- Нет, - сказал аббат Ришо, улыбаясь. - Просто я попрошу у вас, месье, если можно, свидетельство о крещении, а у вас, мадемуазель, свидетельство о крещении, о первом причастии, о конфирмации и записку об исповеди.
Пока он это перечислял, Франсуаза опять уловила во взгляде у Александра легкую иронию.
- А как насчет музыкальной программы? - перебил он.
- Мы вместе ее выберем, в свое время, - сказал аббат Ришо. - Или, скорее всего, вы поговорите об этом с нашим органистом…
- В любом случае, - прошептала Франсуаза, - все будет очень скромно.
- Успокойтесь, здесь не существует тридцати шести обрядов венчания. Таинство для всех одинаково. То, что отличает одну церемонию от другой, так это выбор цветов и певчих. Вы сделаете это, как захотите…
Аббат Ришо встал. Беседа была закончена. В коридоре его ждали другие посетители с, несомненно, более интересными историями. Вместо того чтобы открыть дверь, выходящую прямо на улицу де л’Абей, Франсуазе захотелось пройти через церковь. Она испытывала физическую потребность ощутить на своих плечах сень и прохладу нефа. Уже наступил вечер. Несколько светящихся точек освещали просторный, безмолвный неф. Редкие прихожане, чьи силуэты потерялись в этом необъятном пространстве, молились, опустив голову. Франсуаза проскользнула между скамеек, преклонила колени и погрузилась в молитву. Александр остался стоять рядом с ней, скрестив руки. Она попыталась возвыситься, чтобы просить у Господа защиты на том пути, который выбрала. Но присутствие Александра мешало ей отвлечься.
Она встала и направилась к выходу. Александр пошел за ней, как турист, скользя взглядом по сводам, витражам, росписям. Паперть была погружена в сумрак. Напротив сверкали мирские огни бистро.
- Ну вот, - сказала она, - это было для вас не слишком тягостно?
- Наоборот! Он превосходен, этот аббат Ришо! Современный, понимающий, прямой…
- То, что он сказал об объединении церквей, прекрасно!
- Он следует указаниям свыше!
- О нет! Он действительно говорит от сердца! У вас не возникло впечатления, когда вы слушали его, что…
- До каких пор ты будешь мне выкать?
Она улыбнулась и поправилась, сделав усилие:
- У тебя не возникло впечатления, когда ты слушал его, что он был счастлив освятить брак между православным и католичкой?
- В общем-то, нет! Это говорит о том, я уверен, что в нужный момент он очень хорошо сделает свое маленькое дело. Пойдем в "Дё Маго", выпьем по стаканчику вина?
- Лучше дома, - сказала она.
Они перешли на рю Бонапарт.
- Нужно, чтобы ты отвел меня в православную церковь, - заговорила она.
- Потому что он порекомендовал это в своем экуменическом благодушии?
- Нет, потому что, когда я была там единственный раз, меня поразило богослужение, церковное пение.
- Это-то и воздействует! Убрать пение, убрать обряд богослужения - что останется от власти христианства над душами? Как раз вся эта художественная и административная часть религии меня и раздражает. Для многих людей жить по законам церкви - значит застраховаться на все случаи жизни против парадоксов человеческого мышления! - Он засмеялся: - Я говорю не о тебе!
- Я не умнее других!
- У тебя душа более открытая. Это-то мне в тебе и нравится. В сущности, ты знаешь, у меня нет других желаний, кроме как ошибаться. Я не упрям. Дай мне твоего Бога и пусть он меня дурачит!
- О! Что тебе сказать о моем Боге? В нем нет ничего необычного!.. Он есть, вот и все!
