Калину, конечно, не удивил этот вопрос. Он едва заметно усмехнулся, встал из-за стола, подошёл к сейфу, отпёр, что-то поискал, не найдя раздражённо закрыл, вернулся за стол.
– Сергей, ты, конечно, в курсе, что Шебаршин лежит после инфаркта. Ещё недели три про-валяется. Знаешь, я много тут передумал, хоть свободного времени почти не было. Я же сейчас тут на все руки и швец, и жнец. Сергей, ты только не торопись меня анафеме предавать. Так вот, благодаря тому, что Шебаршина сейчас нет, и вся власть фактически у меня, тебе… Ты только не пси-хуй… Тебе лучше всего сейчас написать заявление об уходе по собственному желанию и спокойно, тихо отсюда свалить, спрыгнуть с пороховой бочки, на которой ты сидишь, – спокойно будто озвучивал обыденные вещи, говорил Калина.
– Ишь ты. А чего это ты за меня решаешь? – Пашков говорил едва сдерживаясь.
– Ты не горячись, сам подумай. Шебаршин давно догадывается о твоих махинациях на складе. Даже не догадывается, а уверен в этом. Он мне уже несколько раз намекал, чтобы я помог ему тебя поймать.
– Но ведь ты не согласился?
– Да… и никогда не соглашусь. Помнишь фильм "Место встречи изменить нельзя"? Там уголовник этот, который на бильярде играл, говорит Жеглову: чтобы я своего блатного кореша уголовке сдал? Да не в жизнь. Помнишь?… Так и я. Я как и ты служил, дерьмо ложками хлебал. И я тебя никогда этому сынку не сдам. Но ты же не остановишься. Ты же как брал, так и будешь брать, и они тебя и без меня рано или поздно поймают, да ещё и я вместе с тобой погорю, – опять же обыденно объяснял сложившуюся ситуацию Калина.
– Эх Петя, да не в жизнь, как ты сказал, не поймать ему меня, этому лодырю и белоручке, – с жаром возразил Пашков.
– Поймает Сергей, поймает. Тебя кто-нибудь когда-нибудь да сдаст. Там Карпов стучал, здесь тоже найдутся. И Шебаршин осуществит свою мечту, за всё на тебе отыграется, организует тебе пять лет, и это уже будет не шутка. Как тебя оставлять, ведь даже сейчас ты не обещаешь мне, что перестанешь тащить со склада?
– Петя – Петя, да брось ты. Ты что же до сих пор веришь, что если будешь на Шебаршина надрываться, тебе это зачтётся!? Окстись родной! Да ты здесь хоть пластом ляжь, тебе не то, что материально, обыкновенного спасибо не скажут. И ты сам уже столько раз в этом убеждался. Петя, надо брать самому, как я беру. Может тебе обидно, что я с тобой не делюсь? Извини, я думал, что у тебя возможностей не меньше моих. Но если я ошибаюсь, хорошо, давай вместе работать. С нашим с тобой опытом мы без особого риска по десять тысяч баксов в год сверх зарплаты иметь будем… – Пашков замолк, словно споткнулся при быстрой ходьбе. Он увидел, что собеседник скептически улыбаясь качает головой.
– Сергей, ты знаешь почему Союз развалился, а после развала наша экономика до сих пор не может встать на ноги, из-за чего этот дефолт случился?
– Причин много Петя. Но ты хочешь сказать, что из-за таких как я, из-за массового воровства?
– Не только, но и из-за этого тоже.
