еще помощник. Он предложил мне место у себя и на 60 р. в год больше, чем мое жалованье в театре. Да еще просил сразу же не отказываться, а хорошо подумать. Какое там отказываться! Вот только, может быть, я не справлюсь? Но Вольтер заверил, что первое время сам мне поможет во всем разобраться, и что я быстро всему научусь. Нужно будет заниматься его бумагами, ездить по поручениям, писать для него письма и принимать тех посетителей, кого он сам принять не может. Второй его секретарь ведет больше дела финансовые. Приходить нужно к нему каждый день, но можно будет когда и пропустить. Он обещал быть ко мне не строгим. Добрейший Аполлон! Разве может быть он слишком строгим! Я не мог даже и мечтать о таком счастье. Только вот боюсь очень не справиться. Впрочем, обратно в театр я всегда успею возвратиться. На прежнее место. Не в наш, так в другой возьмут.
Все-таки Вольтер дал мне время опомниться и спокойно все обдумать. Я попрощался и побежал к М.А. советоваться, но его не было. Я оставил отчаянную записку и погулял еще возле его дома около часа, он все не приходил. Но я решился. Быть секретарем Ап.Григор. лучше, чем прозябать за пыльными кулисами.
Весь вечер был сам не свой. Мамаше не стал ничего говорить, она начнет отговаривать. Столько переживаний и сомнений. Ночь почти не спал.
18 марта 1910 года (четверг)
Утром отправился в театр за расчетом. Решился окончательно. По дороге забежал к Вольтеру, но он еще спал. В театре рассчитали. С замирающим сердцем пошел к Вольтеру опять. Что если он подшутил надо мной или передумал? Но Ап.Григ. встретил меня с распростертыми объятиями и стал весело посвящать в дела. Он даже выдал мне вперед немного денег. Так что я теперь богат. Нужно будет немного дать М.А. и купить ему перчатки, те, на которые он заглядывался. Просидели с Аполлоном до обеда и вместе обедали, потом он отправил меня до завтра домой. Все это как во сне! Не могу поверить. По дороге зашел в магазин купить для М. перчатки.
М.А. наконец-то был дома. Как приятно делать подарки дорогому человеку! Я рассказал о своих переменах. М.А. сначала хмурился и сомневался, но видя, как я счастлив, тоже повеселел. Вечером он пошел меня провожать, а потом я его провожал немного обратно. Я чувствую необыкновенное возбуждение и душевный подъем. Опять не усну. Написал стихотворение, но, кажется, не очень-то удачное.
М.А. Демианову
Не расставаясь вместе идти домой.
Направо ваш кабинет, налево – мой.
Посередине в уютной столовой
Пить чай и вести разговор толковый.
Вечерами гости – пение, шум и смех.
Наш общий дом весел и открыт для всех.
Если ночью страшный сон приснится,
Можно постучать и страхом поделиться
А в воскресенье вместе выйти к причастию.
Вот мои мечты, вот что такое счастье.
Пожалуй, не покажу.
19 марта 1910 года (пятница)
Объявил дома о своих делах. То-то было переполоху! И вздохов и причитаний. Как только престали тревожиться, все же, решили, что перемены к лучшему и порадовались за меня.
С Вольтером разбирали его письма, потом он мне объяснил все про выставку "Возрожденцев", где будут выставляться, и что нужно устроить. На следующей неделе я от его имени поеду хлопотать.