- Браво! От него только этого и ждут: чтобы он был понятием в глубине души, в смысле силы тяготения или направления. Но священники захотели все разъяснить, все кодифицировать. Они расчистили дивную территорию. Понаставляли плакатов: по газонам не ходить, свалки запрещены, движение одностороннее, просьба держать собак на поводке. И чудесный девственный лес превратился в пригородный сквер, где собираются рантье, чтобы погреть на солнышке свои старые кости, и дети, чтобы поиграть в мяч…
Пыл этой дискуссии не вызвал протеста у Франсуазы. Она предпочитала его той холодной иронии, к которой Александр нередко прибегал, говоря о религии. К тому же, когда он горячился, в его голосе чувствовался какой-то живой трепет, который проникал ей глубоко в душу.
Придя домой, она усадила его в гостиной и подала виски. Он не скрывал своего пристрастия к этому напитку. Франсуаза радостно улыбалась, глядя, как он вертит стакан в руке. После отъезда Кароль на Капри, а Даниэля в Ла-Клюза она осталась в доме вдвоем с отцом. Сегодня вечером она опять будет ужинать с ним наедине. У нее было ощущение, что сейчас, когда она обручена, отец стал снова проявлять к ней больше внимания. Даже больше нежности. Как если бы она, вопреки всякому ожиданию, успешно сдала какой-нибудь экзамен.
Пробило семь часов. Появился Филипп. Они перебросились несколькими словами с Александром, выкурив по сигарете. Ей нравилось смотреть, как они сидят друг против друга; это были двое главных мужчин в ее жизни. Завтра она должна представить Александра своей матери и отчиму. Вот это будет менее приятно. У Александра такая склонность все подвергать критике! "Лишь бы мама не вспоминала о своем мертворожденном ребенке и не принималась плакать, желая нам счастья. Уже по телефону, когда я сообщила ей о помолвке, она разрыдалась. Она стала такой нервной после неудачных родов!"
Александр налил себе второй стакан виски, поднес его к глазам и посмотрел на свет.
- А ты будешь продолжать заниматься русским языком, когда станешь госпожой Козловой? - спросил он.
- Конечно! Я очень хочу получить диплом, найти работу…
- Ты, как и твой отец, боишься, что для двоих я зарабатываю недостаточно?
- Нет, но я тоже хочу вносить свой вклад в общий бюджет, чувствовать себя полезной…
- Мне покажется занятным преподавать собственной жене!
- Я перейду в группу к другому ассистенту.
- Тогда я буду ревновать!
- Ты?
Она рассмеялась.
- Ну да, я! Ты считаешь, что я на это не способен? - Он поймал ее руку и поднес ладошку к губам.
В гостиную вошел Филипп. Франсуаза отпрянула: она не слышала, как открылась дверь. Немного смущенная, она отошла от Александра и предложила отцу выпить вместе с ними виски. Но он отказался, поскольку очень спешил. И потом, он не будет ужинать дома. Ее искренне огорчила эта неожиданность. Сказав с рассеянным видом, словно уплатив дорожную пошлину, несколько дежурных фраз, Филипп прошел в свою комнату переодеться. Через двадцать минут он появился снова, в костюме цвета антрацита в тонкую синюю полоску, который дочь у него еще не видела. Очевидно, - слишком очевидно, на взгляд Франсуазы, - отец встречался с какой-то женщиной. Кароль, со своей стороны, тоже, наверно, на Капри времени даром не теряет! Филипп поцеловал дочь в лоб, пожал руку Александру и ускользнул, загадочный и бравый, с легкостью, которую возраст делал удручающей. В гостиную тут же, как сирокко, влетела Мерседес и процедила сквозь зубы:
- Мадемуазель, кушать подано.
Оторопев от такой наглости, Франсуаза посмотрела на Александра, а затем, после секундного колебания, сказала:
- Ты останешься обедать?
- С радостью! - ответил он.
- Тогда, Мерседес, накройте еще один прибор.
- Это… это невозможно! - запинаясь, пробормотала Мерседес.
- Почему?
- Ничего нет!
- Мой отец должен был обедать дома!
- Ваш отец ест вечером только кусочек ветчины.
- Мне тоже хватит кусочка ветчины! - сказал Александр.
- Ну нет! - воскликнула Франсуаза. - Это уже слишком!
