Впрочем, эти мысли не будоражили сознание Шебаршина. Эту картину, своего рода доку-ментальный фильм, как мальчик-мажор с посредственными способностями эксплуатирует "капитал", приобретённый ещё в советское время отцом, и при этом использует деловые и прочие способности других, тех кто таким "капиталом" не обладал… Эту картину как-то в сердцах высказал-нарисовал Пашков Матвееву в преддверии одной из лекций. Ответ профессора его очень удивил:
– Вся история человечества, если упростить её до предела, есть модернизация рабовладельческого строя. При этом рабовладельцы далеко не всегда являются людьми способными и тем более положительными. Латифундист, феодал-помещик, капиталист-бизнесмен, номенклатурный работник советской эпохи, – это не что иное, как модернизированные рабовладельцы. Так же как крепостные крестьяне, наёмные рабочие, колхозники, даже значительная часть так называемой трудовой интеллегенции советского типа – не что иное, как модернизированные, со значительно степенью личной свободы, но рабы. Все они хотя бы на работе вынуждены делать не то что хотят, а то что им прямо или косвенно приказывают неорабовладельцы. И дальше эта модернизация будет продолжаться, одни будут эксплуатировать других, в различной степени, в различных формах, но будут, на этом всегда стоял мир и будет стоять, без этого нельзя. Это не зловещее пророчество, это аксиома. И никакие революции этого положения не изменят. Результатом всех революций становилось лишь то, что отдельные рабы и рабовладельца менялись местами…
Пашков после такого объяснения почувствовал себя неуютно. Он не хотел осознавать, что является и являлся чем-то вроде этого самого модернизированного раба. Позже, осмысливая слова профессора, он подумал о том, что его предки "прохлопали" ряд моментов в 20-м веке, когда можно было "поменяться местами". Не смогли они занять места рабовладельцев, когда таковые сна-чала "освободили" дворяне-помещики и потом, когда шла чехарда аж до середины века, когда новые господа насмерть грызлись, выпихивая друг друга с тёплых мест в преисподнюю ГУЛАГа, ими же сконструированную. Предки Пашкова, предки его жены, предки Калины, миллионы прочих простых смертных, так и остались в этой огромной рабской массе, косвенно обслуживая тех, кто пробивался наверх. Численное соотношение фактически не менялось: тех кого обслуживали (слушались, выполняли приказа, указания) было относительно немного, тех кто так или иначе обслуживал – тьма. Пашков, впрочем, отметил, что возможны и нехарактерные примеры, когда люди менялись местами не в результате социальных потрясений. Тот же Карпов чисто по личной "инициативе" выскочил из класса господ, и наоборот Ножкин попал в него по стечению обстоятельств.
Философское осмысливание обустройства общества сначала удручало Пашкова. Но по мере размышлений он стал жалеть не только себя, но и Калину, который так искренне хотел услужить, понравиться своему бессовестному господину. А тот вёл себя именно как и подобает господину в отношении своего раба. Но говорить Калине о своих умозаключениях Пашков, конечно, не стал.
Видя как болезненно его добровольный студент воспринимает эту теорию, профессор попытался чуть подсластить пилюлю:
– Нельзя сказать, что наш мир испокон порочен и бесперспективен. Обеспечивая себе сытую, интересную жизнь, обирая массы людей эти самые рабовладельцы, властьимущие в то же время обеспечивают прогресс, развитие человечества. Разве без рабского труда стало бы возможно возведение пирамид, или постройка того же Петербурга, выход в Космос, овладение атомной энергией. Да-да, я ставлю все эти достижения в один ряд. Высокопарные заявления властьимущих о радении, например, за державу не что иное, как маскировка претворения в жизнь их собственных желаний. Исходя из этого вы без труда сделаете вывод, что среди рабовладельцев как прошлого, так и настоящего не только посредственности, но и незаурядные личности. И действуют они во все времена одинаково, отбирают разными способами средства у массы простых людей в так называемых высших интересах, всё равно каких, и для личных нужд тоже попутно прибирают. Ну, а самые инициативные из рабов по мере возможности пытаются обмануть рабовладельцев, оторвать для себя эти самые средства, и самый распространённый способ – воровство.
Последний вывод профессора оказался уже созвучен умонастроению Пашкова, окончательно сложившемуся за время его работы в фирме.
В третьей декаде сентября на складе подошли к концу запасы сырья. И вновь проявил инициативу Калина. Он дозвонился до своего генерала и, пообещав ему пятьсот долларов "комисионных" договорился о протекции в приобретении списываемой ЭВМ в одном из аналитических центров МВД. На этот раз даже Шебаршин понял, что лучше отдать эти пятьсот зелёных, и заплатить наличными руководству центра, но чтобы фирма продолжала работать. В начале октября ЭВМ привезли и "Промтехнология" вновь набрала обороты. Заплатив в общей сложности пол-торы тысячи, Шебаршин вскоре получил из рук Калины и положил в свой сейф две, причём переработано было не более половины той машины.