Вечером собрались с Танюшкой к спиритам. Я отговаривал, но безуспешно. Встретились с Гришей, пошли. В доходном доме, в номерах темная комната, завешанная тряпками душная и освещенная свечами. Посредине круглый стол, за столом человек восемь. Еле-еле и нам нашлось место. Всем командовала нелепо одетая старушка, вызывали дух Гоголя. Блюдце кроме непристойностей ничего не показывало. Мне это быстро надоело, я стал разглядывать присутствующих. И так был удивлен, что и передать нельзя, когда встретился глазами с Ольгой Ильиничной! Вот так сюрприз! Она меня тоже узнала почти сразу, улыбнулась, показала глазами на дверь и мы вышли. Я помог ей зажечь папиросу и стал удивляться, тому, что здесь ее встретил. – "Я и сама не подозревала, что попаду в такую жуткую дыру!" – "Хотите, уйдем? Только я здесь с сестрой, в общем, это она любопытствует". – "Нечего нам здесь делать, ни вам, ни мне, ни сестре, зовите ее и пойдемте, мы, когда-нибудь, сами устроим спиритизм еще лучше, я вас приглашаю". Я позвал Т. и мы втроем вышли на свежий воздух. Отвозили О.И. домой на таксомоторе, дорогой она ругала горе спиритов и смешила Таню. Попрощавшись с О.И., пошли пешком домой. Таня много расспрашивала про О.И., где я познакомился, кто она, кто ее муж, вот уж чего не знаю! Захотела непременно видеть ее рисунки, я обещал взять у Вольтера. О.И. Тане очень понравилась. Слава богу, вечер не был испорчен из-за Гриши и глупых спиритов. Но, какая неожиданная и чудесная встреча! Вот и не верь в волшебство после всего, что случилось.
20 марта 1910 года (суббота)
С Вольтером разбирали его бумаги. Я начинаю понемногу вникать. Собственно, я ему нужен скорее для компании, такое у меня создалось впечатление, но надеюсь, что я ошибся хотя бы отчасти, и все-таки работа моя будет для него не совсем бесполезна. Видел его другого секретаря, очень серьезный господин лет сорока, немного надменный, но вежливый. Дмитрий Петрович Лошаков. Его поручения мне тоже придется выполнять. В общем, я доволен, но, посмотрим, что будет. Прислуги в доме Ап.Григ. немного, однако, я еще всех не успел узнать. Митю его я уж видел много раз, хороший парень, тихий, обходительный. Ту горничную, которая помогала мне на вечере искать пальто, зовут Марусей, милая девушка, улыбчивая и простая.
М.А. не видел. Дома всё по-прежнему. Только мама беспокоится относительно моего нового места.
21 марта 1910 года (воскресенье)
К Вольтеру не ходил.
М.А. обедал у нас. Подумать только! Он ревнует меня к Ап.Григ. Дулся, куксился, и, наконец, признался. Я увещевал его, как мог и уверял, что ревность здесь вовсе неуместна. Чтобы совсем его утешить, я все-таки показал стихотворение, которое не собирался показывать, так как не был уверен, что хорошо вышло. М.А. был в восторге, обнимал меня и целовал. Мы снова замечтались вдвоем так сладко. О лучшей жизни, о том, как все можно будет устроить, когда дела наши наладятся. Вместе путешествовать в Рим и в Венецию, жить в маленькой квартирке, принимая редких близких гостей. Как было бы хорошо нам вместе! А пока дела его совсем неважные. Он немного зарабатывает переводами и тем, что печатают его редко в журналах. Наследства покойных родителей он никак не может получить. Вот уже несколько лет длится у них какая-то тяжба за это наследство. Не знаю, в чем там дело, да М.А. и сам не очень-то знает, тяжбу ведет его тетка, сестра матери, но как видно от нее мало толку. Да и какой из старушки адвокат?
Провожал его до самой парадной. На прощание крепко обнялись, оба посмотрели, не наблюдает ли кто, и разом рассмеялись. Милый, дорогой мой Миша! Вся моя жизнь теперь связана с ним так тесно, что невозможно представить силу, способную разорвать эту связь.
22 марта 1910 года (понедельник)
Ездили с Аполлоном выбирать помещение для выставки. На Мойке нашли вполне подходящую квартиру, в первом этаже, с выходом на улицу, никто в ней давно не жил. Тут же сговорились с хозяином, он в том же доме занимает другую половину. Дали задаток. Дел теперь невпроворот. Нужно нанять людей штукатурить и красить стены, белить потолки, натирать пол, в общем, приводить помещение в порядок. Нужно обегать всех художников, со всеми договориться, кто что даст, и чтобы вовремя. Устроить перевозку картин. Нужно поместить объявления в газеты, заказать афиши в типографии. И много еще других дел. С завтрашнего дня начну хлопотать.
Забегал к М.А., которого не застал. Где он ходит?
