Глава 7
Горм стоял перед ними, он только что произнес эти роковые слова.
Отец еще не закончил читать газеты после обеда. Сказать это пришлось потому, что мать хотела заранее послать приглашение своим родным, жившим на юге страны.
- Я не хочу конфирмоваться.
- Но Горм! - Голос матери слегка дрожал.
- Что еще за выдумки? - Отец сложил газету.
Горм стоял перед родителями, но больше ему было нечего сказать им.
- Отвеча-ай! - Спокойный голос отца не предвещал ничего хорошего. Горму показалось, что отец не случайно растянул "а" в этом слове.
- Это решено уже давно, - неуверенно сказал Горм. И тут же вспомнил, когда именно он это решил. В тот день он бросил камень, попавший девочке в голову, а мать сказала, что уедет из дома после того, как все трое детей пройдут конфирмацию.
- И кто же принял это решение? - спросил отец.
- Я.
- Ты никогда не говорил об этом, - сказала мать.
- Меня никто не спрашивал.
- Не дерзи матери!
- Извините.
Горм переступил с ноги на ногу.
- Конечно, ты конфирмуешься, - сказала мать громким, высоким голосом, каким всегда говорила, когда боялась, что отец "неправильно поймет ее", как она это называла.
- Нет, - сказал Горм, глядя в пол.
Мать заплакала, ее беспокоило, что скажут тетя Хелене и дядя Густав. Он был пастором в Сёрланне, и они оба приезжали на конфирмацию и Эдель, и Марианны.
Горм стоял между столиком с приемником и креслом отца, заложив руки за спину.
- Я не буду конфирмоваться!
Марианна и Эдель спустились из своей комнаты и приняли участие в разговоре. Эдель смотрела на Горма с невольным восхищением. Марианна сперва молчала. Но когда мать крикливым голосом объявила, что с детьми уже невозможно иметь дело, она встала рядом с Гормом и взяла его за руку.
- По-моему, замечательно, что он не хочет никого обманывать ради каких-то подарков. Нам с Эдель тоже следовало проявить мужество и отказаться.
- Марианна, твоего мнения никто не спрашивал, - сказал отец.
- А я думала, у нас семейный совет!
- Горм высказал свою точку зрения, но это еще не значит, что и ты получила право голоса.
- При чем тут право голоса?.. Нет, но…
- Значит, договорились. - Отец медленно повернулся к Горму.
Целую вечность серые глаза отца были прикованы к Горму, которому оставалось только выдержать этот взгляд.
- В субботу мы с тобой вдвоем поедем в Индрефьорд. Сегодня была пятница.
- Передавали, что погода будет плохая, по-моему, вам не стоит ехать, - вмешалась мать.
Отец не ответил ей. Его взгляд все еще был прикован к Горму.
- Возьми побольше теплых вещей. И сапоги, - сказал он и наконец снова развернул газету.
Горм кивнул. Но лишь поднявшись в свою комнату, он понял, что он сказал родителям. Теперь они с отцом едут в Индрефьорд. Вместе. Только вдвоем. Такого раньше не случалось.
Остаток дня он провел в страхе перед предстоящей поездкой. В конце концов он так устал от этого, что уже думал, не сказать ли матери, что согласен на конфирмацию. Ведь в этом нет ничего особенного, все проходят конфирмацию. Почему бы и ему не пройти? Но он не мог заставить себя произнести эти слова. Это было бы равнозначно потере самого себя. Сперва проявить такую решительность, потом отступить… Он не мог этого себе позволить.
В машине отец расспрашивал его о школе. Нравится ли ему там? Кто преподает математику и норвежский? А гимнастику? Горм отвечал как мог. Да, конечно, школа ему нравится. Он называл имена преподавателей, и отец кивал, не отрывая глаз от дороги. Машина подпрыгивала на ухабах.
Горм ждал, что отец заговорит о том, что ему следовало бы играть в футбол. Но отец не заговорил.
- У тебя много друзей?
- Нас в классе тридцать.
- Все не могут быть друзьями. - Отец улыбнулся.
