К этому времени Лимония похудела на 14-ть республик, растеряла все виды социализма и превратилась в криминальное государство с потугами на цветущий капитализм, который тоже начал агонизировать. Под руководством очередного доходяги страна неожиданно вспомнила о былом могуществе и забренчала оружием перед носом у Акимеры. Её праведный гнев, направленный на оставшуюся в гордом одиночестве супердержаву, подогревался недовольством и раздражением униженного и обворованного народа, ставшего опасным для власти. Президент Лимонии Ицлень, который доходягой был не всегда, зато всегда был пьяницей и популистом, учуял-таки красным от запоев носом общественное мнение, которое лежало на поверхности. Демонстрируя мощь, которой давно не было, он отправил для устрашения Акимеры военные силы, которые застряли на полдороге, потому что им нечем было заправиться. Тем не менее Лимония, как в лучшие времена, умудрилась напугать весь цивилизованный мир, кроме одинокой супердержавы, которая была сама по себе. Оскорблённая до глубины души Акимера стала мстить раздавленной Лимонии, упрекая её в чёрной неблагодарности. Она мстила своими и чужими руками довольно долго - вплоть до теракта, который унёс в могилу тысячи людей, чуть не похоронил самого акимерзкого президента и всю Акимеру - в придачу. К этому времени, благодарение богу, Международная Организация, в основном, успела разобраться с бывшей Саювлогией - к удовлетворению всех заинтересованных сторон, которые пришли к закономерному выводу, что цивилизация - превыше всего, а бывшей Саювлогии хуже не будет. Хуже могло быть бывшему лидеру бывшей Саювлогии, суд над которым всё время откладывался; поэтому могло быть хуже, а могло быть и лучше, в зависимости от того, куда повернёт дышло мировой политики.
Оно повернуло в сторону Киара. И тут с Международной Организацией произошло что-то непонятное - она вдруг взбрыкнула, как необъезженная лошадь. Нет, сначала было всё привычно. Она твёрдо знала, что больше Акимеры и больше Лимонии ей следует бояться террористов. Теракт, унёсший жизни тысячи людей, потряс человечество. Кучка преступников, за которыми, без сомнения, стояли более страшные преступники, чуть не обезглавила Акимеру. Оправившись от первоначального испуга, потрясённая до основания супердержава бросилась на борьбу с терроризмом. Кто же, кроме террористов, мог против этого что-нибудь возразить? Акимера искала самого главного террориста. Почти нашла - в Ганафастине, но почти - не считается. Надо было продолжать поиски и борьбу. В длинном списке на очереди значился Киар. Барайская, а значит - террористическая, страна с подходящим для свержения режимом, к тому же - переполненная благословенной нефтью. Для соблюдения приличий Акимера нуждалась в поводе в виде ядерной программы, которую для неё должна была отыскать в Киаре Международная Организация. Цивилизованные и не совсем руководители, представленные в Международной Организации, ненавидели амбициозную Акимеру, при случае вставляли ей палки в колёса, но на крупные акции против неё никогда не решались. Претендовавшая на лунное господство супердержава рассчитывала на Международную Организацию, и та оправдала надежды - но только наполовину. Она не обеспечила Акимеру поводом для войны, но против самой войны ничего не имела. И Акимера, пренебрегая поводом, сделала первые военные пробы. Они оказались крайне неудачными - жертвами бомбардировок пали мирные жители. В политические разборки тут же вмешались журналисты, которые стали создавать лунное общественное мнение, неблагоприятное для Акимеры. Международной Организации не оставалось ничего другого, как присоединиться к нему в срочном порядке. Во всеобщей спешке всех опередил президент Цинафри. Он начал с отмежевания от Акимеры, продолжил развенчанием, а закончил яростным обличением. Разоблачать супердержаву было приятно и полезно, хотя небезопасно. Акимера стала срочно искать штрейкбрехеров и подтягивать войска к границам Киара. Она торопилась изо всех сил, потому что приближалась невыносимая для акимерзких военных жара. Разумеется, ей удалось расколоть возмущённое сообщество. Однако подавляющее большинство продолжало возмущаться. Под это возмущение выбившийся в лидеры президент Цинафри сумел присоединить к Объединённой Цивилизации ещё несколько стран. После чего он затаился в ожидании неминуемой расплаты. Но ему крупно повезло. Вопреки всему и вся, наперекор лунному общественному мнению, Акимера напала на Киар, довольно быстро одержала победу, а потом надолго завязла в чужой экономике и политике, так что ей было не до цинафрей. Эта