Солнечную сторону
На солнечной стороне расположен вполне себе живописный водопад, а у его подножия - маленькое озерцо с кувшинками, водяными лилиями и цветущими лотосами. Но и это еще не вся красота, не главная красота! Главная красота заключена в дереве, что растет у самой воды: том самом генеалогическом древе рассеянного по свету семейства Гейнзе. До сих пор оно было скрыто от внутреннего взора Елизаветы, но теперь вдруг предстало во всей своей мощи: необъятный ствол, крепкие нижние ветви и подпирающие облака верхние. Дерево цвело и плодоносило одновременно - и этот ботанический нонсенс не вызывал у Елизаветы никакого протеста. Как не вызывали протеста гроздья бриллиантов, парикмахеров и чистильщиков аквариумов, свисающие с ветвей. Как не вызывали протеста прогулочные яхты, личные самолеты, не менее личные вертолеты и дорогие автомобили - они курсировали по стволу, не сталкиваясь и не мешая друг другу.
"Не исключено, что замок Дракулы, форт Байярд и часть португальской Коимбры тоже принадлежат нам", решила про себя Елизавета и тут же получила ощутимый удар по лбу - это Карлуша настежь распахнул дверь их королевской (3 на 1,5 метра) ванной комнаты.
- Подслушивала? - вяло поинтересовался он удочери.
- Пыталась. Но все равно ни черта не услышала. Кто звонил-то?
- Никто.
- Никто?
- Неважно кто, - нехотя уточнил Карлуша. - Я еще не рассказывал тебе, что в детстве был членом гитлерюгенда?
Ну вот, приплыли. Еще и гитлерюгенд!..
- Нет, про гитлерюгенд ты и словом не обмолвился. Гитлерюгенд - это впечатляет. А что, звонили из организационного комитета? Приглашают на встречу ветеранов движения, проходящую подпольно, в третьей стране? В Аргентине, да?..
- Неужели ты не понимаешь, блюмхен, что над такими вещами шутить нельзя?..
Выцветшие от долгой жизни глаза Карлуши подернулись слезами раскаяния, и это должно было означать: он сожалеет. О преступлениях против человечности, к которым, в силу национальной принадлежности, был опосредованно причастен. О своих роковых заблуждениях и ложно понятых ценностях. Маленький потешный немец - один из миллионов маленьких потешных немцев: из них готовили приправленное расовой теорией пушечное мясо, а они, бедняжки, и знать ничего не знали, ведать не ведали. За старческими слезами Карлуши стояла трагедия целого народа, она никого не могла оставить равнодушным.
Никого, кроме Елизаветы, уж она-то хорошо изучила своего разлюбезного папульку, своего фатера. Все это - театральщина, цыганочка с выходом, Шекспир в провинциальном исполнении. Ясно как божий день: Карлуша придумал историю про гитлерюгенд только что. Но зачем? Наверняка чтобы отвлечь внимание дочери от телефонного звонка. А он интересовал Елизавету все больше.
- Кто же все-таки звонил?
- Ну ладно… Я скажу. Звонил один человек. Он еще хуже нациста. Хуже немецкой овчарки.
- Он тебе угрожает? - переполошилась Елизавета.
- Не то, чтобы… Он не угрожает, нет… Скажи, любишь ли ты меня, мой блюмхен?
- Ну что за глупости! Конечно, люблю.
- Нам ведь совсем неплохо вдвоем, правда?
- Нам просто великолепно!
- Несмотря на то что я иногда бываю не очень хорошим отцом?
- Чушь! Ты замечательный отец! Все девчонки мне завидуют.
- Девчонки?
- Ну да. Из класса. Мои подруги.
Сказанное Елизаветой было, по меньшей мере, художественным преувеличением: ни Пирогу, ни Шалимару и в голову бы не пришло завидовать семейной идиллии Елизаветы Гейнзе. Карлуша был старым. Старость сама по себе - не такой уж большой недостаток (хотя и недостаток). Старость в исполнении Шона Коннери или Жака Ширака - вообще подарок судьбы, а как иначе, если тебя окружают почет, слава, приличный капиталец, биографы, папарацци, кардиологи, диетологи, хирурги-пластики, а также толпы поклонников и соратников по борьбе. Старость в исполнении Карлуши была просто старостью, к тому же - не слишком удачливой. Карлушу в принципе можно было причислить к неудачникам, но в этом он не признавался даже самому себе - "все в порядке, блюмхен, мы движемся в нужном направлении и придем к счастливому будущему, разве у тебя есть сомнения?"
