Я прошла мимо автомобиля, не взглянув на него. Улица, по которой я шла, была центральной улицей этого городка. Я поглядывала на окна - магазин детской обуви, на витрине выставлены ботинки, а среди них, привлекая взгляды прохожих, торчат яркие, вырезанные из картона петухи и кролики; дальше просто кусок стены, потом дверь в этот дом и табличка, на которой написано: "Доктор Уильям Клир, д-р медицины". Отрадно знать, что в Ремусе есть доктор. Значит, здесь нельзя безвестно умереть. Я окинула взглядом другие дома, но ничего особенного не увидела. Я в Ремусе, я в Ремусе, это такое потрясающее событие, что у меня глаза чуть не вылезли из орбит - а вообще-то, что особенного? - вон едет грузовой пикап, а за рулем парнишка, мой ровесник, и небо потемнело и нахмурилось, похоже, будет снег. Где я, что я делаю? Я устала думать, слишком много думаю. В автобусе я разогрелась, сейчас меня пробирает озноб; человеческое тело остывает так быстро. Я вспомнила дом, свою комнату, не оклеенные обоями стены - это просто панели, отец подобрал их на каком-то складе, они похожи на картон, - а когда я заболеваю, я лежу на нижнем этаже и смотрю там телевизор, забравшись под "простудное" одеяло, - оно тяжелое, очень старое, пахнет лежалым тряпьем и не особенно чистое… Какой-то человек в пальто и шляпе (в наших краях мужчины не носят шляп, очень редко их носят) переходил в этот момент дорогу, остановился и посмотрел на меня.
- Здравствуйте, - проговорил он.
Мое сердце бешено заколотилось. Вероятно, он знает меня. Весь огромный мир - взъерошенный и черно-серый - тотчас же куда-то стремительно от меня откатился, и остался только мир людей, существ, употребляющих слова, чтобы разговаривать, постоянно разговаривающих и задающих вопросы.
- Вы кого-то ищете, мисс?
Заметил, значит, что я нездешняя.
- Я только что приехала автобусом, - неизвестно зачем бормочу я. Он смотрит на мои гольфы. Эти синие гольфы, которые в Брокфорде считаются такими шикарными, здесь, возможно, ровно ничего не значат… а может, что-нибудь и значат, но я не знаю что.
На его лице появляется какое-то подобие улыбки. На нем шикарное пальто, он здешний, он говорит со мной от имени Ремуса, будто он мэр этого города - не какой-нибудь вам частный разговор.
- М-да, - произносит он. - Похоже, будет снег.
Я поворачиваюсь, чтобы идти, но идти мне некуда, и, возможно, он это видит. Не дай бог, пойдет следом за мной. Я шагаю быстро - оступаясь, спотыкаясь - по широкому тротуару, прохожу мимо обувного магазина - дальше лавка скобяных изделий, она закрыта, - и вот, наконец, нечто вроде газона, который пересекает грязная широкая дорожка, и в глубине - пивная из цементных блоков. Грязь непролазная. Я останавливаюсь и некоторое время стою, собираясь с мыслями, - мне не очень нравится то, что происходит, но я сама не знаю, чего я ждала… Мне приходит в голову: ведь я совсем одна. Мысль эта так ужасна - словно ножом полоснуло по животу, - но я гоню ее. Рядом с пивной стоит несколько автомобилей, хотя еще рано, самое начало дня. Мое внимание привлекает обшарпанный автомобиль с ржавчиной на крыльях - вид у него дерзкий и перепуганный, в точности как у меня. А что сейчас, думаю я, а что будет сейчас? В моих карманах полная пустота, только скомканная бумажная салфетка. И в кошельке почти что ничего. И завтрак съел какой-то чужой человек, далеко, за много миль отсюда… Я стою на обочине грязной дороги и гляжу на пивную. Эта неоновая вывеска "Уголок Коула" по вечерам, наверно, глядится, но сейчас она просто пыльная. Северный ветер метет по шоссе.