- Ах, в этом смысле! Нет, конечно. Я дружу с Турстейном.
- А еще с кем?
- Больше ни с кем.
- Тебе этого достаточно?
- В общем, да.
- Почему он редко бывает у нас?
Конечно, плохо, что Турстейн редко бывает у них. Горм понимает, что должно быть иначе.
- Что вы делаете, когда бываете вместе?
- Ходим в кино. Готовим вместе уроки. Математику. Проверяем, кто как выучил иностранные слова. Словом, готовим уроки.
- Дома у Турстейна?
- Да.
- Почему у него?
- Так получилось.
Отец оторвал глаза от дороги.
- Матери не нравится, когда к тебе приходят друзья?
- Она этого никогда не говорила, - быстро сказал Горм.
- Ты дипломат.
- Почему дипломат?
- Не проговариваешься. Это хорошо. Болтунов и так хватает.
Больше отец не говорил ни о школе, ни о футболе. Ни о Турстейне, ни о матери. Последние полчаса они проехали молча, к радости Горма, потому что он не всегда понимал, какого ответа ждет от него отец. Часто за одним отцовским вопросом скрывался другой. И тогда было легко ответить неправильно, думая, что отвечаешь совсем не про то.
Дом был белый с зелеными наличниками. Таким он был всегда, сколько Горм себя помнил. Наверху в его комнате все было так, как он оставил. Камни и морские ежи, о которых он никогда не вспоминал в городе, лежали на подоконнике на своем месте. Кроссовки, которые еще летом были ему малы. На скамеечке возле кровати были сложены старые комиксы, развернутые на той странице, которую он читал последней.
Время как будто остановилось. Особенно это было заметно в доме. Запах кофейной гущи в мойке или запах старых газет на чердачной лестнице. И все-таки раз от разу здесь происходили какие-то перемены. Так сказать, невидимые и почти без запаха, но, между тем, они словно витали в воздухе. Цвет обоев вдруг казался Горму немного другим. Или чехлы на старой мебели выглядели более потертыми, чем в прошлый раз. И голоса. Мальчишки, которые всегда толпились возле лавки. Однажды летом Горм вдруг понял, что больше их не боится. Они как будто перестали занимать место в его жизни.
В детстве Горм думал, что все кажется другим, потому что прошло много времени и он просто забыл, как здесь было раньше. Ведь в природе всегда все менялось. Летом не было снега, на Пасху деревья стояли голые. Но тогда он был маленький. Теперь-то он понимал, что все перемены происходили в его отсутствие.
Мать не любила ездить на дачу зимой и никогда не ездила в Индрефьорд одна. А вот отец часто ездил туда один. Он там охотился, рыбачил, но никогда ничего не рассказывал. Во всяком случае, дома.
Открыв входную дверь, отец потянул носом воздух и повернулся к Горму.
- Здесь легко дышится. И забываешь об одиночестве, - сказал он с усмешкой.
Это были самые странные слова, какие Горм слышал от а за всю жизнь. Он не мог вспомнить, чтобы отец когда-нибудь произносил такие слова, как "дышится" или "одиночество".
Отец приготовил толстые бутерброды с сыром и копченой колбасой, и они молча поели. Потом вышли на лодке в море. Несколько раз отец указывал направление ветра и названия разных рыб. Но между его словами проходило столько времени, что Горм не понимал, беседуют ли они о чем-то определенном. Отец редко произносил сразу много слов, как было свойственно некоторым другим людям. Сказав что-нибудь, после чего, по его мнению, следовало поставить точку, он умолкал, и говорить дальше было как будто уже не о чем.
Горм все думал, как сказать, что он понимает: отец привез его сюда, чтобы поговорить о конфирмации. Но всякий раз его что-то удерживало.
Вечером, когда они съели пойманную рыбу и отец перечитал вчерашние газеты, Горм решил, что настал удобный момент. Но отец как будто вообще забыл о конфирмации.
В воскресенье днем они заперли дом и сели на скале перед домом. Наверно, отец решил, что Горм должен конфирмоваться и даже говорить об этом не стоит.
