Бабка обижалась, что постоялец, привезя свою семью, сильно стеснив её, в то же время не спешит выполнять своё обещание насчёт внука. Она вроде бы и не напоминала об этом, но в её взгляде Калина постоянно чувствовал укор. К концу августа он ощущал себя на работе уже настолько уверенно, пользовался доверием у директора, уважением у большинства подчинённых… во всяком случае, так ему казалось. В общем, он обрадовал бабку известием о готовности взять на работу её внука. Только сначала он захотел с ним переговорить. Бабка тут же по телефону его вызвала. Роман оказался коренастым блондином с широкой физиономией и колючими маленькими глазками, хитро посматривающими из-под низкого лба.
– Так говоришь, девятнадцать тебе… а почему не в армии? – спросил Калина.
– Армия для дураков, – ухмыльнулся в ответ Роман, отчего Калину покоробило.
Впрочем, то что здоровый парень призывного возраста не служит не являлось для него таким уж нонсенсом. В Москве, как нигде в России молодежь "косила". Но Калина до сих пор думал что "откосить" могут отпрыски либо богатых родителей, либо имеющих "рычаги" для воздействия на призывные медкомиссии, либо имеющих возможности пристроить сыновей в ВУЗы. Роман же происходил из нищей рабочей семьи, был более чем здоров, закончил с грехом пополам ПТУ… и тем не менее тоже "откосил".
– Специальность есть какая-нибудь? – продолжал задавать вопросы Калина, с трудом подавляя неприязнь к внуку своей квартирной хозяйки.
– В ПТУ на токаря учился, а завод на который нас должны распределять… в общем накрылся, – парень утёрся кулаком. – Грузчиком у отца на автобазе работал… потом ушёл… год уже устроиться никуда не могу.
– А чего ушёл-то?
– Платили мало… задерживали… четыреста тысяч… кто работать станет.
– Но отец-то работает, не уходит.
– А куда ему деваться… он уже больше двадцати лет там баранку крутит, до пенсии терпеть будет. А я нет, задарма не буду.
– Во-во, все они не хотят. Нас не спрашивали, куда ставили там и работали, – вмешалась в разговор бабка.
Внук снисходительно на неё покосился.
– Ладно, приходи завтра с трудовой и паспортом. Но знай, работа у нас грязная, в основном зубилом и молотком и тяжести таскать приходиться.
– Я работы не боюсь, мне главное, чтобы платили. Платить-то сколько будете?
– Если каждый день от звонка до звонка – миллион.
– Миллион? – переспросил Роман. – И без задержек?
– День в день, два раза пятого и двадцатого… Там у тебя бригадир будет, но ты знай, что для тебя основной начальник это я.
Калина намеревался среди рабочих иметь "своего" человека. Роман хоть ему и не понравился, но он решил попробовать, ведь тот должен быть ему благодарен за устройство на работу. Правда, на эту "должность" уже напрашивался и один из старых рабочих. Осведомители были у Калины и в армии. Командуя ротой он благодаря "тайным агентам" был в курсе "теневой" жизни вверенного ему подразделения куда в большей степени нежели его коллеги, чуравшиеся снимать "белые перчатки". Здесь же неожиданно свои услуги сам предложил некто Николай Карпов.
