Вчера вечером я внимательно просмотрел все страницы тетради. "Луки с брюнетом в замшевой куртке". К своему большому удивлению, я заметил, что запись об этом незнакомце появляется не только в июне. В самом низу страницы наспех нацарапано: "24 мая. Луки с брюнетом в замшевой куртке". А в апреле есть еще два упоминания. Я спрашивал Боуинга, зачем каждый раз он подчеркивал ее имя синим карандашом, словно желая выделить среди других. "Это не я", - сказал Капитан. Он сидел как-то за стойкой и заносил в свою тетрадь имена пришедших посетителей, и в это время к нему обратился мужчина. Мужчине было около сорока, и, кажется, это был знакомый доктора Вала. Голос у него оказался мягкий, он курил сигареты с фильтром. Он располагал к себе, и Боуинг кое-что рассказал ему о своей "Золотой Книге", как он называл тетрадь. Незнакомец тут же заинтересовался. Он назвался "издателем". О, конечно, он знал того фотографа, что приходил в "Конде" делать снимки. Он намеревался издать альбом "Парижское кафе". Так что нельзя ли ему взять до завтра эту тетрадь - она весьма помогла бы при составлении подписей под фотографиями. На следующий день он принес ее обратно, и больше в "Конде" его не видели. Что поразило Капитана, так это то, что имя Луки оказалось подчеркнуто синим карандашом. Тогда Боуинг захотел узнать об этом издателе побольше и обратился к доктору Вала. Тот удивился: "А, так он вам сказал, что он издатель?" Доктор был с ним шапочно знаком, так как часто видел его у "Мален", что на улице Сен-Бенуа, и в баре "Монтана", где они играли в "четыреста двадцать одно". Этот парень постоянно обретался в квартале. Имя? Кэслей.
Боуингу показалось, что Вала стеснялся говорить о своем приятеле. А когда Капитан упомянул о тетради и о синем карандаше, то во взгляде доктора мелькнула тревога. Буквально на мгновение. Потом доктор улыбнулся и сказал: "Должно быть, малышка ему нужна зачем-то… Она очень мила… Но что за странная мысль - заносить в тетрадь наши имена? Я только диву даюсь, глядя на вас и ваших друзей… Эти ваши патафизические опыты…" Он валил все в одну кучу - патафизику, леттризм, автоматическое письмо, метаграфию и прочие эксперименты, которым предавались такие близкие к литературе люди, как сам Боуинг, Жан-Мишель, Фред, Бабилэ, Ларронд и Адамов. "Да к тому же это опасно, - добавил он, посерьезнев. - Ваша тетрадка - это наводка для полиции. Нас могут сцапать всех одним махом".
Боуинг запротестовал и попытался объяснить свою теорию точек пересечения; но с того дня ему стало казаться, что доктор Вала перестал ему доверять и сторонится его.
Этот Кэслей не просто отмечал имя Луки. Каждый раз, когда в тетради рядом с нею упоминался "брюнет в замшевой куртке", имя оказывалось подчеркнуто дважды. Это чрезвычайно обеспокоило Боуинга, и все последующие дни он бродил по улице Сен-Бенуа в надежде разыскать самозваного издателя у "Ля Мален" или в "Монтане" и потребовать от него объяснений. Но тот так и пропал. Сам же Капитан некоторое время спустя был вынужден покинуть Францию. Он оставил мне тетрадь, рассчитывая, что я найду того человека. Но теперь уже слишком поздно. К тому же если то время и оживает иногда в моей памяти, то только благодаря вопросам, которые остались без ответа.
Иногда, когда я возвращаюсь домой из конторы или же одинокими воскресными вечерами, в памяти моей всплывает одно обстоятельство. Со всем тщанием я стараюсь собрать все воедино, записывая на оставшихся чистых страницах тетради Боуинга. Теперь и я отправляюсь на поиски точек пересечения. Мне это доставляет такое же удовольствие, как для других кроссворды или раскладывание пасьянсов. Имена и даты в тетради очень помогают мне, благодаря им мне время от времени удается уточнить какой-нибудь факт: например, было ли в полдень такого-то числа солнце или же шел дождь. Я всегда был очень восприимчив к погоде.