В пивной темнее, чем на улице, и мне это приятно. Возле стойки бара несколько человек. Включен телевизор, на экране что-то мельтешит. В воздухе какой-то резкий запах, на стене висит застекленная картина в рамке, и взгляд мой сразу привлекает блеск стекла. Я вглядываюсь, потом соображаю, что на картине изображен лось, он стоит на берегу реки и смотрит на охотника, который хочет его застрелить. Когда я вошла, все оглянулись. Кроме тех, кто у стойки, там был еще один человек в клетчатой шерстяной рубашке, он выметал мусор в боковую дверь.
- Сколько тебе лет? - спросил он брюзгливо.
- Не ваше дело, - выпалила я.
Один из мужчин у стойки фыркнул - у меня в этой пивной нашелся друг.
Человек с веником угрюмо отвернулся и вышел в боковую дверь.
Тот, что засмеялся, продолжает меня рассматривать. Я сажусь у самой двери на расшатанный стул, потому что у меня внезапно подгибаются ноги. Этот человек у стойки носит брезентовую куртку, и глаза у него такого же зеленоватого цвета, как эта куртка. Мне надо подумать о разных вещах, но я не могу сейчас о них думать, не могу сосредоточиться. Выходит так, будто весь мир для меня сошелся клином на человеке, который хлопнул кулаком по моему сиденью в автобусе, и на той женщине, которая, судя по ее гнусной роже, совершенно никудышная мать. Господи, да почему я о них думаю… У мужчины возле стойки несколько ковбойский вид, и я понимаю почему - из-за сапог. Что-то шевельнулось вдруг во мне - воспоминание. О чем, о сапогах? Но этот человек носит модные недорогие сапоги, нисколько не похожие на те высокие, что надевает зимой мой отец. И мальчики из нашей школы в Брокфорде тоже не носят таких сапог. Они светло-коричневые с черным орнаментом, который уже отчасти стерся.
Он оглядывается и смотрит на меня. Двое других - они сидят подальше - не обращают на него внимания. Они старше - у них сонливые, серьезные, немолодые, немного смущенные лица. Они из поколения отцов. А этот, наблюдающий за мной с улыбкой, этот еще не отец. Он молод и похож на мальчика, он легок на подъем. Он говорит, обращаясь ко мне через темный прокуренный зал:
- Как вы тут оказались, едете куда-то?
- Я еду в Шеперд.
Он презрительно фыркает:
- Шеперд! На черта он вам сдался?
Мне кажется, хоть он и фыркает, но задает этот вопрос серьезно, и я отвечаю ему с готовностью, торопливо:
- Мне предложили там работу.
- Да? И какую же?
- Домашнюю. Помогать по дому.
- В чем помогать? - спрашивает он и снова фыркает.
Возвращается тот, с веником. Он говорит, совсем не глядя на меня, а лишь на молодого человека, который смахивает на ковбоя:
- А ну выкатывайтесь отсюда, вы оба.
- Ты что, одурел? Да кто она мне?
- Ты меня слышал?
- Я тебя слышал. Вы слышали его? - спрашивает этот человек, мой новый друг.
Он делает два больших шага и оказывается возле моего столика. У него морщины на щеках, это грустно, ему ведь не больше двадцати пяти, а лицо уже в морщинах, и они останутся навсегда.
- Он нас отсюда выставляет. Ты втравила меня в неприятности, солнышко, а я тебя даже не знаю.
Я никогда раньше не понимала, что такое дом: стены, крыша, то, что тебя согревает. В доме тепло. А от окна идет свет… Я делаю великое открытие. Мне говорят, что я должна уйти из дома, и тело мое пронзает острая боль; со мной никогда еще такого не было.
- Ну скорее, марш отсюда, - говорит один из мужчин, сидящих возле стойки бара.
Он торопится меня изгнать, мое присутствие ему мешает, он все время чувствует его, будто от меня исходит яркий свет. В этом доме, сложенном из цементных блоков, я чем-то выделяюсь, и все они это осознают. Я пытаюсь понять, в чем дело.
- Я тоже еду в Шеперд. Это такая дыра! Ты знаешь Рэндолфа?
- Кого?
- Рэндолфа. Ты не можешь его не знать!
Я не хочу этого отрицать и потому стою, опять похлопывая себя по карманам, словно мне надо наконец выяснить, куда девался мой завтрак. Завтрака нет. Трое мужчин у стойки демонстративно смотрят мимо меня: мужчина с веником - это буфетчик, - сейчас поставивший на место веник, и еще двое отцовского вида мужчин. Они решили обо мне больше не думать, и я для них уже не существую.