Странная личностью являлся этот Карпов. Сорокавосьмилетний пьяница, сын видного учёного, когда-то работавшего в этом НИИ. В семидесятых, после окончания престижного московского ВУЗа, Коля благодаря протекции отца распределился к нему "под крыло", на опытный завод при НИИ. Рядовым инженером Карпов работал недолго. В неполные тридцать лет он уже стал заместителем начальника цеха. Но "корм" оказался не в "коня". Коля начал пить… сначала немного, потом "по чёрному". От него ушла жена… папа умер. Из начальников он докатился до простого рабочего. Бывшие друзья отца, ещё сидевшие в руководстве завода и НИИ, упросили Шебаршина взять этого непутёвого выходца из "хорошей семьи" к себе совместителем. Коля по прежнему пил, ни "торпеды", ни "кодировка" не помогали. Но Шебаршин, столь непримиримый к прочим пьяницам, почему-то на его проступки закрывал глаза. Намёком, это же он посоветовал и Калине. Хоть директор и не сказал напрямую, но Калина без труда понял, что совместитель Коля по совместительству ещё является и директорским стукачём. Поговорив с Карповым наедине, он окончательно убедился в своей догадке, потому что тот сам предложил "работать" и на него. Не доверял ему Калина, но согласился. Именно от него он узнал о совместных махинациях Круглова и Ермолаевой. Но из этого вытекал вывод, что Коля ведёт и свою игру, ибо по каким-то причинам о том же Шебаршину он почему-то не доложил, потому что директор о совместных хищениях бригадира и кладовщицы был в полном неведении. В общем, с Колей пришлось держать ухо востро.
В сентябре Калина окончательно вознамерился решить вопрос со складом и заодно заменить некоторых рабочих. Ермолаева как специально предоставила такую возможность. Она вдруг заболела и не появлялась на работе вторую неделю. Калина переговорил с Шебаршиным, после чего в газету дали объявление, что в фирму "Промтехнология" требуются рабочие по демонтажу и кладовщик…
Часть II. Пашков
1
Сухо, солнечно, не холодно и не жарко. Стояло бабье лето, сентябрь 1997 года. Худощавый мужчина, выше среднего роста, лет сорока – сорока пяти, скорым шагом направлялся к комплексу жилых зданий, расположенных в одном из спальных районов Юго-Востока Москвы. Пройдя прямоугольную арку, ведущую во внутренний двор, он увидел детскую площадку и старика сидящего на скамейки возле песочницы. Мужчина вряд ли бы задержался взглядом на этой мешковатой фигуре, прошёл бы мимо к своему подъезду… Но во дворе никого больше не было, ни взрослых, ни детей. Он непроизвольно скользнул взглядом по сидящему раз… два. Со стариком явно что-то неладно: голова в кепке хоть и не сильно, но заметно заваливалась набок, одна рука бессильно повисла вдоль туловища, а вторая безуспешно пыталась что-то нащупать в кармане плаща.
– Что с вами… вам плохо!? – мужчина спешно присел на скамейку рядом. – Вам помочь?
– Дааа… пожалуйста… в кармане… валидол… – старик слабо застонал.
Мужчина сразу нащупал пластиковую трубочку, вытряхнул на ладонь таблетку… Лекарство подействовало, но приступ отнял у старика слишком много сил.
– Вы далеко живёте… может вам "скорую" вызвать? – участливо спросил мужчина.
– Нет… не беспокойтесь… я здесь… я рядом… спасибо, я сам дойду… извините за беспокойство, – еле слышно отвечал старик.
– Ничего, я не спешу. Давайте, я помогу вам дойти. Вам надо обязательно полежать. Не сидите, пойдёмте, – мужчина помог старику подняться и придерживая под руку повёл.
Идти пришлось действительно недалеко, метров пятьдесят до шестнадцатиэтажного дома-новостройки, близнеца дома, в котором жил и мужчина. Только квартира у старика оказалась однокомнатной, тогда как мужчина с семьёй занимал двухкомнатную. Он помог старику открыть дверь. В прихожей стоял телефон, чему мужчина немало удивился, ибо подавляющее большинство квартир в близлежащих новостройках ещё не телефонизировали.
– О, вам телефон уже поставили? А нам только в будущем году обещают… Может всё-таки вызвать "скорую"? – мужчина кивнул на тускневший в полумраке аппарат.
– Нет-нет… не стоит… это само пройдёт… мне уже легче. Проходите пожалуйста… не знаю, как вас и благодарить.
– Вам лучше прилечь.
– Нет-нет… я уже почти в порядке… спасибо…
По всему старик жил один. Квартира смотрелась по московским меркам бедновато, если бы не множество картин, статуэток, всевозможных декоративных изделий, буквально загромождавших и единственную комнату, и небольшую прихожую. Они были повсюду, на стеллажах вдоль стен, на этажерках, подставках, прямо на полу… Возле окна стоял мольберт с натянутым холстом.