Пашков, со скепсисом наблюдая за титаническими усилиями Калины, тоже времени даром не терял. Пользуясь тем, что начальник производства теперь часто отсутствовал, он со спокойной совестью продолжал обворовывать модернизированного рабовладельца во втором поколении Шебаршина. Хоть с оскудением "сырьевой базы" доходы уменьшились, но по тысяче долларов в месяц он с Рождественки по-прежнему приносил. С Калиной там они больше не встречались. Тот приходил на приёмный пункт по будням, в рабочее время с ведома Шебаршина, а Пашков как и прежде строго по субботам. Вот только "добычу" Калина нёс Шебаршину, а Пашков своей Насте.
От супернагрузок Калина похудел так, что стал походить на гончего пса. Дома с понима-нием относились к его поздним приходам и усталому виду. И Валентина и дети верили, что вот-вот и ему улыбнётся большая удача, и на них на всех вновь обрушится денежный дождь – если один раз уже было, почему бы и вторично такому не случиться. Они верили и мирились со всеми неудобствами и скудостью своего существования.
У Пашковых, напротив, благосостояние продолжало расти. Накопления уже позволяли сделать сразу несколько крупных покупок. В сентябре они сначала приобрели себе второй телевизор, маленький, на кухню, а в начале октября микроволновую печь.
К Матвееву Пашков ходил регулярно не менее раза в неделю. Он уже не мог долго обходиться без его "лекций". Правда старик с наступлением осени вновь стал частенько недомогать, но приход Пашкова заставлял его забывать о своих болячках, он, казалось, торопился делиться с ним своими знаниями и мыслями. Однажды Пашков спросил профессора:
– Виктор Михайлович, я понимаю, что вы не можете без своего дела. Но мне кажется эти ваши простуды… Вас ведь наверняка по дороге на работу прохватывает, то дождь, то ветер.
– Что… по дороге? Возможно. Но просто сидеть дома я не могу, тем более вы ко мне не так уж часто приходите. Дома мне нечего делать, а там я среди молодых, и сам себя моложе чувствую, здоровее.
– Ну, раз так… Да вот хотел вас спросить. Всё у меня эта ваша теория модернизации рабовладельческого строя из головы не выходит, прямо в смятение иной раз…
– Да бросьте вы сокрушаться. Несправедливость в мире всегда была и будет. Единственная возможность, как можно меньше думать о социальных, бытовых и прочих мерзостях, которые окружают нас, существовать как бы параллельно этому, не пачкаться о них, не перегружать ими собственное сознание. Людям с эстетическим вкусом легче, они могут наслаждаться тем, что многим людям просто не дано, наслаждаться истинным высоким искусством: живописью, музыкой, литературой. И поверьте, в эти моменты мы обретаем истинную свободу, даже если в повседневной жизни мы и ничтожны, и презренны, делаем не то что хотим, а то что нам приказывают. Мы освобождаемся от рабства, потому что мы, как бы начинаем жить другой жизнью, неподвластной никому. Так что давайте в очередной раз насладимся этим освобождающим чудесным нектаром. Я испытываю истинное наслаждение от этого. А вы?
– Безусловно, иначе бы я к вам не приходил. Я за год общения с вами стал видеть то, что раньше не видел, или не обращал внимания. Я уже о многом могу судить, вижу например, что нравится вам, и что не очень, сопоставляю со своими ощущениями.
– Ну, и что же вы считаете нравится мне, например, в живописи? – с улыбкой спросил профессор.
– Насколько я понял из ваших рассказах о мастерах Высокого Возрождения, то именно они.
– А вот и нет. Титаны Возрождения, конечно, великие мастера, и я ими восхищаюсь, но…
– А я вот, благодаря вам, именно от них без ума, – перебил, не сумев сдержаться Пашков.
– Моя роль тут не так уж велика. Я вам просто помог чуть приоткрыть глаза. А эстетическое нутро, если так можно выразиться, оно у вас давно сформировалось, и что вам ближе, то вы и охотнее принимаете. А мне, вот, ближе всего творчество художников-импрессионистов второй половины девятнадцатого века.
– Вы как-то упоминали их. Это французы?