Однажды Луки пришла в "Конде" с мокрыми от дождя волосами. Весной и осенью с неба без конца капает. За стойкой была мадам Шадли. Она поднялась к себе, в свою малюсенькую квартирку, что располагалась над кафе, и принесла полотенце. Как указывает запись в тетради, за столиком в тот вечер собрались Закария, Аннет, Дон Карлос, Мирей, Хупа, Фред и Морис-Рафаэль. Закария взял полотенце, промокнул им шевелюру Луки, а затем обернул его вокруг ее головы на манер тюрбана. Луки подсела к ним, ей дали выпить грога. Она так и просидела допоздна с тюрбаном на голове. В два часа ночи мы собрались расходиться, но на улице все еще шел дождь. Мы стали в проеме двери. Мадам Шадли прибрала в зале и отправилась спать. Она открыла окно и предложила нам подняться к ней. Но Морис-Рафаэль очень вежливо ответил:
- О, не стоит, мадам. Мы вам только помешаем…
Это был темноволосый, приятной наружности человек, чуть постарше нас, частый посетитель "Конде". Закария звал его Ягуаром за его походку и кошачьи повадки. У него, так же как у Адамова и Ларронда, вышло несколько книг, но мы никогда не говорили об этом. Этого человека окутывала завеса тайны, и мы даже полагали, что он связан с преступным миром.
Дождь усилился, но для большинства это не имело большого значения, поскольку они жили неподалеку. Вскоре из всей компании остались Луки, Морис-Рафаэль и я.
- Пойдемте к машине, - предложил Морис-Рафаэль.
Мы побежали под дождем вниз по улице, туда, где была припаркована его машина, старенький черный "форд". Луки села рядом с водителем, а я устроился на заднем сиденье.
- Кого отвезти первым? - осведомился Морис-Рафаэль.
Луки сказала ему свой адрес, уточнив, что это где-то за кладбищем Монпарнас.
- А, так вы, значит, живете в преддверии, - заметил Морис-Рафаэль.
Готов поклясться, что ни я, ни Луки так и не поняли, что означало это "преддверие".
Я попросил отвезти меня к Люксембургскому саду, поближе к Вальдеграс. Мне не хотелось, чтобы Морис-Рафаэль знал, где я живу, поскольку боялся лишних расспросов.
Потом я пожал руки Луки и Морису-Рафаэлю, отметив про себя, что никто из них не знал, как меня звать. Я не очень-то исправно посещал "Конде", да и держался в стороне. Мне было достаточно слушать их всех, мне было хорошо в их компании. "Конде" являлось для меня чем-то вроде убежища, где я спасался от скуки жизни. Там была часть самого меня - лучшая часть, - которая там и осталась.
- Вы правильно сделали, что поселились на Вальдеграс, - произнес Морис-Рафаэль.
Он улыбнулся, и мне показалось, что в его улыбке помимо вежливости сквозила и ирония.
- До скорого, - попрощалась Луки.
Я вышел из машины и подождал, пока она скроется из виду по направлению к Пор-Рояль, а затем повернул назад. На самом деле я жил не в районе Вальдеграс, а чуть дальше, в доме № 85 по бульвару Сен-Мишель, где чудесным образом нашел себе комнату сразу по приезде в Париж. Из окна я мог видеть фасад моего института.
Этой ночью я не мог оторвать взгляда от величественного здания и от широкой каменной лестницы, ведущей ко входу. Что они бы подумали, если б узнали, что я почти каждый день поднимался по ней, что я учился в Горном институте? Закария, Хупа, Али Шериф или Дон Карлос - могли ли они знать, что это такое? Следовало держать это в тайне, иначе они высмеяли бы меня и стали бы презирать. Что для Адамова, Ларронда или для Мориса-Рафаэля Горный институт? Да ничто. Они посоветовали бы мне не приходить больше в "Конде". А я посещал это место не для того, чтобы однажды получить такой совет… Луки и Морис-Рафаэль, должно быть, уже были по другую сторону кладбища Монпарнас, этого "преддверия". А я все еще стоял во тьме у окна и неотрывно смотрел на черный фасад. Здание походило на заброшенный вокзал в каком-нибудь провинциальном городке. На стене соседнего дома я заметил следы от пуль, словно здесь кого-то расстреливали. Я повторял про себя эти два слова, и с каждым разом они казались мне все более и более необычными: "Горный институт".