Отец любил посидеть на этой скале перед тем, как идти на дорогу к машине. Даже в ветер и дождь. Он курил трубку и смотрел вдаль. Горм ждал, сидя рядом с ним. Тут-то и состоялся тот разговор.
- Так, значит, ты решил отказаться от конфирмации?
- Да, - промямлил Горм.
- Ты хорошо подумал?
- Да.
- А почему?
- Я… я… - Горм запнулся.
Он проследил за взглядом отца. Вдали шли две лодки. За одной тянулась полоска дыма. Другая просто скользила по воде.
- Трудно объяснить? - Голос у отца был почти добрый.
- Я ведь ни во что это не верю. Человек конфирмуется, потому что все конфирмуются. Это обман.
- Обман?
- Да. Кровь и тело Христово. По мне, так это отвратительно, - быстро проговорил Горм.
Отец вынул изо рта трубку, наверное, ему на язык попала табачная крошка и он хотел ее выплюнуть. Если бы на месте отца сидел другой человек и так же шевелил губами, Горм засмеялся бы.
- И ты хочешь показать всему миру, что ты не обманщик?
- Не знаю, обратит ли весь мир на это внимание, но я чувствую, что с моей стороны конфирмоваться было бы неправильно.
Отец повернулся к нему, и Горм вдруг почувствовал на плече его руку.
- Вот главное качество мужчины. Решительность. Большинство людей не в состоянии принять решение. А ты смог. Это хорошо.
Неужели его отец произнес эти слова? Неужели это его рука? Или все это Горму только чудится? Он посмотрел на свое плечо, но ощущение, оставшееся после отцовской руки, уже исчезло. Отец встал и, прикрыв глаза ладонью, посмотрел на солнце.
- Ты пройдешь подготовку к конфирмации, но конфирмоваться не будешь.
Только когда они проехали несколько километров, Горм осознал смысл отцовских слов. Незадолго до поворота на город отец сказал, не отрывая глаз от дороги:
- Я скажу матери, что никакой конфирмации не будет. Читай псалмы. И забудем об этом. Договорились?
- Договорились.
Турстейн вечно над чем-то смеялся. На школьном дворе, сложившись пополам, он вдруг начинал хохотать над тем, что Горму вовсе не казалось смешным. Например, над тем, что у учителя математики сзади из-под пиджака болтались подтяжки. Горму это нравилось, но не всегда.
В тот день, когда Горм рассказал ему, что отказался от конфирмации, Турстейн просто зашелся от смеха. Они только что поставили свои велосипеды в штатив и собирались идти на урок.
- Что в этом смешного? - спросил Горм, он был обижен.
- Да ты просто дурак!
- Почему?
- Потому что не хочешь конфирмоваться. Ведь тогда ты не получишь подарков!
- Я о них и не думал. Подарки мне не нужны.
- Еще бы! У тебя и так все есть. Тебе незачем конфирмоваться!
- По-моему, дурак ты, а не я, - сказал Горм и побежал вперед, не дожидаясь ответа.
После уроков Турстейн снова подошел к Горму.
- Мне плевать, будешь ты конфирмоваться или нет. Пошли ко мне.
- У меня нет времени.
- Обиделся?
- Нет.
- Я вижу, что обиделся.
Они вместе спустились по лестнице и вышли из школы.
- Я не обиделся. Пойдем лучше сегодня ко мне!
- К тебе? Почему?
- Просто так.
Они сняли замки с велосипедов и выехали на улицу.
- А ты предупредил маму, что я приду?
Горм затормозил так, что во все стороны полетели мелкие камешки:
- Заткнись!
- Я не собирался дразнить тебя. Но ты всегда говорил…
- Так ты идешь или нет?
- Иду-иду, не злись, - сказал Турстейн и добродушно засмеялся.
Голоса Марианны и Эдель разносились по всему дому. Мать стояла в холле и в отчаянии смотрела на второй этаж.
- Я уже слишком взрослая, чтобы делить с кем-то комнату, мне нужна отдельная! - кричала Марианна.