- Нет, я не знаю Рэндолфа.
Мы выходим из пивной на грязную дорогу, и он движется по ней пружинистой походкой. Энергия бьет в нем ключом, от избытка энергии он с размаху ударяет кулаком по ржавому крылу своей машины. Я сразу догадалась, что обшарпанная машина принадлежит ему.
- Рэндолф - псих, кошмарный маньяк, каких свет не видывал. В нашем округе ни одному полисмену его не догнать, - говорит он. - Не отсюда, с той стороны. Я в аварию попал - эта дверца прикручена проволокой.
Я влезаю в машину с его стороны и проскальзываю внутрь. Здесь холодно, так же как в нашей машине, у нас дома, этот металлический холод насквозь пронизывает все предметы. Он наклоняется взглянуть на себя в зеркало, потом смотрит на меня.
- Меня зовут Айк. К кому ты едешь в Шеперд?
- Я же говорила, буду в одном доме помогать.
- Это я уже слышал. В чьем доме?
Он говорит с такой настойчивостью, что я умолкаю; дело ясное - он знает в Шеперде всех.
- Так и думал! - гогочет он. - Ты бродяга, деточка, вот ты кто. Ты убежала из дому, спорим.
Машина трогается с места, и он радуется, словно не ожидал, что она поедет сразу. Мы задним ходом двигаемся по дорожке, и это очень веселит его, а потом мы угодили колесом в глубокую лужу, меня отбросило на дверцу, и он смеется:
- Слушай, эти деятели там, я бы мог о них кое-что рассказать. Тот толстый, между прочим, мой дядя, не родной, но в общем дядя. А Рэндолф мой двоюродный брат. Ты сама откуда?
- Из Брокфорда.
- Знаешь там Сонни Уиллера?
- Нет.
- Слушай, да откуда ты, ты хоть в школе-то училась? - произносит он, посмеиваясь так недоверчиво, что мне приходит в голову: может, я и в школе-то не учусь, и, пожалуй, мне самое время проснуться и выяснить, кто же я такая в конце концов. Тут я обнаруживаю, что у меня на пятке дырка.
- Давно ты так бродяжничаешь? - спрашивает он.
- Неделю.
- Неделю, как из Брокфорда?
- Я не из Брокфорда.
- Так я и знал. Меня не проведешь. Эти брокфордские девчонки воображают о себе, неохота связываться, но я мог бы им такое показать, что во сне не приснится… Ну скажи-ка, как тебя зовут? - Он толкает меня слегка, просто так. - Ты малость смахиваешь на Мэрилин Майерс, ты ее знаешь?
- Нет.
- Ты никого не знаешь!
Он вдруг включает радио, будто что-то важное вспомнил. Когда он говорит, я стараюсь связать его слова в единое целое, но они рассыпаются. А потом мы останавливаемся перед каким-то домом, и оттуда выбегает нам навстречу еще один молодой человек. Он бежит по подъездной дороге; наверно, на ней была такая грязь, что постелили доски. Но сейчас она замерзла.
- Эй, Генри, глянь сюда! - кричит мой новый друг.
Этот Генри какой-то пегий, смахивает на мышь, с торчащими зубами. Он изумленно смотрит на меня и спрашивает: "Кто это?"
- Видал? Говорит, что едет в Шеперд. Я ее подвезу.
Генри обалдело на меня глазеет; он ровным счетом ничего не понимает. На нем зеленая брезентовая куртка, ему холодно, волосы у него довольно длинные, и ветер ерошит их, как кошачью шерсть.
- Ты хочешь, чтобы я поехал с вами… или как?
- А зачем, по-твоему, я остановил машину?
- Откуда я знаю? - строптиво отвечает тот.
Генри тоже садится на переднее сиденье. Наш общий друг вылезает из машины его пропустить, и Генри усаживается между нами; он нервничает.
- Вечно ты со своими штучками, - бурчит он.
- Ты чего, не хочешь ехать в Роузвуд?
- Вчера вечером ты говорил…
- В гробу я видел вчерашний вечер… слушай, солнышко, как тебя звать, говоришь?
- Линда.