~~~
Мне повезло, что моим соседом за столиком в "Конде" оказался тот юноша, с которым удалось завязать непринужденную беседу В этом заведении я оказался впервые; молодой человек годился мне в сыновья. Тетрадь, в которую он записывал день за днем, вечер за вечером всех посетителей кафе, сильно облегчила мою работу. Жаль, конечно, что пришлось скрыть от него истинную причину, по которой мне потребовались его записи. Когда я сказал ему, что являюсь издателем, я солгал.
И, конечно же, я видел, что он поверил мне. Быть на двадцать лет старше других - преимущество. Никто не интересуется твоим прошлым. А если кто-нибудь и задаст пару ничего не значащих вопросов о том, как ты жил до сих пор, то ведь можно и присочинить. Новая жизнь! И никто не будет проверять. И пока рассказываете все эти небылицы о своей воображаемой жизни, вам кажется, что вы находились в каком-то затхлом помещении, куда вдруг ворвался поток свежего воздуха. Окно с треском распахнулось, и в налетевшем ветре с простора захлопали жалюзи. И вы снова видите будущее.
Издатель… Это мне пришло в голову мгновенно. Спроси меня кто-нибудь, кто я вот уже лет двадцать, как я бы ответил: "издатель". Ну вот, сегодня и спросили. Ничего не изменилось, словно и не прошло столько времени.
Однако нельзя стереть все прошлое начисто. Всегда останутся свидетели, люди, среди которых ты жил. Однажды вечером в "Монтане" я спросил доктора Вала о дате его рождения. Оказывается, мы родились в один и тот же год. Я напомнил ему, что некогда мы уже встречались с ним в этом же самом баре, когда еще посетители были не в пример нынешним. Впрочем, мне кажется, что мы встречались с ним гораздо раньше, в других местах Парижа, на Правом берегу. Точно виделись.
Это были не самые лучшие воспоминания, и Вала перебил меня, заказав четверть литра минеральной воды "Виттель", причем голос его сделался каким-то сухим. Я заткнулся. Мы живем благодаря неким умолчаниям. Мы много знаем о других, поэтому избегаем друг друга. Разумеется, лучше всего окончательно пропасть, исчезнуть из виду.
И какое странное совпадение… Сегодня я наткнулся на доктора Вала, впервые перешагнув порог "Конде". Он сидел в середине зала за столиком в компании двухтрех молодых людей. Я вошел, и он бросил на меня испуганный взгляд, словно привидение увидел. Я улыбнулся ему и молча пожал руку. Я чувствовал, что стоит мне сказать хоть слово, и он упадет в обморок прямо на глазах своих новых друзей. Я сел в другом углу зала на кожаное сиденьице, и он успокоился. Оттуда мне было удобно наблюдать, не рискуя встретиться с ним взглядом. А он что-то говорил тем юнцам тихим голосом, нависая над ними, словно боялся, что я смогу подслушать. Чтобы убить время, я стал придумывать слова, которые бросил бы ему преувеличенно светским тоном и которые заставили бы его вспотеть. "Ах, вы все еще работаете врачом?" А потом, выдержав паузу: "А скажите, вы до сих пор практикуете на набережной Луи-Блерио? Ну, если, конечно, у вас не остался кабинет на улице Москвы… А помните, у Фресн… давно это было… Надеюсь, без тяжких последствий?" Я чуть не лопнул от смеха, сидя там, в своем углу. Да, мы не стареем. Проходят годы, а люди и вещи в конце концов становятся такими смешными, что вы на них смотрите глазами ребенка.