война так бы и осталась проходным эпизодом в истории лунного человечества, если бы не водяная душа. Причём водяные здесь были ни при чём, при чём была их душа. Заразившись водяной душой, взвинченные и подстёганные собственной пропагандой лунные народы, как один великий народ, поднялись на защиту обиженного Киара. Они не могли больше выносить жестокостей и несправедливостей этого мира и были готовы умереть за светлое будущее чужих людей. Некоторые из них, например журналисты, так и поступили, не без помощи акимерзких военных. История человечества до сих пор не знала такого грандиозного порыва благородства. А ведь у народов с водяной душой были свои правительства, которые каждый день выходили на работу, где занимались политикой. Правительства были разные, и политика у них была разной. Но все они - по долгу службы и по человеческой природе - боялись Акимеры, террористов и … собственных народов. Одурманенные этим политическим букетом, правительства применили против народов грубую силу. Безоружные мужчины и хрупкие женщины противостояли вооружённым до зубов полицейским, страдая за счастье далёкого и чужого барайского народа. Впервые в лунной истории люди всего мира пренебрегли собой не ради меркантильных интересов, не ради несуществующих богов, а ради других людей, таких же лунатиков, как они сами. Ибо все жители Луны - лунатики; белые, чёрные, жёлтые, красные - они одиноки в этой неизведанной, беспредельной Вселенной; и кто же их защитит, кроме них самих? Правительства не могут; они существуют не для этого, а для профессионального долга. Полицейские и военные ненадёжны, потому что они подчиняются правительствам.
А вдруг на пределе этой беспредельной Вселенной живут какие-нибудь серо-буро-малиновые люди, ещё лучше, ещё благороднее, ещё возвышеннее? готовые, как один, отдать за лунатиков свою единственную, бесценную жизнь? Ау, люди! Нет даже эха в бесстрастной Вселенной. Три миллиона лет мы живём в гордом одиночестве. Мы так привыкли говорить: мы - это все лунатики, умершие, живые, ещё не родившиеся; мы ждём гостей из космоса, а они всё не прилетают. За три миллиона лет мы очень соскучились по себе подобным. Мы немного опасаемся: а вдруг они очень страшные? Но страх одиночества сильнее страха неизвестности. Мы пытаемся познать тех, кого никогда не видели, а может быть, никогда не увидим, потому что они не существуют во Вселенной. Давайте не будем рассчитывать на инопланетян, а только на собственные силы. Мы - это сила. Давайте хорошо относиться друг к другу, ведь мы же - хорошие люди. Давайте делиться друг с другом тем хорошим, что у нас есть. Кажется, это называется коммунизмом, но это не суть важно. Приходите ко мне в гости - на Луне меня все знают, - я отдам всё, что вам понравится. Если вы - хорошие люди, вы много не попросите, а я всё равно дам, слово чести, даже если мне будет очень жалко с этим расставаться. Хотите, я поделюсь с вами своей водяной душой? На нашей планете она в большой цене. Её не убудет, а, наоборот, прибудет; она растёт и становится лунным достоянием. Люди с водяной душой пока не смогли защитить Киар, но когда-нибудь они спасут мир, а может быть, всю Вселенную. Я хотела бы, чтобы среди спасителей было много водяных, гораздо больше, чем во время киаро-акимерзкой войны. Простите водяную нацию, за время социалистического тоталитаризма отвыкшую от политической активности. Правда, Переделка и Постпеределка разбудили политическое сознание народа, но недостаточно. Беда в том, что наша душа слабо откликается на политику, вернее, в тоталитарном государстве привыкла откликаться под руководством вышестоящих органов. За годы Переделки и Постпеределки она научилась самостоятельно реагировать на голодный желудок и вести нас на митинги и демонстрации. Но киарские желудки находятся на очень большом расстоянии от нашей души, и она на них не реагирует - даже под руководством вышестоящих органов.
Из органов ближе всего ей собственный желудок; даже такой вышестоящий орган, как мозг, ей не указ. Она отучилась верить органам, их убогой пропаганде; и президенту Нутипу пришлось очень сильно постараться, чтобы убедить несколько сот водяных, что они не хуже цивилизованных наций и поэтому тоже должны жертвовать собой ради светлого будущего Киара. Президент Нутип, в основном, убедил своих бывших сослуживцев, благодаря чему снискал славу прогрессивного и дальновидного политика; а большинство водяных остались при своей аполитичной душе. Она болит от чужого горя и томится несовершенством жизни, но к мировым войнам она равнодушна, потому что это - всего лишь политика.