– Вы, что художник? – спросил мужчина с интересом оглядывая "убранство" комнаты.
– Художник? Нет, это слишком лестно для меня, – ответил старик, с трудом опускаясь в глубину массивного чёрной кожи кресла. – Хотя я имею самое непосредственное отношение к искусству. Я искусствовед, точнее доктор искусствоведения, профессор, преподаю в ВУЗах уже более тридцати лет.
Мужчина с интересом продолжал рассматривать окружавшие его предметы.
– Откиньте штору… вам будет лучше видно и откройте пожалуйста форточку. После улицы воздух кажется таким тяжёлым.
Мужчина поспешил исполнить просьбу, и солнечный свет беспрепятственно хлынул в комнату, увешанную и уставленную предметами, значимость которых он постичь не мог, но к которым его почему-то тянуло как магнитом. Он переходил от картины к картине, от скульптуры к скульптуре…
– А это что? – мужчина остановился у странного холста в углу комнаты… Вернее, то был не один холст, а композиция включавшая холст с изображённым на нём пейзажем, который имел уже реальное продолжение прямо на полу, вернее на зелёном под траву паласе, где валялись пустые бутылки, консервные банки, головешки от костра…
– Что, не приходилось такое видеть? – голос хозяина несколько окреп и даже звучал с оттенками весёлости.
– Нет, – ответил изумлённый гость. – А что это, наверное модерн какой-нибудь?
– Это называется инсталляция. Я вижу вы заинтересовались. Если хотите, я могу вам кое-что пояснить, ответить на возникшие вопросы.
– Здесь наверное много ценных вещей, – мужчина не мог оторвать взгляда от его окружавшего…
– Ценных?… Не знаю… Сейчас, пожалуй, ещё рано говорить о ценности этих произведений. Это подарки моих друзей-художников. Произведения искусства, как правило, приобретают истинную ценность после смерти авторов. Ну а мои друзья, слава Богу, в основном ещё живы. Я исследую их творчество, пишу о них. Наверняка кто-то из них приобретёт известность, станет выставляемым, продаваемым, но пока… Когда-то и Родченко, и Кандинский, и Филонов немного стоили. Если у вас есть время…
Напоминание хозяина о времени, заставило вспомнить о нём и гостя. Он, спохватившись, глянул на свои часы и словно стряхнул с себя чары, исходящие от ауры комнаты.
– Совсем забыл. Так вы говорите вам уже лучше? – гость явно заторопился.
– Да, всё в порядке. Я вам так благодарен.
– Сейчас вы уже сможете позвонить в "скорую", если что?
– Да конечно… не беспокойтесь, – хозяин поднялся из кресла, как бы демонстрируя, что кризис миновал. – Вы спешите?
– Да, извините… у меня дела. Я бы с удовольствием задержался. Мне было бы очень интересно вас послушать. Я… я очень люблю вот так смотреть картины, слушать про художников. Я ведь никогда вплотную не сталкивался с людьми искусства, но всегда к нему имел интерес. Если вы не против, я бы вас ещё посетил, но сейчас, – гость виновато развёл руками.
– Что ж я рад, что могу вам быть чем-то полезен. Жду вас. Приходите когда пожелаете, по выходным в любое время, по будням кроме вторников и пятниц… – профессор уже совсем оправился и только не совсем уверенные движения напоминали о перенесённом приступе, голос же твёрдый, звучный, голос человека привыкшего громко говорить в классах, аудиториях… на выставках, экспозициях, в салонах.
2
– Сегодня работали? – вопросом встретила Пашкова жена.
– Да нет, какая работа… Опять простой.
– Надолго?
– Месяца на полтора. И зарплату тоже… так и не дали, – виновато сообщил Пашков.