Если сомнения и возникали, Елизавета гнала их прочь. Иначе, от полного отсутствия перспектив, только и оставалось, что сунуть голову в петлю. А делать этого Елизавета не хотела, она хотела жить вечно, в полном соответствии с традициями семейства Гейнзе. И потом - выказать хоть малейшее недовольство существующим положением вещей означало бы расстроить Карлушу, а это повлечет за собой скачок давления, бешеную тахикардию, приступ ревмокардита с одышкой и повышением температуры - ведь Карлуша все-таки не мальчик.
- …А что, у твоих подруг проблемы с отцами?
- Не то, чтобы проблемы… Просто отсутствие взаимопонимания.
- Но ведь у нас все по-другому?
- У нас - совет да любовь, полное проникновение друг в друга и сердца наши бьются в унисон.
Произнеся это, Елизавета заключила отца в объятия и крепко расцеловала в обе щеки. Карлуша ответил ей прочувствованным поцелуем в лоб, что тоже соответствовало раз и навсегда заведенному ритуалу. А после поцелуя непременно должен последовать беглый экзамен по немецкому.
- Теперь скажи, как на языке твоих предков будет звучать выражение "в унисон".
- Einstimmig, - бодро ответила Елизавета.
- Все верно, блюмхен. Ты меня очень радуешь.
- А ты меня. Нашу любимую, да?
- Конечно.
- А потом ты расскажешь мне про этот ужасный гитлерюгенд.
- Возможно… Возможно, что и расскажу.
- И про человека, который звонил тебе.
- Не знаю…
В последовавшем затем "Полете шмеля" Карлуша два раза сбился с такта - это было непостижимо, невероятно и только укрепило Елизавету в мысли: им с отцом угрожает какая-то опасность. Ощущение совсем новое и жутко неприятное, ничего общего не имеющее с ее обычными, всегда расслабленными и благостными ощущениями и мечтами. Как вести себя перед лицом надвигающейся беды Елизавета не знала, но, на всякий случай, усилила рацион питания, включив в него большое количество зелени, мясных полуфабрикатов и рыбных блюд. Елизавета стала еще более ласковой с Карлушей и терпеливо, до самого конца выслушивала его пьяные ночные бредни (раньше она тихо линяла в свою комнату, едва лишь они начинались). Лейтмотив нынешних бредней сводился к одному: Карлуша не позволит отнять его блюмхен, кто бы на него не покушался!
- А кто-то покушается? - каждый раз интересовалась Елизавета.
- Есть такие люди. Омерзительные, гнусные. Люди без сердца, без чести и совести. Но нас ведь никто не разлучит, правда?
- Конечно, правда. Идем спать.
Спать Карлуша не соглашался, снова и снова приникая к аккордеону: мелодии, выпархивающие из-под его рук, носили все больше минорный характер, а когда он перешел на Шопена, Елизавета не выдержала:
- Кого хороним? - спросила она.
- Счастливую безмятежную жизнь, какой она была до сих пор.
- С чего бы это?
- Завтра! - Карлуша поднял дрожащий указательный палец. - Завтра мы с тобой посетим одно заведение. Один ресторан.
- Зачем нам ресторан? Только деньги палить. Если хочешь, я приготовлю что-нибудь вкусненькое, и мы прекрасно посидим дома.
- Ты не понимаешь… Не понимаешь… - Карлуша схватился за голову. - Мы пойдем в этот чертов ресторан. И, надеюсь, вернемся домой вместе. И больше ни о чем меня не спрашивай. Завтра все узнаешь.
В разные периоды жизни Карлуша (помимо того, что был просто отцом) обязательно кого-то напоминал Елизавете. В детстве она находила в нем немалое сходство с крокодилом Геной, затем наступил период Дарта Вейдера из "Звездных войн" (разумеется, без шлема) и, наконец, - спившегося Жана-Поля Бельмондо.
С таким вот далеким от совершенства Жаном-Полем Елизавета и отправилась в чертов ресторан.
Ресторан находился в глубине фешенебельного Крестовского острова, вдали от метро, но это не имело никакого значения: в такие места на метро не приезжают. В такие места прибывают на машинах представительского класса, по ходу обдавая надменными брызгами из луж собачников, спортсменов и влюбленные парочки.
От одной из машин ("Мерседес" с номерными знаками городского правительства) они едва увернулись. И, пока Елизавета счищала с пальто ошметки грязного снега, Карлуша - и без того пребывающий на взводе - разразился гневно-ироническим спичем по поводу "дикой страны, диких славян и тотальной византийщины, и вообще - ничего хорошего здесь не произойдет еще лет триста, помяни мое слово!"