3
Было время, когда водяная пролетарская душа реагировала на любую пролетарскую душу и стремилась с ней объединиться. К этому её призывали души Скарма и Нилена. Надо полагать, и сейчас призывают, только водяной пролетариат вместе со своей атеистической душой больше никому не верит. Линтас вытравил из пролетарской души всю веру, а последующие за ним доходяги закрепили содеянное. Линтас был одним из руководителей революции, но о-о-очень маленьким. Таких руководителей в партии Нилена было немало, и все они занимали свои места, как фигуры на шахматной доске. Играл, разумеется, Нилен, а фигуры подыгрывали. Во-первых, потому, что на доске господствовала добровольная диктатура, во-вторых, потому, что среди фигур не было ни одной пешки, а в-третьих, потому, что гроссмейстер всегда выигрывал. Какой бы крупной ни была политическая фигура, Нилен всё равно был крупнее, и фигура вынуждена была это признать. Самому гроссмейстеру гениальность была нужна, чтобы правильно разыгрывать политические партии; однако собственную партию он никогда не "разыгрывал". Он любил её, как невесту, потом - как жену, лелеял, берёг, защищал, учил, заботился о её здоровье. От его союза с партией родилась Великая Ноябрьская революция. Она действительно вызвала к жизни много хороших понятий и явлений, которые даже Линтас не смог сильно испортить. Обиженные и угнетённые жители Луны поверили в то, что они могут победить своих обидчиков и угнетателей. Зависимые люди становились свободными, и зависимые нации становились свободными, и зависимые страны становились свободными. А что же стало с Ноябрьской революцией? В общем то, что происходит со всеми революциями. Насилие порождает насилие, а оно - новое насилие. Конечно, рано или поздно оно должно затормозить и остановиться. В Лимонии насилие тормозило медленно и со скрипом. Оно поглотило вождя революции, руководителей революции, революционеров и львиную долю населения. Тем не менее было очень много людей, любивших революцию. Те из них, которые выжили, строили в Лимонии счастливую жизнь. Они были победителями; как из неисчерпаемого источника, черпали из революции силу, энергию, уверенность в себе. Другие, которые ненавидели революцию, убежали от неё в другие страны. Там они выживали, убивали, при случае, победителей, пачкали революцию, приспосабливались или ждали лучших времён. Некоторые не выдерживали, возвращались в Лимонию, опять же приспосабливались и под руководством Линтаса строили новую, счастливую жизнь, если, конечно, выживали в несчастливой.
В старой жизни под руководством Линтаса выжить было не так уж просто. После смерти Нилена Линтас, который назначил себя его преемником, стал избавляться от людей, мешавших ему осчастливить народ. Таких людей оказалось немало, и ему пришлось перебить половину населения так, что вторая половина этого не знала. Обе половины начали строительство ещё под руководством Нилена. В обеих половинах зачинщиком был пролетариат; ему помогали крестьяне и другие люди, которые любили светлое будущее. Нилен любил пролетариат и уважал народ. Пролетариат и народ это чувствовали и платили ему той же монетой. Все вместе они ненавидели царя, помещиков и капиталистов и, завладев страной, приступили к созданию рабоче-крестьянского государства без царя, помещиков и капиталистов. Нилен, выходец из дворянской семьи, по сути был больше рабочим и крестьянином, чем они сами. Кроме того, он был образованнейшим, умнейшим, культурнейшим человеком; высокопрофессиональным, самоотверженным революционером; решительным, находчивым и жёстким политиком. Линтас таким не был, но ему очень хотелось его заменить - и как можно скорее. Нилен ничего не мог поделать, потому что его убили враги. Другие руководители могли и пытались возражать - и их убил Линтас. Не всех - некоторых посадил в тюрьмы, но многих из них потом всё равно убил, предварительно заявив народу, что они сами этого хотели. Народ верил, он не мог не верить смертникам, которые убеждали его в своей вине. Кое-кто не хотел убеждать - их Линтас тоже убил, разумеется, чужими руками. Потом он убил тех, которые убили этих. Он долго не мог остановиться. Этому революционеру так понравилась революция, что он не хотел с ней расставаться. Вероятно, были и другие причины. Он убивал ради себя и ради государства; в какой-то момент разница исчезла, потому что он начал отождествлять себя с государством.