- Знакомься, это Линда. Линда, это Генри. Меня зовут Айк.
Молчание. Айк говорит:
- Она мало разговаривает, очень о себе воображает. Говорит, она из Брокфорда, а в Брокфорде у некоторых денег прорва, так они, во всяком случае, считают. Эй, послушай, тебя в самом деле зовут Линда?
Он ведет машину на огромной скорости, дома и газоны ошеломленно проносятся мимо нас. Генри сидит со мной рядом, его рука напряжена - он боится случайно ко мне прикоснуться. Айк подталкивает его и говорит:
- Ты веришь, что ее в самом деле зовут Линда, скажи мне, Генри, старый пес?
- Я тебя умоляю, давай без этого.
- Без чего без этого?
- Без твоих штучек.
- Каких еще штучек?
- Где ты ее подцепил?
- Ее выставили из пивной Коула. Больше ничего не знаю. Слушай, если едем в Роузвуд, ты деньги-то хоть достал?
- Деньги есть, - угрюмо отвечает Генри.
- Можно сделать крюк, закинуть ее в Шеперд. Она немножко похожа на Мэрилин Майерс, верно?
Генри как затравленный косится на меня и кладет ногу на ногу.
- Эй, слушай, ты ей ногу-то не прижимай! - хохочет Айк.
- Оставь меня в покое, - яростно произносит Генри.
- Линда, почему ты с нами не разговариваешь? Ты что, музыку слушаешь, в чем дело? - Он выключает радио. - Линда, скажи что-нибудь. Ты нас обижаешь.
- Что я должна сказать?
- Ну, например, ты ходишь в школу?
- Ходила.
- Бросила?
- Да.
- Расскажи нам что-нибудь из того, чему тебя учили в школе. Мы с Генри оба бросили школу… Генри старше меня. Представляешь?
- Ой, да брось ты свои штучки, - говорит Генри.
- Нет, серьезно, в самом деле, расскажи нам что-нибудь из того, чему тебя научили в школе.
Медленно подбирая слова, я начинаю выдавать:
- "Макбет" - трагедия, полная кровопролитий. В ней описаны взлет и падение честолюбца… К концу пьесы все затихает. Надвигается смерть.
- Прекрасно, - говорит Айк. Он некоторое время миролюбиво молчит. Потом изрекает: - А сейчас расскажи нам о картах. Я люблю карты.
- В Соединенных Штатах есть районы, расположенные гораздо севернее некоторых районов Канады.
Генри вдруг фыркает:
- Нашла о чем говорить. Это каждый дурак знает.
- Генри, старый пес, ты же впервые об этом слышишь.
- Ничего не впервые.
- А я тебе говорю, что впервые! - Айк лупит его кулаком по плечу. Бедняга Генри, съежившись и жалобно всхлипнув, отшатывается в мою сторону. - Врешь ты как собака. Извинись!
- Я всегда увлекался картами… - не сдается Генри.
- Извинись перед этой прелестной девочкой.
Генри молчит, несчастный, злобный. Мне неприятно смотреть на его пухлые руки, густо поросшие светлыми волосками. Веки у меня становятся тяжелыми, словно на них насыпали песок. Я вспоминаю, как ехала в автобусе сегодня утром, или это было много дней назад? Женщина-шофер в комбинезоне, дерутся мальчишки…
- Тебе сказано: извинись. Поцелуй ее.
- Брось свои штучки! Вчера вечером ты говорил…
- Тебе сказано: поцелуй ее, пес, и принеси извинения! - орет на него Айк с добродушнейшим видом. Ему так хочется, чтобы мы помирились, что машина чуть не съезжает с шоссе. - Делай что велено! Извиняйся сейчас же. Линда ждет, ты оскорбляешь ее чувства.
- Черта с два я извинюсь.
- Я сказал, поцелуй ее, - не унимается Айк и снова лупит его по плечу.
Он широко улыбается, открывая зубы, он все такой же - смахивает на ковбоя, и энергия в нем бьет ключом, беда лишь, что машина слишком мала, чтобы вместить его энергию. Энергии избыток.