– А где же ты тогда так долго ходил, если не работали? – они стояли на кухне, жена разогревала ужин, а муж понурившись рядом.
– Да так получилось… слух кто-то пустил, что майскую получку давать будут. У бухгалтерии часа два толкались. Кому-то вроде заплатили по блату. А нам опять облом. Покричали да разошлись. Такие вот дела Насть, оправдываются самые худшие предположения. Завод, наверное, закрывать будут, а нас просто мурыжат, негласно принуждают по собственному желанию увольняться, чтобы выходное пособие не платить.
Жена помешала жареную картошку, потом резко заговорила:
– Если помнишь, я тебя об этом год назад предупреждала. А ты подождём, да подождём, а вдруг наладится. Дождался… Год, понимаешь, год уже фактически не работаешь! Ты хоть в курсе, сколько у нас денег осталось? – жена в сердцах бросила ложку и вышла из кухни.
Пашков с опущенной головой двинулся следом. Их новая квартира, в которую они въехали как раз год назад не смотрелась уютным семейным гнёздышком. Эту квартиру, уволенный из армии по сокращению майор Пашков дожидался четыре года. Они с женой ждали квартиру, одновременно копя деньги на её обустройство. Казалось, и времени было достаточно, и возможностей заработать. Он работал на телевизионном заводе и вроде бы зарабатывал сначала неплохо, плюс его пенсия и небольшая, но стабильная учительская зарплата жены. Тем более, что расходов вроде бы сравнительно немного: жили у матери Пашкова, он, жена, да сын школьник. Тем не менее, когда, наконец, дождались своей квартиры по "военной" очереди, въехали… Установка железной двери, остекление лоджии, спальный и кухонный гарнитуры… И всё, после этих покупок почти все скопленные деньги иссякли. На покупку "стенки", импортной стиральной машинки, переклейку "казённых" обоев и уйму прочих столь желанных вещей, средств уже не осталось. К тому же с лета 96-го, когда у Пашковых начались большие траты, завод "зазнобило" и до того почти миллионная зарплата скукожилась до двухсот-двухсотпятидесяти тысяч, да и ту платили с четырёхмесячной задержкой. В результате, к сентябрю 97-го семейные закрома уже совсем опустели и мечту о продолжении покупок предстояло отложить на неопределённое время, ибо зарплаты жены и пенсии Пашкова хватало лишь на самые скромные продукты. Конечно, для молодой семьи, у которой впереди необозримое будущее, всё это было бы вполне терпимо, но для супругов на пятом десятке, помотавшихся по гарнизонам, и надеявшимся после службы просто пожить, отдохнуть…
Настя примерно в течении часа продолжала высказывать своё недовольство. Она устала от всего: почти двух десятков лет бивуачной жизни с мужем офицером-неудачником, от своей собственной учительской доли с её нервотрёпкой и мизерной зарплатой. На работе нервы, к тому же сын, не блещущий успеваемостью, готовка, стирка на старой походной "малютке", уборка, так до конца и не обустроенной, квартиры… А тут приходит муж, разводит руками и говорит, завод стоит, зарплаты нет и не будет. Конечно, Настя закалена жизнью, но старой, советской жизнью, где имел место острый дефицит продуктов и товаров, когда и то и другое добывалось, как говорится, "с бою", в результате многочасовых стояний в очередях. Ко всему этому она была готова, и тогда это казалось не так обидно, ведь так жили почти все. Деньги имелись, а купить на них нечего, но к этому привыкли. А после 92-го? Разве к этому можно привыкнуть!? К тому, что в магазинах чего только нет, глаза разбегаются, а купить опять почти ничего невозможно – дефицит товаров сменился дефицитом денег. Это настолько непривычно, так нервирует, особенно если видишь рядом людей, которые всё это, или многое купить могут. Эти продукты, от которых текут слюни, о которых мечтали всю жизнь, эти бесчисленные сорта сыра, масла, колбас… эти так облегчающие