Это означает, что государство стало тоталитарным, да ещё с признаками восточной деспотии. Собственно говоря, оно до революций тоже было тоталитарным, но - без признаков. Признаки появились не от социализма, а от восточного происхождения коммунистического царя, который был лимонцем, но не был водяным. Он имел на это полное право, так как царская Лимония была империей. Она объединяла множество земель и наций, среди которых имперской была нация водяных - со всеми вытекающими из этого преимуществами. Водяному Нилену повезло - насколько может повезти гениальному революционеру, а зиргуну Линтасу не повезло - насколько может не повезти выскочке и мяснику. Но он не отчаивался, он решил исправить историческую несправедливость. В свою столицу он нагнал много зиргунов, чтобы они создавали национальный колорит. Не все зиргуны прониклись величием нового вождя - их пришлось убить. Боже правый, кого только не пришлось убить! Водяных, которые, как бывшие имперцы, представляли особую опасность; революционеров, которые, как бывшие товарищи, представляли не меньшую опасность; рабочих и крестьян, строивших рабоче-крестьянское государство и представлявших постоянную опасность; разных людей на всякий случай; друзей и знакомых, знавших слишком много; их родственников, которые могли за них отомстить; друзей, знакомых и родственников их друзей, знакомых и родственников, которые внушали страх, граничащий с шизофренией.
4
После того, как Линтас всех поубивал, выяснилось, что он создал тоталитарную страну.
А что было делать? Народ, только что сбросивший с трона царя, просто не потерпел бы другого. Линтас хотел быть, как Нилен, но на него не потянул; пришлось стать коммунистическим царём. Это вождь обязан быть гениальным, а царь имеет право быть полуумным, полуобразованным, полукультурным получеловеком. И вообще кто сказал, что рабоче-крестьянское государство лучше тоталитарного? В принципе, царская Лимония была неплохая, только с крупным изъяном - в ней отсутствовал коммунизм. Стоило свергнуть Ликойана II, чтобы его место занял Линтас, потому что дворянско-буржуазный царь не хотел коммунизма, а коммунистический царь - очень хочет. Он ведь не для себя старается, у него всё есть, хотя ему ничего не надо; он старается для счастья лимонного пролетариата. А пролетариат сопротивляется счастью, и ни он один; он, видите ли, хочет управлять страной вместе с крестьянами - так его учил Нилен. А разве Линтас против? Пусть управляет, во всём соглашаясь с Линтасом. Разве не этого хотел бывший вождь Нилен? Именно этого, только Линтаса не учёл - и в этом была его ошибка. А Линтас себя учёл, он готов признать, что в коммунизме Нилен разбирался лучше его; зато он лучше разбирается в жизни. Спасаясь от тюрем и ссылок, Нилен много лет прожил за границей, а Линтас, когда не сидел, всё время вращался в гуще народных масс. Кто лучше его может знать, что этим негодяям и мерзавцам нужно для счастья? Чтобы осчастливить, приходится их много обманывать. Но тут уж ничего не поделаешь, сами напросились. Не могут забыть своего Нилена - приходится выдавать себя за его преемника; желают управлять государством - приходится делать вид, что это они управляют под его мудрым руководством; хотят жить в могучей стране - а он и сам не прочь; все, как один, ударились в просвещение - ему тоже не мешает подучиться; мечтают о бесплатной жизни - и он мечтает, разве он не коммунист? Разве он злодей какой-нибудь? Разве он не хочет процветания для своей собственной страны и своего собственного народа? Ну, конечно, хочет, только не для всего. Всего народа слишком много; непонятно, как Нилен с ним управлялся? Ведь на всех не хватит процветания! На половину должно хватить, на ту самую, которая верит в коммунистического царя, принимая его за вождя, или делает вид, чтобы не попасть во вторую половину. Вторая половина не достойна коммунистического процветания, пусть посидит в тюрьмах и поработает в лагерях; а если не любит коммунизм и не хочет на него работать - то можно и в расход пустить. Так даже лучше. Меньше народа - больше добра и меньше риска. Как Нилен его не боялся?
Все боятся, и Линтас тоже, как любой опытный руководитель. Только народ этого не знает, он не должен знать лишнее. А "лишнего" было очень много. Армия пропагандистов работала в поте лица, чтобы скрыть лишнее за горами непроходимой лжи. Чего только не напридумали! Разнообразные социализмы, контрасты капитализма, единство ниленизма-линтасизма… Особенно тяжело пришлось с врагами народа - тут нужен был глаз да глаз. Грань между героями и врагами практически стёрлась. Прозеваешь тот момент, когда герой стал врагом, а враг - героем, - и сам окажешься среди врагов - в тюрьмах, лагерях или на том свете.