- Айк, ну пожалуйста, - срывающимся голосом умоляет Генри, - тебе все шуточки, а мне ведь больно, болит рука… - За то, что у него болит рука, он получает еще один тумак и чуть не плачет. Но на время умолкает. Потом говорит упрямым детским тоном: - Деньги мне дала бабушка, только ему не вздумай проговориться, но она сказала: к рождеству я должен их вернуть. Идет? Айк, ну не валяй ты дурака, ладно? Это же серьезная вещь. По дороге в Роузвуд…
- Мы с ним покупаем одну вещь на паях, Линда, - сообщает Айк.
- Это замечательно.
- Большой мотоцикл. Тебе нравятся большие мотоциклы?
- Да.
- Как только купим, я тебя покатаю. Тебя первую. Генри может подождать.
Я слышу учащенное дыхание Генри.
- Генри посидит тут, в машине, и подождет нас. Солнышко, он так хорошо умеет ждать. - Айк находит в этом обстоятельстве что-то смешное, он издает какой-то странный звук, нечто вроде "Пшшшт!", и, не удержавшись, в порыве восторга бьет Генри кулаком по плечу. - Сколько раз уж тебе приходилось ждать? Он, зараза, хочет быть подручным плотника, стальные гвозди куда-то там забивать. Работка, Генри, прямо для тебя. Вот погляди на нас - на этого пса Генри и на меня, - ведь сразу поймешь, кто из нас лучше устроен с работой. В фирме Фарли у меня уже неплохая репутация, можешь мне поверить.
- Фирма Фарли эта производит маленькие вшивенькие скрепки для бумаг, - говорит Генри.
За это он получает еще один удар, валится на меня и с неловким достоинством усаживается в прежней позе.
- Фарли производит сталь. Брусья, балки, что-то в этом роде. Первого попавшегося они к себе не возьмут, - говорит Айк и смотрит на меня - как впечатление? У него грубое щекастое лицо, кожа бледная, как у меня, но не тонкая - толстая, и глаза, в отличие от глаз Генри, не опушены ресницами; они глядят нагло и, кажется, видят все. - Солнышко, да ты ведь чудная девчушка. И помада у тебя прекрасная, интересно, какая она на вкус?
- Никакая.
- Говорил я Генри, чтобы он тебя поцеловал и извинился, а он не захотел, он боится. Ты боишься, Генри?
- Ну когда ты кончишь валять дурака? Ты же знаешь, я…
- Солнышко, вытащи-ка волосы немного наружу. Нет, не отсюда, с той стороны. Я хочу взглянуть, какой они длины, - говорит Айк.
Я встряхиваю головой, и волосы падают мне на плечи. У меня возникает смутная мысль, что прическа, над которой я так суетливо трудилась перед зеркалом, распустилась в этом странном зимнем дне под бесстыжим взглядом молодчаги Айка. Во мне поднимается дурнота. Айк говорит:
- Волосы очень красивые, но надо их обесцветить или еще чего. Посмотри сюда… на меня. Можешь ты поверить, что, когда я был ребенком, я был белокурым? Был, представь себе. Теперь смотри… обыкновенные темно-русые волосы, как у всех.
Он говорит, говорит. Опять включает радио. Проходит много времени, и я вдруг замечаю, что мы стоим у магазина, где продаются мотоциклы, всякая старая рухлядь, судя по всему; наверно, я задремала. "Побудь здесь, Генри, детка, и посторожи эту девушку", - говорит, вылезая из машины, Айк. Генри отодвигается от меня и молчит. Айк заходит в зачуханный магазинчик, немного нервно приглаживая ладонями волосы. Проходит несколько минут. Генри вдруг охватывает нетерпение, что-то буркнув, он вылезает из машины. Я одна.
Дверь, прикрученная проволокой, - с моей стороны, я это вижу. Сама не понимая, что делаю, я передвигаюсь на место Айка и приоткрываю вторую дверь, совершенно верно, она открывается, и вот уже я стою на одной из улиц Роузвуда. Я слышала о Роузвуде, но я не знаю никого, кто тут живет. Ветер в Роузвуде холодней, чем в Брокфорде. Я снова застегиваю пальто на все пуговицы, и руки у меня дрожат, я отбрасываю волосы назад, но они трепыхаются на ветру, мне бы надо следить, не выбежит ли Айк из магазина, но я все время забываю об этом. Что-то другое мне хочется вспомнить. Интересно - что?