Возле дома встретил Таню с ее лохматеньким кавалером, позвал их к нам, но они не пошли.
Дома сел заниматься. И хорошо, усердно проработал два часа, так что сам собой был доволен. Конечно, я теперь могу заниматься лучше, потому что не устаю, как в театре. Но что-то еще будет, поглядим. У Вольтера я еще толком ничего и не делал.
23 марта 1910 года (вторник)
С утра ездил по делам. Нанимал рабочих и маляров. Заходил в типографию. Заезжал к художнику Краснову. Обедал дома. После обеда поехал к Вольтеру, но он меня скоро отпустил. Что за прелесть эта работа на Ап.Григ.! Бог мне его послал. Нет. Это бог мне послал М.А., а вместе с ним и все хорошее, что есть теперь в моей жизни.
Написал Мише нежную записку. И некоторое время просидел, составляя стихотворение, но ничего не вышло. Ох уж эти друзья! Они преувеличивают мои таланты, захваливают и заставляют меня самого временами думать о себе лучше, чем я есть на самом деле. И тут же разочаровываться.
24 марта 1910 года (среда)
Езжу везде. Хлопочу о выставке. Познакомился кое-с кем из художников "ВВ". Ольгу Ильиничну еще не видел, но к ней тоже надо будет. Свободного времени, все же, остается достаточно, чтобы заниматься. Миша будет мною доволен. Только нехорошо, что он ревнует к Вольт.
На улице еще холодно, но в воздухе, все же, чувствуется приближение весны. Скорее бы!
Может ли кто-то сравниться с Вами!
История с литературой таких не знают.
Хвалю Вас самыми нежными словами,
А ругаю тех, кто Вас не любит и ругает.
Истинное счастье такого друга встретить.
Лучше Вас нет никого на этом свете!
25 марта 1910 года (четверг)
С Вольтером разбирали его переписку и приводили в порядок бумаги. Я увидел папку с рисунками О.И. и попросил для Тани. Тут же мне пришла в голову мысль, что когда поеду на квартиру к О.И., можно будет взять Таню с собой, может быть, она покажет нам мастерскую. А еще нужно бы съездить к Супунову, пока он не уехал. Вот удивится он, когда узнает, куда я перешел из театра. Нет, я определенно всем доволен. Вольтер просто душка. И Лошаков совсем не надменный, как мне вначале показалось. Все ко мне добры и приветливы. А дела мои нетрудные и очень весело их исполнять.
После обеда, проведав рабочих, заехал за М.А., и мы вместе отправились к С. в мастерскую. Ехали на извозчике, хохотали и дурачились.
У С. пили чай с баранками. М.А. с некоторым сарказмом рассказал ему о моем новом месте. С. улыбался и дразнил М.А. Я урезонивал их обоих. Смотрели картины. Вместе выбирали, какие лучше дать на выставку. Я уверил С., что если он, все же, от нас уедет, то может не беспокоиться, я сам за всем прослежу и о его работах позабочусь особо. Мы с М.А. дружно уговаривали его остаться. Но он настаивает на том, что ему непременно нужно в Москву. Что там у него? Нам не говорит, секретничает.
С. спросил, у кого из возрожденцев я успел побывать. Я сказал, что видел только Краснова. – "А у Правосудова еще не были?" – "Еще не успел". – "Но, вероятно, побываете?" – "Думаю, всех придется объехать, Аполлон Григорьевич мне поручил художников, и вообще выставку". – "Жаль, что меня здесь не будет". М.А. сказал С.: "Коля, перестань". Не знаю, что ему не понравилось, но С. "перестал", и мы снова занялись его картинами.
По дороге домой я расхваливал картины С., которые мне, и вправду, очень понравились. Особенно похожие на сказочные пейзажи и натюрморты в синих, как у Вольтера, комнатах. М.А. улыбался и рассказывал мне о живописи. Сколько всего он знает!