Ее охватил праведный гнев хозяйки дома. Она направилась в кухню, Мерседес семенила за ней по пятам. Аньес на заданный в упор вопрос ответила, что холодильник забит съестными припасами и что ей доставит удовольствие приготовить для мадемуазель и ее жениха обед, который им придется по вкусу.
Действительно, через полчаса Франсуаза и Александр с удовольствием поглощали антрекот с зеленой фасолью. Но подавала им Аньес. Мерседес ушла, посчитав свою работу законченной.
Сидя перед Александром за семейным столом, Франсуаза испытывала волнующее чувство, словно она уже много лет замужем и, тем не менее, открывает для себя радости жизни вдвоем. Она смотрела, как ест и пьет этот человек, имя которого она собиралась носить, и была признательна ему за то, что у него хороший аппетит, темные и ласковые глаза, большие нервные руки и что он выбрал ее, которая так мало что собой представляет.
Они попросили кофе в гостиную. Потом Аньес удалилась. В доме никого не было. По мере того как проходили минуты, радость, смешанная с тревогой, все сильнее охватывала Франсуазу. Александр отставил свою чашку, где на донышке еще оставался кофе. Его рука легла ей на плечи. Франсуаза, сама себе в том не признаваясь, ждала этого. Когда их губы соприкоснулись, она остро осознала неизбежное. Он сказал ей, что ему не нравится эта слишком торжественная гостиная. Она встала и повела его в свою комнату.
XII
- Это, конечно, твоя мачеха нагородила все эти сложности! - воскликнула Люси, сильно шмыгая носом над своей чашкой.
- Нет, мама, - сказала Франсуаза. - Кароль, наоборот, хотела, чтобы ты пришла!
- Значит, отец не хотел…
- Да.
- Он не имеет права мне запретить…
- Папа тебе ничего не запрещает. Он просто просит тебя выбрать.
- Если тебе удобнее присутствовать на венчании в церкви, тогда он будет на гражданской церемонии в мэрии, а если ты захочешь присутствовать в мэрии, он придет на венчание.
- Почему я не могу быть и там и там?
- Потому что он не хочет с тобой встречаться!
- Я же не вцеплюсь ему в горло! Мы расстались очень хорошо!
- Может быть, мама, но наконец…
- Вечно какие-то истории со свадебными церемониями детей, родители которых в разводе, - сказал Ив Мерсье нравоучительным тоном.
- И все же! Надо сделать так, чтобы всех все устраивало! Мы - тоже люди! - заявила Люси.
Франсуаза отвернулась. Дискуссии старших вызывали у нее раздражение. Не безумие ли, чтобы давние обиды ее родителей вспыхнули заново в связи с делом, касавшимся только ее. Неужели отец и мать со своими горькими воспоминаниями, фальшивой гордостью, допотопным эгоизмом собираются омрачить полноту ее счастья в день свадьбы? Сочувствуя матери всей душой, она все же надеялась, что та окажется чуть покладистей. "Ах, поскорее бы вырваться из этого фамильного болота, создать свой очаг и не считаться ни с чьими желаниями, кроме своих собственных и Александра!" Хорошо еще, что его с ней не было в это воскресенье! Ему хватило визита на прошлой неделе! Франсуазе он не сказал ничего неприятного ни о матери, ни об отчиме, но она была твердо убеждена, что он судил их строго. Она собиралась с ним увидеться сегодня вечером в семь часов. Это было единственное светлое пятно за весь день. Даниэль и Жан-Марк тоже сидели за столом со скучными минами. За спиной у них работал телевизор, но звук был выключен. Время от времени Даниэль, еще бронзовый после горного загара, оборачивался, чтобы мельком взглянуть на изображение. Верхом на лошадях с войлочно-бесшумными копытами, ковбои, безмолвно жестикулируя, выпускали немой огонь по индейцам, которые падали, не издавая ни звука. Люси вытерла платком нос, посмотрела на мужа полными слез глазами и сказала:
- Ну, Ивон, что ты об этом думаешь?