Тогда, в первый раз, мне пришлось долго ждать. Она так и не появилась. Следовало запастись терпением - придет в другой раз. Я оглядел посетителей кафе. Большинству из них не исполнилось еще и двадцати пяти лет. Это была, как выразился бы романист девятнадцатого столетия, "студенческая богема". Но, по моему мнению, мало кто из них действительно учился в Сорбонне или в Горной школе. Должен заметить, что, разглядев эту публику поближе, я испытал некоторую озабоченность насчет их будущего.
В кафе вошли двое. Вошли почти одновременно. Одним из них был Адамов, а другим - тот самый брюнет с пружинистой походкой, который выпустил несколько книг под именем Морис-Рафаэль. Адамова я знал в лицо. Когда-то он почти целыми днями сидел в Олд неви. Забыть его взгляд было непросто. Кажется, я оказал ему маленькую услугу, устроив его дела в те времена, когда у меня оставались кой-какие связи в Службе общей информации. Морис-Рафаэль также был частым посетителем местных кафе. Поговаривали, что после войны у него были неприятности; его и звали иначе. Я тогда работал у Блемана.
Они облокотились на стойку. Морис-Рафаэль остался стоять, а Адамов, сморщившись от боли, опустился на табурет. Меня он и не заметил. Впрочем, что для него теперь могло значить мое лицо? Затем к стойке подошли трое, среди них была светловолосая девушка с челкой, в помятом плаще. Морис-Рафаэль протянул им пачку сигарет и широко улыбнулся. Адамов же выглядел куда менее любезным. В глазах его сквозила тревога, так что можно было подумать, что он побаивается тех троих.
У меня в кармане лежало два снимка этой Жаклин Деланк… Еще Блеман удивлялся, как это мне удается опознавать с ходу любого человека. Мне было довольно раз увидеть чье-нибудь лицо, чтобы оно оставалось навеки запечатленным в моей памяти. Блеман все время подшучивал над моим даром узнавать людей, будь они повернуты ко мне в три четверти, а то и спиной.
Я был совершенно спокоен. Едва девушка вошла в зал, как я уже знал, что это именно она.
К стойке повернулся доктор Вала; наши взгляды встретились. Он дружески махнул мне рукой. Я почувствовал сильное желание подойти к его столику и сказать, что хотел бы задать ему пару вопросов. Потом я бы отозвал его в сторонку, показал фотографии и спросил: "Узнаете?" Было б полезно побольше выяснить об этой барышне от кого-нибудь из завсегдатаев "Конде".
Я выведал, в каком отеле она остановилась, и отправился туда. Для визита выбрал вторую половину дня - меньше шансов, что она будет дома. Во всяком случае, надеялся на это. Кроме того, я мог бы порасспросить о ней портье.
Стоял погожий осенний денек, и я решил пройтись пешком. Свернув с набережной, не спеша направился в глубь городских кварталов. На улице Шерш-Миди солнце било мне в глаза. Я зашел в "Пса-курилку" опрокинуть стопочку коньяку. На душе было тоскливо. Сквозь стекло витрины виднелась авеню Мен.
Достаточно перейти на правую сторону улицы, и я был бы уже у цели. Так что не имелось никаких причин для уныния. Пока шествовал по улице, ко мне возвращалось спокойствие. Я был уверен в том, что ее не будет у себя, но все же не стоило заходить в отель да еще задавать вопросы. Я побродил вокруг, как это делают сыщики. Времени было в запасе, к тому же мне за это платили.
Выйдя на улицу Сэль, я решил приступить к делу с чистым сердцем. Тихая и серенькая улочка напоминала даже не пригород, не деревню, а те волшебные места, что зовутся "глубинкой". Я вошел в отель и остановился у стойки. Никого. Я подождал минут десять, молясь про себя, чтобы она не появилась именно сейчас. Открылась дверь, показалась женщина с темными, коротко остриженными волосами, вся в черном. Я добавил в голос меду:
- Я по поводу Жаклин Деланк.
Мне подумалось, что она должна была зарегистрироваться под своей девичьей фамилией.
Женщина улыбнулась и вынула из ящичка конверт.
- Вы же мсье Ролан?
Это еще кто? Я машинально кивнул, и она протянула мне конверт, на котором виднелась надпись синими чернилами: "Ролану". Конверт оказался незапечатанным.