– Не только. Слово импрессионизм происходит от французского импрессион, впечатление. Основоположником импрессионизма считаются художники, так называемой, барбизонской школы Руссо, Дюпре, Диаз. Но, как это часто бывает, их последователи пошли куда дальше, так как оказались неизмеримо талантливее. Вам знакомы такие имена: Эдуард Мане, Клод Моне, Огюст Ренуар? – дождавшись не очень уверенного кивка Пашкова, профессор продолжил. – У нас в этот период творили передвижники, а стопроцентным российским импрессионистом уже в конце девятнадцатого века стал Алексей Коровин…
5
Уговорить Шебаршина заплатить за аренду Калина так и не смог. Тот чего-то выжидал, видимо, надеялся, что правительство по-советски, в приказном порядке вернёт курс рубля в исходное додефолтовское состояние, ну и дождался. НИИшная администрация смотрела, смотрела на падение рубля, и когда стала намечаться стабилизация, проиндексировала арендную плату.
Оставшись наедине с Пашковым, Калина не выдержал и разразился нервной тирадой:
– Прощёлкал… урод. Такой удобный момент упустил, по дешевке аренду спихнуть. Тут надо было даже вперёд, до Нового года заплатить. И ведь деньги были, и я ему чуть не каждый день долдонил, пойди, заплати. А теперь всё. Ну не идиот разве? Ему не то, что фирму, сортир платный доверять нельзя…
В октябре кое-как стали налаживаться взаимоотношения с банком, но рублёвый счёт фирмы сильно "полегчал", к тому же деньги выдавались небольшими порциями. Таким образом, о за-купках больших партий сырья пока нечего было и думать. Но Шебаршин, вновь обретя банковскую опору, уже не зависел от денег добываемых Калиной. Тот сразу почувствовал это – директор приказал ему прекратить носить готовую продукцию на Рождественку. Паралельно Шебаршин окончательно разругался с руководством НИИ, отказавшись платить новую арендную плату. Институт ответил незамедлительно и жёстко. В одно дождливое октябрьское утро, сотрудники "Промтехнологии" не смогли пройти через проходную. Им объяснили, что руководство института распорядилось их не пускать. Калина из автомата позвонил в офис. Вскоре приехал на своём "мерсе" Шебаршин, пошёл договариваться. Договорились где-то к обеду…
Демарш руководства НИИ имел неожиданные последствия. Вместо того, чтобы хоть час-тично погасить задолженность Шебаршин срочно отрядил Ножкина на поиски нового места, где можно разместить производство и склады фирмы.
– Ну, урод!.. Что делает!? Разве можно сейчас, когда такая нестабильность, под зиму с места срываться!? – высказывал своё крайнее возмущение Калина Пашкову и Кондратьевой.
Шебаршин же, чуть отдышавшись от дефолта, вновь с удовольствием занялся внутрифир-менным интриганством. Вызвал Калину:
– Пётр Иванович, помните наш разговор касательно кладовщика?
Калина ожидал, что директор собирается обсуждать с ним производственные или снабженческие вопросы, или назревший вопрос об увеличении зарплаты. К тому же Калину каждый день "дёргала" НИИшная администрация, угрожая в случае дальнейших затягиваний арендных плате-жей опечатать помещения фирмы. Но директор завёл старую песню, будто никаких проблем нет и кроме личности кладовщика заняться нечем.
– А в чём собственно дело? – с удивлением спросил настроенный на совсем другую "волну" Калина.
– Вы удовлетворены его работой?
– Ну, как вам… В последнее время я, правда, не мог его контролировать, мотаться много приходилось. Но, в общем, на складе у него порядок, в документации тоже. Летом по ревизии без недостачи отчитался, меня во время отпуска заменял, с рабочими в хороших отношениях.
– Так-то оно так, Пётр Иванович. Внешне у него действительно всё без сучка и задоринки. А ведь, его уже с момента вашего отпуска почти никто не контролирует. Разве не так?
– Но Владимир Викторович, вы же знаете, что у меня нет такой возможности, – нервно воз-разил Калина.
– Ну, а кто же тогда этим будет заниматься? Пётр Иванович, я ведь не просто так, идут сиг-налы, понимаете. Сигналы, что кладовщик запирается на складе, часто задерживается там после работы. Что он там делает? Разве трудно догадаться? Он ворует, нагло и много. Я вам об этом уже говорил. Его необходимо поймать, поймать с поличным и оформить уголовное дело. Займитесь этим в самое ближайшее время. Вы меня поняли?…
То, что на этот раз для Пашкова дело по настоящему "запахло керосином" Калина осознал сразу. Потому он, вернувшись на завод, сразу же вызвал его и заговорил без обиняков:
– Сергей, ты что, совсем с ума сошёл?
– О чём ты, Иваныч? – сделал вид, что не понял Пашков.