- Но ведь вы всегда… - Мать вдруг обнаружила, что Горм пришел не один.
- А теперь нет! Она меня раздражает! - крикнула сверху Марианна.
- Забери свое барахло и убирайся! - закричала Эдель.
- Ладно, девочки, успокойтесь, - сказала мать и натянуто улыбнулась Турстейну.
Марианна перегнулась через перила.
- Бурная сцена, - сказала она, пренебрежительно махнув в сторону Эдель. Но обращалась она к Горму и Турстейну. Ее взгляд говорил: "Да-да, пусть делает что хочет. Мы не виноваты, что она ведет себя как ребенок".
- Я не знала, что ты придешь с гостем, - сказала мать.
- Это же Турстейн!
Мать встревоженно переводила взгляд с одного на другого. Турстейн отступил к двери.
- Мы пойдем ко мне, - быстро сказал Горм и потянул Турстейна за собой.
- Может, сегодня не совсем удобно… Марианна переселяется в другую комнату, - сказала мать, беспомощно глядя на Эдель, которая без стеснения вышвыривала из комнаты платья и другие вещи Марианны.
- Очень удобно, - сказал Горм и потащил Турстейна по лестнице.
Марианна, вызывающе подбоченясь, наблюдала за буйством Эдель. Турстейну в ногу угодила щетка для волос, он остановился. Потом захохотал. На мгновение все стихло, Эдель высунула голову из комнаты. Увидев Турстейна, она захлопнула дверь.
Горма бросило в жар. А Турстейн поднял щетку и протянул ее Марианне.
- Спасибо, - сказала она и улыбнулась.
Горм поднял с пола две фотографии кинозвезд и отнес их в комнату для гостей, которую теперь, по-видимому, займет Марианна. Сестра стояла спиной к комоду. Волна волос отражалась в зеркале.
- Хочешь, я помогу тебе повесить картины? - услыхал Горм голос Турстейна.
- Там видно будет, сперва здесь надо немного прибрать, - ответила Марианна, все еще улыбаясь.
Почему она так смотрит? Ведь это всего лишь Турстейн.
- Пошли! - быстро сказал Горм.
Не отрывая глаз от Марианны, Турстейн медленно последовал за ним в его комнату.
- Счастливчик, у тебя такие сестры, - усмехнулся он, когда Горм закрыл дверь.
- А ты? У тебя тоже есть сестры!
- Они еще маленькие, - смущенно сказал Турстейн. Горм понял Турстейна, но не подал виду.
Когда они делали уроки по математике, явилась Марианна и спросила, не отправит ли Турстейн по дороге домой ее письмо. Турстейн просиял, словно получил подарок. Ужасно глупо. Марианна все еще держала в руке щетку для волос и стояла, явно желая покрасоваться.
- Если хочешь, могу и волосы тебе расчесать, - предложил Турстейн.
- Неужели правда? - проворковала Марианна.
- Оставьте свои глупости, нам надо заниматься математикой, - напомнил Горм.
- Да-да, ведь вы так заняты, - вздохнула Марианна и с загадочной улыбкой пошла к двери.
Перед уходом Турстейн спросил, нельзя ли ему прийти к Горму завтра.
- Завтра нет. Я буду занят.
- А когда можно?
- Я подумаю, - сказал Горм и захлопнул учебник по математике.
Он слышал, как Турстейн внизу разговаривал с Марианной, но слов разобрать не мог. Они смеялись. Сперва Турстейн что-то сказал, и Марианна засмеялась. Потом они засмеялись оба.
Весь вечер Горм думал, не рассердилась ли на него Марианна. И даже порывался пойти к ней и предложить свою помощь. Он представлял себе, что она, закрыв глаза, сидит на пуфике перед комодом. Он не остановится у дверей, а пройдет прямо в комнату. И она его не выгонит.
- Хочешь, я повешу портреты кинозвезд? - предложит он.
- Я отдала их Эдель. Это игрушки для детей, - ответит она равнодушно.
Он кивнет ей в знак согласия.