26 марта 1910 года (пятница)
Хорошо выспавшись, проснулся довольно поздно. Да еще валялся с книжкой. Встал не торопясь. Зашел постричься. Потом в лавочку за сахаром и чаем. Напившись дома чаю, отправился на Выборгскую к Правосудову. Вот уж никак не думал, что ждет меня такой удар. Сам Правосудов впустил меня. Глядя на него, я так растерялся, что не сразу смог объясниться, кто я и зачем к нему. Как болван стоял и смотрел. Он-то меня, конечно, не узнал, да и не мог узнать. Но я не ошибся. Правосудов оказался тем самым высоким господином, с которым я видел М.А. тогда на лестнице, и о котором меня предупреждал С. Кое-как от его расспросов я пришел в себя и изложил суть дела. Он провел меня в мастерскую. Первое, что я увидел – неестественно большие глаза, глядящие с портрета на стене. Полуоткрытый рот и смешные немного кудряшки, прикрывающие лысеющий лоб. М.А. на портрете выглядел слегка карикатурно. Но как точно было выражено то, что Вольтер называл внутренним содержанием! Этими полуоткрытыми губами и глазами, увеличенными до абсурда, и тем, как кудряшки расположены на голове. Правосудов за моей спиной сказал, мне показалось, как-то печально: "Это Демианов, поэт". Когда я отвечал, что знаю его, горло у меня перехватило, и я поперхнулся.
Занялись делом. Я записал, какие Правосудов хочет дать картины на выставку, их названия и размеры. Рассказал ему о планах А.Г., благо этот рассказ у меня уже заучен, я ведь ему не первому говорил. Все это как во сне. Сам не заметил, как оказался уже далеко от дома Правосудова, забрел в незнакомые переулки. Что мне думать? Как мне все понимать? Я не хочу думать о том, что их связывает, для меня это слишком тяжело. Но не видеть эту связь и не замечать теперь уже невозможно. Взял извозчика, поехал к Вольтеру. Дорóгой все время думал, думал, думал.
А.Г. заметил во мне перемену и проявил участие. Но что я могу ему рассказать? Между прочим, он близкий товарищ М.А. и, уж наверное, знает много больше меня о Правосудове. Но мне и не нужны подробности. Сердце мое само все чувствует, и потому, ему тесно в груди.
Вольт. отпустил меня до завтра. Я собирался вечером поехать к О.И. и взять с собой Таню, но что-то не было настроения, решил отложить. Скажу В., что не застал ее. Весь вечер лежал на кровати. Таня меня жалеет, принесла мне чаю, и, ничего не говоря, погладила по руке и посмотрела так, как будто все знает. Милая, добрая девочка. Ведь ей тоже тяжело. И за мамой и за мной приходится ухаживать, а гимназию, притом, не бросает. Успевает все. По духу она гораздо взрослее, чем ее подруги, может быть, даже взрослее, чем ее старший брат.
Написать М.А., объясниться? О чем? Разве у меня есть право ревновать?
Всю нежность из огромных глаз,
Из губ раскрытых поцелуи,
Все то, что есть в душе у Вас,
И что так преданно люблю я
Повесят на стене одной
С селедкой, штофом и капустой.
Так образ милый и родной
Принадлежит теперь искусству.
27 марта 1910 года (суббота)
Спал мало и тревожно, преследуемый одним странным видением. Я маленький, лет семи, и рядом со мной кучерявая девочка меньше меня с лицом М.А. и так же, как у него уложенными на лбу волосами. На какой-то неизвестной даче, но во сне это дача наша. Мы с малышкой спрятались среди малиновых кустов возле забора и демонстрировали друг другу свои неприличные места. Несколько раз я просыпался, и каждый раз, засыпая, видел это снова.
Проснулся разбитый и подавленный. Поднялся с трудом, кое-как привел себя в порядок и поплелся к В.
В., оказывается, еще вчера уехал в гости. И до сих пор не являлся. Митя напоил меня чаем, а Дмитр. Петр. усадил разбирать счета. Вольтер приехал во втором часу и лег спать. Я ушел домой. Хотел зайти к М.А., но раздумал. Ничего не могу с собой поделать, все время думаю о них с Правосудовым. Возможно, я неверно поступаю, не хотя ничего знать об их отношениях, потому что нафантазировал себе уже бог весть что, сверх всякой меры. Сам себя мучаю.