– Что ты творишь?! Он же тебя посадит. Ты хоть понимаешь это? Он же именно тебе пять лет устроит, которые всем обещает. Ты же совсем обнаглел. Думаешь, про твои дела никто не знает? Ты что про этого иуду, Карпова, забыл? Он же чуть не ежедневно про тебя Шебаршину стучит. Тебе мало, что в армии почти как в заключении двадцать лет отбарабанил, теперь на старости, хочешь настоящей тюрьмы отведать?!
– Это Шебаршин… он что тебе что-то насчёт меня сказал? – потухшим голосом спросил Пашков.
– Сказал, не сказал… какая разница! Вон у тебя в кабинете платы пустые валяются. Ты уж если несёшь их к себе, так хоть следов не оставляй. Смотри, если поймают, я тебя прикрывать не буду, на себя пеняй…
Пашков вышел от Калины с потемневшим лицом. На складе он минут десять пребывал в глубокой горестной задумчивости, в вечернем полумраке, не зажигая света… Очнулся, когда при-несли сдавать готовую продукцию за день… Потом он собрал всё, что приготовил "на вынос", положил в сумку и пошёл – рабочий день кончился.
Подавленное состояние духа не покидало Пашкова до следующего воскресения, когда он в очередной раз пошёл к Матвееву.
– Судя по вашему виду, дела у вас идут не так как хочется? – не постеснялся высказать свои умозаключения профессор.
– Как вы думаете, Виктор Михайлович, почему у нас такой низкий уровень жизни? – задал встречный вопрос Пашков, устраивая на вешалку свою куртку.
– Ну, это не по адресу, я не экономист. Хотя, смотря как оценивать нашу бедность, как и с кем сравнивать. Мы почему-то в своих сравнениях привыкли игнорировать весь мир, кроме Европы, Северной Америки, ну ещё Японии и Австралии. Будто существуем только мы и только они. А ведь по сравнению с большинством стран мира мы живём не так уж и плохо.
– Почему Америка и Европа, не только. Вон, говорят, уже даже турки лучше нас живут, Тайвань, Сингапур, тигры эти азиатские, – возразил Пашков.
– Тигры, может быть, а Турция… Не думаю. Китай, Индия, Пакистан, Индонезия… да скорее всего и Бразилия с Мексикой… Большие, значительные государства, а уровень жизни там ниже нашего. А уж что касается культуры, науки, тем более.
Насчёт Китая не согласен. У них, я читал, самые высокие в мире темпы развития. По валовым показателям промышленности они сейчас вторая держава в мире, после Штатов.
– Вы забываете сколько там народу, а развитие страны прежде всего определяется не валовым национальным продуктом, а национальным доходом на душу населения. По этому показателю Китай далеко позади нас, несмотря даже на то, что у нас после девяносто второго года ката-строфически упало производство. Понимаете, Сергей, нам, стране, народу с таким большим культурным потенциалом довольно трудно окончательно скатиться вниз.
– Вы что же, серьёзно считаете, что культура может спасти от нищеты?
– Конечно, и от хаоса тоже, от братоубийства. У нас ведь всё-таки в основном население не нищее, а бедное, это не одно и то же. Почему после семнадцатого года у нас вспыхнула Гражданская война, а в Германии, при схожей ситуации, нет? Потому что у нас в то время было восемьдесят процентов населения неграмотно, и естественно малокультурно, а у немцев уже тогда была стопроцентная грамотность, у них не было такого чудовищного разрыва между элитой и массой простого народа. И после второй мировой войны они переживали глубочайший кризис нации, разгром страны. А сейчас, что мы имеем?… Благодаря высокому культурному потенциалу немцы вновь стали великой нацией. Обратный пример – Афганистан. Они не могут остановить междоусобицу, хотя там давно уже нет иностранных войск. У нас же наблюдается диспропорция развития другого порядка. У нас, культура, наука, военная мощь на уровне передовых стран, а производительность труда, культура труда и быта почти на уровне третьего мира. Жить хотим как на Западе, а работать так же не научились. Нельзя летать в Космос, не накормив, не одев и обув свой народ, не научившись как следует обрабатывать ту же землю. А мы вот этот парадокс, как ни странно, сумели пре-творить в жизнь. Отсюда все наши беды.
Пашков задумался.
– А к чему вы решили поднять этот вопрос, насчёт бедности? – поинтересовался Матвеев.
– Да так, верно вы заметили, дела мои не очень… – на Пашкова вдруг неуправляемо накатился приступ откровенности. Почему-то этому постороннему старику он не боялся сказать то, что скрывал даже дома. – Я же вам как-то говорил, что с золотыми радиодеталями дело имею, и что хозяин у нас сынок шишки. Так вот это мажор чёртов, угрожает посадить.
– Это серьёзно.