- У меня есть книга, которая тебе наверняка понравится, - скажет он.
- Правда? А может, ты расчешешь мне волосы?
Она сидит на пуфике с распущенными волосами. И он щеткой осторожно проводит по волосам Марианны.
- Сильнее!
Он нажимает сильнее и перед каждым взмахом слегка приподнимает волосы вверх. Марианна вздыхает и не двигается. Долго. Странный, еле слышный звук скользящей по волосам щетки кружит ему голову. Ему хочется, чтобы это длилось вечно.
- Спасибо, что ты тогда не проболтался. О Юне и Хоконе, - говорит она, и ее дыхание становится прерывистым.
- Что за глупости, - твердо отвечает он.
Ее мягкие волосы ласкают его ладонь. Он глотает воздух.
- Все равно спасибо, - говорит она и прижимается к его руке.
Однажды, когда у них обедала бабушка, мать заговорила о том, как ей не хватает духовного единства. Внутренней силы. Силы, которую нельзя получить от людей. При этом она широко открытыми глазами смотрела на отца. Горм сомневался, что отец это заметил и вообще слышал ее слова.
На тарелках лежало фрикасе из цыпленка. Горму вдруг расхотелось есть.
Эдель грустно смотрела на мать. Марианна ела, не поднимая глаз от тарелки. Отец тоже.
Ну вот, сейчас мать снова скажет, что должна уехать. В последние годы она уезжала регулярно. На юг, к подруге, которую Горм никогда не видел. В санаторий. На похороны или на дни рождения дальних родственников, о которых он тоже никогда не слышал. Чаще всего она ездила в санаторий.
Бабушка дожевала цыпленка и прямо спросила, что мать имеет в виду под "духовным единством".
Мать отложила нож с вилкой и закрыла глаза.
- Духовное единство, дорогая моя свекровь, есть там, где не все измеряется и взвешивается только временем и деньгами. Где жажда одиночества и жажда жизни могут, не стыдясь, сменять друг друга. Признание присутствия Бога во Вселенной является там единственным настоящим богатством.
- Интересно. - Бабушка поднесла салфетку к губам.
- Людям нельзя доверять, они ненадежны и заняты своими делами. Я пришла к заключению, что доверять можно только Богу, - сказала мать, пристально глядя на отца.
- Поступай как знаешь, дорогая, - проговорил он спокойно.
- Нужно ли понимать это так, что ты снова впала в религиозность? - спросила бабушка у матери голосом, который Горм не раз слышал и раньше.
Он разглядывал фрикасе. Вид у него был неаппетитный. Отец молчал.
- Последний раз это было несколько лет назад, - с улыбкой продолжала бабушка.
Все молчали, никто не подал голос в защиту матери. Да и непонятно было, от чего ее следует защищать, ведь бабушка не сказала ничего обидного. И все-таки это было неправильно. Бабушка не принимает мать всерьез. Она смотрит на нее свысока. Почему?
Взглянув на Марианну, Горм понял, что она чего-то ждет от него. Он отчетливо это чувствовал. Не успев подумать, он сказал то, что вертелось у него в голове. Непоправимое.
- По-моему, бабушка, нехорошо так говорить про маму. Я уверен, что это всем неприятно.
Бабушка покраснела. Отец отложил нож и вилку. В его спокойствии таилась угроза. Горм следил за его движениями. Это длилось бесконечно долго.
- Горм! Выйди из-за стола.
Горм встал. Он не чувствовал под собой ног. Стул противно скрипнул.
- Спасибо за обед, - шепотом сказал он и постарался как ни в чем не бывало выйти в дверь.
- Прежде чем уйдешь, ты должен извиниться перед бабушкой!
У Горма задрожали колени. Он остановился.
- Это несправедливо! Я тоже считаю, что бабушка не должна так говорить про маму. Я только не успела это сказать, - вмешалась Марианна.
Горм слышал, что она встала, но не обернулся.
- Дорогой Герхард, не стоит поднимать шум из-за пустяков. Здесь все-таки не казарма. Садитесь на место, дети! - сказала бабушка.