- Я… - сказал Ив, - из меня можно вить веревки.
- Знаю, - посетовала Люси, - но это же не решение!
Жан-Марк саркастически улыбнулся и закурил сигарету, щелкнув позолоченной зажигалкой; ему, очевидно, доставляло большое удовольствие ею пользоваться. Это был подарок той самой Валерии де Шарнере, которую Франсуаза видела лишь один раз случайно на улице, и та оставила у нее впечатление ужасной маленькой снобки. "Мне нужно будет поговорить с ним о ней! Узнать, что у них за отношения. Надеюсь, он не собирается…"
- Хорошо, - сказал Ив, - вот мое мнение. Поскольку нужно выбирать, я считаю, дружок, что мы, ты и я, должны присутствовать на гражданской церемонии, а потом дома устроим роскошную пирушку только для семьи и свидетелей.
- Тогда я не увижу мою девочку в подвенечном платье! - заскулила Люси.
- Мама, я не буду венчаться в белом, - твердо сказала Франсуаза.
- Не в белом? Почему?
Франсуазу словно током ударило. Она почувствовала на себе взгляд братьев.
- Потому что я терпеть не могу этого маскарада.
Последовало молчание. Она задыхалась. "Пусть думают что хотят! Мне плевать!"
- Но тогда как же ты будешь одета, дорогая? - спросила Люси с плохо скрываемым смущением.
Ее молчание длилось целую вечность.
- В бледно-голубом костюме, - сказала Франсуаза. - Я уже выбрала модель. Я тебе покажу. Мы наметили гражданскую церемонию на субботу, а венчание на понедельник…
- Суббота - это замечательно! - воскликнул Ив. - Я как раз в этот день не работаю. И в том, что касается пирушки, положитесь на меня! Думаю, у твоего будущего мужа хороший аппетит…
- Ты хочешь, чтобы она это уже знала, бедняжка? - спросила Люси, улыбаясь.
- О! О таких вещах женщины быстро догадываются. В любом случае твой Александр выглядит очень мило!
"Мило - не то слово", - подумала Франсуаза. Она поняла, что после такого комплимента, хочешь не хочешь, а надо что-то сказать в ответ.
- Он тоже сказал про вас, что вы очень милы, - пролепетала она.
- Значит, решено, - заключил Ив Мерсье. - В субботу гражданское бракосочетание, а потом собираемся в Севре… Кто будет свидетелями в мэрии?
- Дидье Коплен у меня и какой-то коллега из Института восточных языков у Александра.
- Очень мило!
Все было "мило"!
С болью в сердце Франсуаза представляла себе этот обед, который будет, без сомнения, слишком шумным, слишком обильным, со множеством разнообразных вин, с подвыпившим Ивом Мерсье, нервозной Люси и иронично-ледяным Александром, за всем наблюдающим и молча все критикующим. Но сделать по-другому возможности не было. В целом достигнутый компромисс был даже проявлением мудрости. Франсуаза поблагодарила мать и обещала после религиозной церемонии заехать показаться ей в подвенечном наряде перед ланчем, который состоится на рю Бонапарт.
- Много будет приглашенных на этом ланче? - вздохнув, спросила Люси.
- Нет, мама. Самое большее человек тридцать. Только самые близкие.
- Самые близкие! И без меня!
Она снова принималась за свое! Франсуаза постаралась сдержаться:
- Ну, мама!
- Знаю, знаю, ладно…
Появление Анжелики, которую няня привела с прогулки, оживило обстановку. Пока Франсуаза и Люси хлопотали вокруг ребенка, Жан-Марк объявил:
- Половина шестого! Мне пора мчаться.
- Мне тоже, - подхватил Даниэль.
Он придвинулся поближе к брату и уцепился за него с таким бодрым и сияющим видом, словно успел на ходу вскочить на подножку поезда. Оба явно плохо переносили эти воскресные визиты к матери. Год от года она становилась для них все отдаленней, все обременительней. Франсуаза сожалела об этом, но не могла обвинить их в неблагодарности. Она с завистью посмотрела, как они удалились.