– Да брось ты… Ты же отлично знаешь, что к экономическому краху Советский Союз при-вели в первую очередь непосильные государственные траты, то что все эти кормчие наши, партия и правительство, тот же шебаршинский папаша впаривали миллиарды в гонку вооружений, афганскую войну, космос, высокие технологии, а простой жратвы, одежды и много ещё чего не хватало. Воровство породила нищета, нас к этому воровству все семьдесят лет приучали. Крали ведь не только простые люди, крали и начальники, значительно больше крали, и сейчас тоже. Шебаршин ведь благодаря старым связям это золото приобрёл, на халяву, фактически украл. Ты же лучше меня это знаешь. Он же как человек гад, и бездарь как руководитель. Я ворую у вора и сволочи. Он вор и отец его вор. Папаша это золото у наших родителей без их спроса отнял и во все эти ЭВМ забухал. Сам же говорил, что твои родители как скоты прожили, и мои тоже, на курорте не разу не были, всё работали да деньги копили, думали под старость пожить спокойно, а они эти деньги возьми да и сгори разом в девяносто втором. Сам то папаша шебаршинский с мамашей, всё имели, и закрытые распределители, спецпайки, спецсанатории и сынку безбедное будущее обеспечили, а наши родители ели бумажную колбасу, гробили здоровье плохой водкой, мёрзли и толкались в очередях за дефицитом. Твои родители от жизни такой уже давно в могиле, мой отец тоже и мать чуть жива, а его и пожили всласть и оба живы-здоровы, они хорошую пищу ели, и на Цели-ну, как твоих их не гнали…
Калина хмуро слушал и когда Пашков, явно давя на его психику, упомянул Целину, резко перебил:
– Сергей… Не надо. Я в этом как-нибудь и без тебя разберусь. Давай ближе к сегодняшнему дню, а кто у кого и когда украл и кто кому должен… Давай без этого. Ты пойми меня, я просто не хочу, чтобы ты попал под суд, и сейчас тебе самый удобный момент уйти. Тебе ведь даже склад сдавать не надо, он уже сдан. Заявление я прямо сейчас подпишу, Ножкин подмахнёт, я его уговорю, и всё, ты свободен. А иначе выйдет после Нового Года Шебаршин и он тебя уже не выпустит… пока не поймает. Ты ведь рано или поздно всё равно проколешься.
– Не буду… не буду я писать заявление! Если уж ты не хочешь отвлечённых рассуждений, давай тогда максимально приземлимся. Тебе просто завидно, что я имею намного больше тебя. Разве не так, Петь!?
– Поверь Сергей, я просто не хочу чтобы ты сел. Ну и ещё, я не хочу, чтобы ты своим примером развращал других. Да, я хочу поднять эту фирму, чтобы она давала больше прибыли, и я знаю как это можно сделать, я уже это делаю. А ты мне мешаешь, очень мешаешь. Понимаешь? При таком кладовщике я не могу спокойно работать. Ты же постоянно мухлюешь, дошёл до того, что смешиваешь разную лигатуру, в ценные конденсаторы всякую муть сыпешь. И это то, что я навскидку, случайно засёк. Уверен, за тобой не только эти грехи. Я не собираюсь про это никому говорить, но и ты пойми меня. Уйди… спокойно, без скандала, сейчас такой удобный момент…
Пашков и Калина говорили часа полтора, но так и не договорились. Калина не допустил его до работы, отправил домой с напутствием всё продумать и принять правильное решение. Пашков уехал, а Калина "засучив рукава" принялся за дела, посмотрел как справляются рабочие, сходил к химичкам, которые продолжали "добывать" серебро, потом сел на телефон и стал обзванивать поставщиков сырья… По телефону договариваться было сложно и Калина лишь обговорил условия личной встречи с одним из поставщиков, уверенный что при более тесном общении он сумеет убедить партнёра… он умел убеждать. Он не сомневался, что убедит и Пашкова – поерепенится и напишет заявление. Главное, успеть это сделать до выхода на работу Шебаршина.
Дома Пашков не решился признаться жене, что его вынуждают уволиться. Он на ходу при-думал отговорку, что деятельность фирмы в связи с болезнью директора почти полностью остановилась и большинство сотрудников будто бы находятся в неоплачиваемом отпуску, а остальные работают не полный рабочий день. Настя, похоже, поверила и не обеспокоилась. Другое дело сам Пашков, он всё время напряжённо думал о последнем разговоре с Калиной. Ему не хотелось ничего делать, даже не хотелось идти к Матвееву. На следующий день он поехал на работу, но Калина там не появился, он уехал на встречу с поставщиками. Пашков до обеда проболтался между складом и цехом и уехал домой. Потом он стал приезжать через день, благо жена была предупреждена, что фирма работает с "перебоями". Когда встречался с Калиной, тот с улыбкой осведомлялся:
– Ну что надумал?