- А потом, через триста лет, все станет шоколадно? - спросила Елизавета.
- Скорее - да, чем нет, - неуверенно ответил Карлуша.
- Тогда можно и подождать.
- Ждать мы не будем. Уедем отсюда - и все тут.
- Лет через двести с места тронемся?
- Если получится - то и раньше.
Полтора километра, остававшиеся до ресторана, они прошли в полном молчании: не привыкший к такого рода марш-броскам Карлуша сопел и едва волочил ноги. А Елизавета размышляла о том, почему они, невзирая на стопроцентно выигрышные анкетные данные и титанические усилия отца, так и не смогли уехать на историческую родину. Ведь за почти двадцать лет абсолютной свободы передвижения туда не переселился лишь ленивый. В объединенной Deutschen Republik осели не только этнические немцы из Казахстана и Поволжья (что было вполне логично); не только евреи из всех остальных закоулков, придатков и аппендиксов бывшего Союза (что в какой-то мере восстанавливало историческую справедливость), но и прочие, далекие от европейского жизненного уклада люди. Прав на Германию у них было гораздо меньше, чем у семьи Гейнзе, а вот поди ж ты… Близок локоток, да не укусишь. Видит око, да зуб неймёт. Объяснение сему прискорбному факту плавало на поверхности, подобно куску дерьма. И так же, как дерьмо, выглядело совершенно однозначно: не с вашим счастьем, блюмхены и пупхены, не с вашим счастьем!..
Не с нашим, мысленно согласилась Елизавета, но, может, сегодня повезет?
Не повезет.
Это стало очевидным, как только они переступили порог ресторана. Вернее, не ресторана, - дворца, ничуть не уступающего дворцам португальской Коимбры, которые Елизавета видела на фото в журналах и туристических справочниках. Оставался открытым вопрос - каким образом в одно время и в одном месте сошлись американская актриса Гвинет Пэлтроу, американский же актер Джордж Клуни и устрашающе русский боксер-тяжеловес Николай Валуев.
Николай Валуев ужинал.
А Пэлтроу и Клуни вблизи оказались не такими уж знаменитостями - просто людьми, похожими на знаменитостей. На бейдже подошедшей к Карлуше и Елизавете лже-Гвинет вообще значилось имя "МАРИНА".
"МАРИНА" профессионально окинула взглядом отца и дочь. Старика и толстую девчонку. Пальто, вышедшее из моды лет тридцать назад, и пальто, так в моду и не вошедшее. Две пары ботинок, купленных на вещевом рынке у метро "Удельная". Две пары затравленных глаз. Мгновенно оценив все это, администраторша скорчила презрительную гримасу, которую лини, толстокожий, лишенный всяких эмоций человек (со зрением минус 8 и врожденным астигматизмом) мог принять за улыбку. А Елизавета, несмотря на пухлость, не была толстокожей. Елизавета была трепетным существом и к тому же никогда не жаловалась на близорукость. И потому она легко разглядела затаившийся в складках администраторских губ немой вопрос: "Ну и чего вы сюда приперлис-сссь, лошары? Со свиным-то рылом в калашный ряд, Гос-сссподи, прос-сссти!"
Вопрос этот напоминал скунса. До того дурнопахнущего, что выпустить его наружу хорошо воспитанная "МАРИНА" не решилась. Она просто заменила скунса более кротким и менее вонючим голубем:
- Сожалею, но свободных мест нет.
- Как это - "нет"? - удивился наивный Карлуша. - Их же полно!
Мест и вправду было полно - за исключением Валуева в зале находились еще человек семь, не больше, но "МАРИНА" продолжала стоять на своем:
- Эти места зарезервированы.
- Все?
- Абсолютно.
Унижаться дальше Елизавете не хотелось, и она дернула отца за рукав:
- Пойдем отсюда. Черт с ним, с рестораном.
- Нет уж, - Карлуша сдвинул брови и засопел. - Я хочу разобраться… Почему мне хамят.
- Никто вам не хамит, уважаемый, - в голосе "МАРИНЫ" неожиданно зазвучали миротворческие нотки. - Я просто прояснила ситуацию…
- Я сам вам ее проясню. Так проясню, что у вас в глазах потемнеет, э-э… уважаемая… Кто у вас здесь главный?..
Вряд ли главным здесь был Клуни (безликий и скромный значок "СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ" на лацкане этого никак не предполагал), - но именно он через секунду оказался рядом с Карлушей, буквально материализовавшись из воздуха.
- Проблемы? - поинтересовался Клуни.