домашний женский труд кухонные комбайны, электрочайники с "золотой" спиралью, печи СВЧ… Но больше всего Настя мечтала о стиральной машине, импортной с сушкой. Она видела такую дома у одной из своих коллег, видела её в работе, позавидовала и не удержавшись высказала мнение, что все женщины ведущие домашние хозяйство должны собраться и поставить человеку, придумавшему такое чудо, памятник из чистого золота. Она так долго стирала на советских машинах типа "корыто с мотором", которые протекали, часто ломались, били током и после которых всё равно надо было мучиться, отжимать бельё вручную… И вот теперь из-за этого, так называемого, мужа откладывается её самая большая после получения собственной квартиры мечта. Да если бы только это. Сын обносился, сама хуже всех в школе одета, перед коллегами стыдно…
Пашков молча, смиренно выслушивал упрёки жены, а та не встречая отпора, всё более заводилась:
– В магазин вчера пошла, тут иномарка подкатила, из неё пигалица выпрыгивает лет двадцати пяти. Набрала продуктов на пятьсот, понимаешь пятьсот тысяч. А у меня в кошельке всего пятьдесят. Чем я хуже?… Я уже в возрасте, с высшим образованием и не могу себе позволить то, что эта коза драная… Там у неё и осетрина, и телятина. А у меня на буханку хлеба и триста грамм "докторской"… Вот что я могу, – произносилось так, что Пашков без труда сам домысливал продолжение: с таким мужиком.
Жена долго не могла успокоиться, нападая то на безмолвно-виноватого мужа, то на делающего уроки сына. В конце-концов терпение Пашкова лопнуло:
– Всё, хватит… Завтра увольняюсь к чёртовой матери и иду искать другую работу.
Настя, не ожидавшая такой реакции от, казалось, полностью осознававшего свою ничтожность мужа, на несколько минут замолчала. Потом стала "исправлять" положение:
– Серёж… ты это… не торопись… Не спеши увольняться-то. У вас на полтора месяца простой объявили?
– На полтора. Что ж теперь? Ты же каждый день будешь меня вот так. Нет уже больше мочи. Лучше я куда-нибудь дворником устроюсь.
– Ну, что ты? Я ж не против, устраивайся, только увольняться не надо. Попробуй временно. Может завод ваш как-нибудь оклемается. Солидное всё-таки предприятие, жаль бросать-то.
– Как это временно? – недоуменно спросил Пашков.
– Ну, как-нибудь. Вон наша завуч говорила, что есть такая газета "Работа для вас". Там объявления дают всякие работодатели. Ты поищи, может что подходящее найдётся, – советовала Настя уже успокоившись, и явно опасаясь, как бы муж сгоряча не наделал глупостей.
– Хорошо, прямо завтра…
Позже, когда сели смотреть телевизор отношения в семье пришли в норму и уже ничто не напоминало о прошедшей "буре", об упрёках, стенаниях по поводу загубленной жизни, молодости, и прочая, прочая… Когда ложились спать, Пашков вспомнил о том, что произошло во дворе:
– Представляешь Насть, почти до подъезда дошёл, гляжу мужик, старик уже, на лавке загибается. Я к нему, что с вами…
3
Пашков, почти всю жизнь проживший без телефона, как никогда остро ощутил это неудобство, особенно чувствительное для московского бытия. В газете помещались сотни объявлений – предложений работы с номерами контактных телефонов фирм, предприятий. Звонить из уличных автоматов оказалось и неудобно из-за неустойчивой связи, и накладно из-за трат на жетоны. Пашков поехал к матери и звонил из её квартиры, откуда они год назад, наконец, переехали в свою собственную. Мать, конечно, по характеру телефонных переговоров поняла, что сын ищет работу.
– Серёж, у тебя, что на заводе неладно?
– Да мам, опять на простой встали, скоро совсем закроемся. Вот хочу подыскать что-ни-будь, – был вынужден признаться Пашков.
– Смотри осторожнее, сейчас частники кругом, обманывают… – мать стала рассказывать услышанные от подруг-пенсионерок байки о бессовестности новых работодателей.