Пашков отвечал отрицательно, но с каждым разом все менее твёрдо…
13
Спустя неделю Пашков написал заявление об уходе.
– Ну, вот и хорошо, – улыбался Калина, накладывая резолюцию.
Тут Пашкова прорвало:
– Чего хорошего Петя? Неужто ты веришь, что тебе удастся ударным капиталистическим трудом заслужить доверие таких как Шебаршин, стать его компаньоном!?
– Не знаю Сергей. Я сейчас хочу просто дело наладить.
– Да он тебя использует и выбросит, помяни мои слова! – продолжал раздражённо пророчить Пашков.
– Всё может быть, – снисходительно улыбался в ответ Калина.
– Ты же не видишь очевидного, также и с бабами! – Пашков уже ничего не мог с собой поделать, он всё более заводился, ему захотелось побольнее уколоть, обидеть Калину.
– Что ты имеешь в виду, с какими бабами? – насторожился от неожиданности Калина.
– Ты хоть в Третьяковку, или Пушкинский музей ходил когда-нибудь, смотрел там картины, видел какие бывают по настоящему красивые бабы? Тогда бы ты к этой Людке на пушечный выстрел не подошёл…. – в последний момент, что-то сдержало Пашкова сказать, что у Калины и жена внешне…
Калина, однако, был так удовлетворён написанным заявлением, что не особо обиделся:
– Я тебя понимаю Сергей. Ты сейчас зол, считаешь, что лишил тебя жирного куска. Если тебе от этого легче, пожалуйста, костери меня как хочешь, только Людмилу не трогай. Может она и не красавица, а баба хорошая, добрая. И это для меня важнее любой красоты.
Последние слова как-то сразу сбили с Пашкова спесь. Он внимательно посмотрел на мягко улыбавшегося Калину. До того он как-то не задумывался, что кроме внешней эстетики может быть и другая…
– Ты зайди завтра в офис, там тебя рассчитают и трудовую возьмёшь. Не обижайся, я совсем перед тобой не виноват…
На следующий день, когда Пашков приехал в офис, там его встретили недоумённые взгляды бухгалтерши и секретарши:
– Сергей Алексеевич, чем вызвано ваше заявление?… Мы тут не знаем, что и думать. Это не козни Калины? Оказался тут за главного и момент использует.
Пашков отвечал общими фразами, отшучивался. Потом его позвал в кабинет Ножкин.
– Сергей Алексеевич, скажите откровенно, что за конфликт возник у вас с Калиной… ему нужен свой карманный кладовщик?… Если вы не хотите увольняться и он вас вынуждает?… Не такой уж он и всесильный. Я свяжусь с Шебаршиным, обрисую ему ситуацию и, не сомневаюсь, что он даст добро на вашу дальнейшую работу у нас в фирме.
Пашков задумался, но колебался недолго:
– Да нет, не стоит директора беспокоить. Я сам, добровольно… Калина здесь не причём.
– Ну, как знаете. Только и по его не будет. Фиренков на складе не останется, – твёрдо произнёс Ножкин.
Получив расчёт, Пашков покинул офис и в метро, купив жетон, набрал рабочий номер Калины. Но к телефону подошла Кондратьева… Когда трубку взял Калина, Пашков ему сообщил:
– Петя, я уволился, всё, работай спокойно.
– Счастливо тебе Сергей.
– Слушай, сейчас Ножкин мне сказал, что Толю они на складе не оставят, и вообще в офисе они все против тебя. С твоих же рук едят… Ладно не стану в подробности вдаваться, ты всё равно вряд ли мне поверишь. Но всё же будь осторожней, делай выводы. Тяжело тебе придётся.
– Спасибо Сергей, – помолчав, ответил Калина.
Дома Пашков не сказал, что уволился. Трудовую книжку спрятал. Насте он объяснил, что фирма на грани банкротства и всех сотрудников отпустили в бессрочный отпуск… Уже перед самым Новым годом он несколько оправился и решил окончательно развеять свой пессимистический настрой "эстетическим" лекарством, посетив профессора Матвеева, к которому из-за всех этих перипетий с работой не ходил уже более трёх недель.