На улице Даниэль и Жан-Марк, не сговариваясь, направились к Севрскому мосту. Они шли быстро, размахивая руками, довольные тем, что могут наконец размять ноги после этого семейного чая.
- Что ты думаешь о свадьбе Франсуазы? - спросил Даниэль.
- Ничего, - ответил Жан-Марк.
- Как ты осторожен! Лично я считаю забавной идею выйти замуж за своего преподавателя! Теперь ведь и дома, и за столом, и в постели она будет как на занятиях!
Жан-Марк пожал плечами: шутки у Даниэля, определенно, несли печать тяжеловесности. Заметив на лице у брата презрительное выражение, Даниэль поправился:
- Заметь, что в постели никогда не знаешь, как все повернется!
Он попытался представить сестру в объятиях этого самого Александра, ничего не увидел и отступил. Да и вообще, это его не касалось. У него было достаточно забот с Даниэлой.
- Ты на метро? - спросил он.
- Да, - ответил Жан-Марк.
- Я тоже.
Снова воцарилось молчание. Жан-Марк догадался, что брат хочет с ним о чем-то серьезно поговорить, как мужчина с мужчиной, но не знает, с чего начать. В любой другой момент он помог бы Даниэлю разговориться. Но сейчас у него не было ни времени, ни желания его слушать. Как всегда, когда он ехал к Валерии, он испытывал настоятельную потребность замкнуться в себе, чтобы подготовиться к встрече. Ему словно нужно было призвать свой дух и убедить тело в полной мере вкусить радость от встречи с ней. Ничего подобного у него никогда не бывало с Кароль. Это тайное самораскручивание, когда он урезонивал себя перед их свиданиями, несколько беспокоило его. К счастью, он не собирался в этот вечер с ней спать. Предполагалось, что они пойдут на закрытый просмотр итальянского фильма в маленьком кинозале на Елисейских полях. Потом он поведет ее в китайский ресторан, недорогой и очень занятный. Возможно, они там встретятся с компанией друзей. Такие выходы были приятной стороной их отношений с Валерией. Ему льстило то, что его видят рядом с ней: красивая, прекрасно одетая, неглупая, беззаботная, светская, она всегда была готова перемыть косточки, укусить, покрасоваться. Две недели, проведенные вместе в Шантийи, прошли, на его взгляд, успешно. Собралась одна молодежь. Прогулки верхом в лесу, импровизированные выезды на охоту, игра в бридж… но были и ночи. Жан-Марк не любил о них вспоминать. Временами ему казалось, что любая девчонка возбуждала его больше Валерии. Он посмотрел на двух девушек, которые шли перед ними. Они спустились по лестнице, прошли по переходу, вошли в дверь, ведущую в метро. Он увидел их на платформе. Девушки обернулись: одна брюнетка, другая блондинка - страшноваты! С грохотом подошел поезд. Жан-Марк с Даниэлем вошли вслед за девушками в первый вагон. Те сели. Молодые люди остались стоять. Поезд двинулся с громким однообразным стуком. Даниэль дотронулся до руки брата и спросил:
- Ты где выходишь?
- Делаю пересадку на "Токадеро" и еду до "Этуаль".
- Ну, тогда я тоже.
- У тебя там дела?
- Да нет, особенно ничего.
- Тогда зачем ты туда едешь?
- Просто так, с тобой!
"Бийанкур". Вошедшие пассажиры затолкали их. Прижатый вплотную к Жан-Марку, Даниэль секунду поколебался и снова заговорил, чуть понизив голос:
- Жан-Марк, а что ты делаешь сегодня вечером?
- Я занят.
- У себя дома или нет?
- Нет.
- Тогда ты не смог бы мне одолжить свою комнату?
Жан-Марк выпрямился и с удивлением посмотрел на брата.
- Я ничего не испорчу, - быстро проговорил Даниэль.
- А зачем?