- Пока нет, - заверил охранника Карлуша. - Но могут возникнуть с минуты на минуту.
- Мне вмешаться?
- Не стоит, - "МАРИНА" меняла тактику на ходу. - Мы сами во всем разберемся.
- Я буду поблизости.
Последующие переговоры Карлуши и администратора принесли неожиданные плоды. Гримаса брезгливости на ее лице уступила место замешательству, затем - откровенному недоумению, после чего с губ "МАРИНЫ" стали слетать не голуби даже (голубь - птица далеко не идеальная, она гадит и постоянно мучается от засилья блох). Не голуби, нет -
бабочки.
Легкокрылые, ослепительные бабочки семейства Danaus Genutia. Чудо, а не создания!
- Простите, это всего лишь недоразумение… Никакого умысла, тем более дурного… Я была предупреждена, но… Пройдемте, прошу вас…
Скороговоркой произнеся это, "МАРИНА" устремилась в глубину зала. Карлуша подмигнул дочери и двинулся за администраторшей, оставляя на идеальном полу заведения грязные следы. Мгновение назад эти следы служили отягчающим вину обстоятельством в деле о "свиных рылах", но теперь на них можно было наплевать. Приговор не просто смягчен - он отменяется в связи с отсутствием состава преступления! Определенно, в Карлуше скрыта какая-то загадка! Карлуша, как никто, умеет располагать к себе не только самых разных людей, но и цепных псов при исполнении, к которым относится администратор ресторана. Жаль, что родная дочь Карлуши Елизавета напрочь лишена этого ценного качества: обладание им положительно сказалось бы на ее самооценке.
Впрочем, самооценка младшей Гейнзе и без того начала повышаться. И достигла своего пика, когда они с Карлушей оказались в некоем подобии комнаты, отделенной от остального зала высокими перегородками. За окном шумел голыми ветками невидимый сад и ярко горели гирлянды разноцветных фонариков, а здесь, внутри, было тихо. И царил уютный полумрак. Он стал еще уютнее, когда администратор, ловко щелкнув зажигалкой, зажгла две толстых витых свечи на столе.
- Хотите что-нибудь выпить? Может быть, аперитив? - спросила она.
- Ты как?
- Я бы не отказалась, - произнесла Елизавета, раздуваясь от чувства собственной значимости.
- Тогда два кофе и сок, - подытожил Карлуша.
Кивнув головой, "МАРИНА" тотчас слиняла, а Елизавета углубилась в меню:
- Ресторан французской кухни, надо же! Давай закажем устриц, Карлуша. Никогда не ела устрицы.
- Ну и ничего не потеряла, - к Карлуше вернулось дурное расположение духа. - Сопли - и есть сопли, чего их жевать-то?
- Можно подумать, ты их пробовал.
- Пробовал, конечно. Еще в Германии. В Германии устриц завались.
Если верить Карлуше - на свете нет ничего, что не имело бы постоянную прописку в Германии. Что не было бы родом из Германии. Что не было бы успешно интегрировано в Германию. В Германии, как в Ноевом ковчеге, каждой твари - по паре. В лонг-листе из тысячи чудес света Германия заявлена по девятистам восьмидесяти восьми позициям. В шорт-листе из семи Германии достались целых пять. В ней не смогли акклиматизироваться лишь императорские пингвины (что плохо) и международные террористы (что хорошо). Прилетающие на Землю НЛО зависают над живописными окрестностями Дессау и никакого другого места не признают; а Леонардо да Винчи и Иисус - по данным, имеющимся у Карлуши, - вообще были уроженцами Кобленца. В Германии родились все самые светлые умы человечества; там же изобрели бумагу, порох, майонез и горчицу, телескоп и микроскоп, рахат-лукум, вареники с вишней, штопор, бутылочные открывалки, ускоритель протонов, микроволновку, джинсы, дородовой бандаж и бигуди, а также классическую оперу и джаз. Даже наличие в немецкой истории Гитлера способно лишь на непродолжительное время испортить настроение Карлуше: Гитлер был пришлым, был австрияком, а Австрия - это вам не Германия. Австрия - странишка так себе, ничего выдающегося. А Германия… О, Германия! Vorwärts, Германия! Германия есть не что иное, как локомотив прогресса, цитадель разумного мироустройства, оплот демократии, обитель муз. Германия - это рай на земле. Так думает Карлуша. Ну и Елизавета (с небольшими оговорками) - тоже. Ведь она дочь своего отца.
- …Возьмем тогда луковый суп?
- Мы сюда не есть пришли, блюмхен!