Он долго звонил, но дверь квартиры профессора так и не открылась, хотя была суббота. Он пришёл на следующий день и вновь лицезрел лишь закрытую дверь… Открылась дверь рядом и женщина-соседка сообщила, что профессор скончался полторы недели назад. На работе с ним случился инсульт, от которого он уже не оправился. Всё это она передавала со слов сына, который приезжал на квартиру отца и много вещей оттуда вывез, вывез спешно. По описаниям вывозимых предметов Пашков понял, что то были картины и скульптуры.
На улице стояло безветрие и потому хлопья снега падали отвесно. Новость так ошеломила Пашкова, что он напрочь забыл переживать за своё увольнение. Старик-профессор так много стал для него значить за последний год. На ум вдруг стали один за другим наплывать, без всякой связи и причины наиболее запомнившиеся эпизоды их общения, они ведь о многом не договорили. Как-то они говорили о вкладе отдельных наций в мировую культуру, о выдающихся деятелях. По поводу англичан Пашков высказался в довольно пренебрежительном тоне, де они по большому счёту ни в чём не преуспели, ни в классической музыке, ни в живописи, да и в литературе не особенно. В ответ профессор, посмеявшись над такой безапеляционной оценкой, сказал:
– А Шекспир, а Диккенс, а Киплинг, а Генри Мур, помните вы его сами высоко оценивали. А Джордж Оруэлл, едва ли не величайший писатель двадцатого века, во всяком случае, один из умнейших.
– А что разве может писатель не иметь ума? – в свою очередь рассмеялся Пашков.
– Ну, как вам… всё конечно относительно, но такие примеры были, когда талантливые, широко известные авторы, в общем, оказывались людьми не далёкими. Например, Алексей Толстой, имел бесспорное писательское дарование, но глубоким умом не отличался. Есть и обратные примеры, Солженицын, умнейший человек, но писательским талантом Бог его, увы, обделил…
В переходе метро Пашков машинально остановился у киоска, где продавались видиофильмы. Его взгляд бездумно скользил по витрине уставленной десятками видиокассет. Вдруг что-то знакомое, напомнившее опять же о Англии и профессоре, заставило его задержать взгляд на обложке одной кассеты. На "фасаде", коробки слились в поцелуе мужчина и женщина и сверху значилось название фильма: "Английский пациент" – девять премий "Оскар".
Однажды они с Матвеевым заговорили о киноискусстве. Сейчас, увидев видиокассету Пашков отчётливо вспомнил слова профессора: "Обязательно посмотрите фильм "Английский пациент". Посмотрите и попробуйте по своей излюбленной привычке сравнить его с лучшими нашими фильмами, начиная от канонизированных бондарчуковских и герасимовских, до нынешних. Сравнивайте всё, интеллект заложенный в сценарий, страсти, зрелищную притягательность и потом сделайте вывод, что лучше, выше. Я не буду вам говорить своей оценки, чтобы вы сами без подсказки оценили. И ещё, не обращайте внимания на западную чернуху, смотрите и анализируйте только истинные шедевры, их не так уж мало, фильмов, которые наши кинодеятели намеренно замалчивают…"
Пашков купил кассету.
14
Шебаршин вышел на работу в январе, после новогодних праздников. Он ходил молча, вникая в дела. Ножкин, секретарша и бухгалтерша предоставили директору исчерпывающую информацию обо всём случившемся в его отсутствие… Калина всё более ощущал, как над ним "сгущаются тучи", которые не смогли развеять никакие позитивные результаты. А результаты были на лицо: на счету фирмы появились лишние двадцать тысяч долларов, "испарились" все долги по аренде и зарплате, всё до последней гайки вывезено со старого места, восстановлено сотрудничество с подмосковным комбинатом… В условиях дефолта, когда вылетели "в трубу" едва ли не каждая третья частная фирма, а в оставшихся двух имели место перебои с зарплатой… Но Шебаршин на бодрый доклад Калины, лишь кивнул и сказал, что он с этого момента может заниматься только своими непосредственными обязанностями начальника производства. О том разговоре в больничной палате, когда директор умоляя спасти фирму, обещал… Об этом он не вспомнил.