На большом листе я прочел: "Ролан, можешь найти меня с пяти вечера в "Кон-де". Или же позвони по номеру AUTEUIL 15–28 и оставь для меня сообщение".
Подписано: "Луки". Это что, уменьшительное от Жаклин?
Я сложил листок, положил его обратно в конверт и отдал женщине за стойкой.
- Извините… Произошла ошибка… Это не мне…
Женщина ничего не сказала и сунула конверт в ящик.
- Давно она тут живет?
Мгновение женщина колебалась, а потом ответила приветливым голосом:
- Ну, что-то около месяца.
- Одна?
- Да.
Похоже, ей было все равно, на какие вопросы отвечать. Женщина выглядела весьма утомленной.
- Большое спасибо, - поклонился я.
- Не за что.
Я предпочел не задерживаться. С минуты на минуту мог появиться этот Ролан. Я вновь оказался на авеню Мен и пошел по ней в обратном направлении. В "Псе-курилке" я заказал еще коньяку. Потом нашел в справочнике адрес "Конде". Оно располагалось где-то в районе "Одеона". Было четыре часа дня, времени хватало. Я набрал AUTEUIL 15–28. Услыхал сухой голос, словно из говорящего будильника: "Вы позвонили на автобазу "Ля Фонтен". Чем могу служить?" Я попросил Жаклин Деланк. "Сейчас ее нет… Что-нибудь ей передать?" Я уже хотел положить трубку, но все же заставил себя выдавить: "Нет, ничего не нужно, спасибо".
Чтобы понять людей, прежде всего необходимо с максимально возможной точностью определить маршруты их перемещений. Я несколько раз повторил тихим голосом: "Отель на улице Сэль. Автобаза "Ля Фонтен". Кафе "Конде". Луки". И, конечно же, Нейи, между Булонским лесом и Сеной, где назначил мне встречу тот тип, чтобы рассказать о своей жене Жаклин Шуро, урожденной Деланк.
Не помню, кто же посоветовал ему обратиться ко мне. Впрочем, неважно. Конечно же, он нашел мой адрес в телефонном справочнике. Я спустился в метро за час до встречи. Ветка была прямая. В Саблон я вышел и прогуливался еще с полчаса. У меня привычка - сначала осмотреться, а потом уж влезать в дело. В свое время Блеман корил меня за это, говоря, что я только теряю время. "Нужно сразу бросаться в воду, а не бегать вокруг бассейна", - твердил он. Я же думал иначе. Не следует делать резких движений: помедленнее, поспокойнее, и духи этого места легко пропустят вас.
В воздухе пахло осенью и деревней. Я шел по аллее, окаймлявшей Ботанический сад, по левой ее стороне, вдоль конной дорожки, где начинался лес. Хорошо, если бы это была просто прогулка!
У этого Жан-Пьера Шуро был какой-то бесцветный голос, когда он позвонил мне и назначил встречу. Он сказал только, что речь пойдет о его жене. Я уже почти дошел; тут представил его, шествующим, как и я, вдоль конной дорожки, выходящим из сада. Сколько же ему лет? По телефону его голос показался мне моложавым, но голоса часто обманчивы.
В какую супружескую драму, в какой кошмар хотел он меня втянуть? Я чувствовал, как меня охватывает уныние; мне больше не хотелось идти на встречу. Я направился через Буа в сторону пруда Сен-Джеймс, к небольшому озерцу, которое зимой превращалось в прибежище любителей катания на коньках. Вокруг не было никого, и у меня возникло ощущение, словно я нахожусь далеко от Парижа, где-то в Солони. В который раз мне удалось победить тоску. Профессиональное любопытство заставило меня повернуть обратно, в сторону Нейи… Солонь… Нейи… Я представил себе долгие дождливые вечера, которые проводили в Нейи эти Шуро. А там, в Солони, в сумерках слышны звуки охотничьего рога. А его жена, ездила ли она когда-нибудь в дамском седле? Я рассмеялся и вспомнил слова Блемана: "Кэслей, вы слишком быстро впечатляетесь. Вам бы романы писать…"