Гром грянул дня через три. Шебаршин приехал на новое место и они уединились в кабинете Калины.
– Как вы посмели дать возможность уволиться Пашкову!? Я же предупреждал вас о нём. Вы представляете, сколько он здесь наворовал? А вы дали ему возможность уйти безнаказанным. И потом, он же не хотел увольняться, я точно знаю, вы же буквально вытолкали его. Я отказываюсь вас понимать Пётр Иванович, – лицо Шебаршина выражало крайнее возмущение.
Калина весь в напряжении стоял перед директором.
– Владимир Викторович, зачем нам скандалы, нервотрёпка? Сейчас на складе человек, за которого я готов поручиться, он не возьмёт ни грамма.
– Нет, это уж, позвольте, я буду решать, кому где быть, – директор смотрел тяжёлыми водя-нистыми глазами. – Ладно… идите работайте…
Конечно, после такого разговора работать полноценно Калина не мог. После месяца сверх-активной деятельности, его словно опустили с небес назад, на грешную землю. В голову лезли самые разные предположения типа: директор специально ткнул его мордой в грязь, чтобы и ему и всем показать, кто в фирме истинный хозяин… Он всё более склонялся к выводу, что Пашков был прав касательно моральных качеств Шебаршина, но ведь он и сам об этом, в общем-то, знал… но почему-то наивно продолжал на что-то надеяться.
Через два дня директор вновь появился в цеху, и опять выражение его лица не сулило ничего хорошего…
– Как вы посмели!.. Как вы посмели продать за треть цены концентрат!?
Шебаршин, выйдя на работу после более чем месячной "отлёжки" не смог сразу охватить всё, что успел "наворотить" Калина, и то что концентрат продан, до него дошло, что называется, только "на третьи сутки".
– Он же лежал мёртвым грузом… Мы же благодаря этому и аренду заплатили, дробилку вывезли и сделали предоплату за следующую партию материала из ЦУПа, – оправдывался Калина.
– Каким грузом, что вы несёте?! Вы воспользовались моим отсутствием и слабохарактерностью финансового директора и продали концентрат стоимостью в тридцать с лишним тысяч долларов за двенадцать! Вы же обокрали меня, фирму, обокрали похлеще чем этот жулик Пашков!
– Владимир Викторович, у нас этот концентрат всё равно никто бы не купил, вообще.
У Калины привычно заныло сердце, а у Шебаршина, похоже наоборот – видя нервные мучения других, он как будто начинал себя лучше чувствовать. Не обращая внимания на слова Калины, он продолжал выдвигать всё новые "обвинения":
– И ещё, я только вчера узнал. Ну, это вообще ни в какие ворота не лезет… Кондратьева по вашему приказу выплавляла серебро, не проводя его по документации, то есть бесконтрольно и отдавала его вам и вы его продавали… По какой цене?
– Доллар за грамм.
– Да я бы не выходя из кабинета мог бы найти место, где за него дали полтора, а то и больше. Как вы могли распродавать по дешёвке то, что вам не принадлежит!? А я ещё собирался ввести вас в состав соучредителей фирмы… А вы… вы хуже вора!
– Если вам не нравится, что я делал в ваше отсутствие и вы… – Калина замолчал и шевеля желавками что-то обдумывал с решительным видом. – А серебро… оно и при вас в чистом виде втихаря продавалось, тут мы оба под фанфары загудим, если огласка случится. В общем, я готов написать заявление по собственному желанию. Вижу, вы этого добиваетесь?
Решимость Калины остудила Шебаршина. Он скривил губы и, помолчав, бросил:
– Ладно, идите работайте… пока.
Через полчаса к находившемуся в цеху Калине подбежала с опухшими глазами Людмила:
– Петя, меня Шебаршин увольняет… за то серебро. Спрашивал, сколько я тебе его передала. Говорю, как было. А он, не верю, все вы тут воры, всех посажу. Что же теперь будет!?
– Ничего не будет. Не бойся Людок, это он стращает. Если дело раскрутится, так он первый сядет. Но работать здесь, сама видишь, уже невозможно, не упирайся, пиши заявление.