Успокоиться просто необходимо, тем более что эксцентричное Елизаветино поведение уже привлекло нежелательных зрителей, и к столику, за которым она сидит, несутся "МАРИНА" и охранник. Клуни и Гвинет Пэлтроу, играли ли они парочку влюбленных в каком-нибудь из фильмов?
Вроде нет, но кто их знает! Может, и играли. В мелодраме с безоговорочно счастливым концом. В ужастике, где счастливый конец определяется одним: выжил ты после кровавой бани или отбросил коньки. Психическое здоровье героев при этом в расчет не берется.
- Что случилось? - спрашивает "МАРИНА" с недовольством в голосе, ей совсем не нужны потрясения и неприятности.
- Ничего… Ничего страшного, - лепечет Карлуша. - Девочке стало плохо, но сейчас все пройдет. Нам нужно на воздух…
- Вам уже давно… нужно на воздух, - о сочувствии к парочке мутантов и речи не идет.
- Пойдем отсюда, блюмхен.
- Еще как пойдем, - Елизавета наконец-то прекращает орать. И принимается сверлить "МАРИНУ" глазами.
- Что ты так на меня смотришь? - не выдерживает администраторша.
- Вот вы… Каких модных дизайнеров вы знаете?
- Модных дизайнеров?
- Дизайнеров от моды… Лагерфельд там, Джорджио Армани…
- Угу… - "МАРИНА" явно сбита с толку. - Гуччи, Версаче, Валентино…
- Еще!
- Дольче и Габбана, Жан-Поль Готье, Кэлвин Кляйн…
- Еще!
- Джанфранко Ферре, модный дом Прада, англичане, двое или трое, так - навскидку - не скажу…
- Спасибо, и этого достаточно. А та женщина, которая сидела с нами… Кто она?
- А ты разве не знаешь? - брови "МАРИНЫ" ползут вверх.
- Не успела толком познакомиться.
- Это… очень известная персона, - администраторша переходит на благоговейный шепот. Таким шепотом обычно передаются самые невероятные светские сплетни. Елизавета никогда их не генерировала и прилюдно подвергала остракизму, но сейчас не прочь выслушать "МАРИНУ", не перебивая.
Ни одно слово не будет упущено, ни одна запятая не затеряется.
- Она продюсер, весь шоу-бизнес у нее под каблуком. И телевидение тоже. Денег у нее куры не клюют. Захочет - озолотит тебя, захочет - в грязь втопчет. Она всё может. Всё! В этом году праздновала здесь свой день рождения, так кого только не было!..
- Кого?
- Разве что президента.
- Нашего или американского?
- Нашего.
- А американский?
- Этот тоже не приезжал, врать не буду.
- А все остальные?
- Все остальные были… И Элтон Джон был, и эта жопастая… Дженнифер Лопес, а уж о мелких сошках типа "Бони Эм" и иже с ними и говорить нечего.
- Жаль, мы не присутствовали, - нарочито громко вздыхает Елизавета. - Правда, Карлуша? И когда же случился этот потрясающий во всех отношениях праздник?
- Летом… Кажется, в июне.
- Двадцать второго, - произносит Карлуша, глядя перед собой невидящими глазами. - Двадцать второго июня.
* * *
…На обратном пути их настигает снег, первый в этом году.
Елизавета идет впереди, Карлуша заметно отстал.
До сегодняшнего вечера Елизавета ни за что не позволила бы ему отстать, взяла бы за руку. И они бы шли вот так - рядом. Радовались бы снегу, ловили его раскрытыми ртами и разговаривали о чем-то несущественном. Все их разговоры - несущественны, иногда они состоят из нескольких междометий. Иногда - из не слишком хорошо сочетающихся друг с другом немецких слов, чьи падежные окончания чудовищно искажены. Общей благостной картине полного взаимопонимания это не вредит.
Теперь Елизавета так же далека от благости, как Берег Слоновой Кости от членства в Евросоюзе.
Она раздавлена и при этом злится.
Злится на себя - за то, что не сумела произвести на Женщину-Цунами должного впечатления. Злится на свои неухоженные ногти, на бездарные, неопределенного цвета волосы; на свою круглую физиономию ("по циркулю", как любят подтрунивать Пирог и Шалимар); на такие же круглые глаза - вот бы всучить их какой-нибудь птице из отряда веслоногих, а взамен получить другие.
Миндалевидные, ода!
Глаза актрисы Кэтрин Зэты-Джонс и все остальное, принадлежащее ей. Лицо и части тела, да нет - все тело целиком, а старого, помешанного на пластических операциях мужа Майкла она может оставить при себе. Неплохо бы и самой стать Кэтрин, какой она была в возрасте семнадцати лет, что тогда сказала бы Женщина-Цунами? Неважно что, но она уж точно не слиняла бы под смехотворным предлогом. Она бы осталась.
Надолго.
И они славно бы поговорили. Они говорили бы без перерыва час, а то и два, и три - с дальним прицелом на торжественное вселение Елизаветы в небесные чертоги мегапродюсерши. Пятнадцати минут оказалось бы достаточно, чтобы понять: Елизавета-Кэтрин не только красавица, но и умница. У нее на все есть свое собственное мнение, гнуснейшие слова-паразиты "типа" и "как бы" никогда не оскверняли ее уст; она в курсе кино- и музыкальных новинок, при этом предпочтение отдается эмбиенту и lo-fi ланжу; она прочла всего изданного на русском Переса-Реверте и теперь подбирается к Кафке. Нет, нет: с Кафкой она покончила еще в седьмом классе, а теперь штудирует Гюнтера Грасса на языке оригинала. Занимается ли она спортом? - еще бы! Она просто жить не может без экстрима, скалолазание и прыжки с парашютом летом, сноуборд и горные лыжи зимой, о-о-о!
Почему все совершенно не так?!
Почему она корова, толстая жаба, с сомнительным знанием искаженного немецкого и с вечной проблемой поиска колготок, которые можно без особых энергетических затрат натянуть на бедра? Почему, почему?!.
И почему она до сих пор, с ослиным упрямством и малопонятной отстраненностью, называет "женщиной-цунами" ту, кто на самом деле является ее матерью? Это, по меньшей мере, смешно.
Но Елизавете вовсе не хочется смеяться, ее сердце разбито. Еще бы, родная мать (богиня, о которой можно только мечтать) отказалась от нее: много лет назад в первый раз, а сегодня - во второй. Всё яснее ясного, Елизавета просто не понравилась ей, вызвала откровенную неприязнь своим затрапезным толстомясым видом. Ведь наверняка рекламная красотка надеялась совсем на другое, к тому же старый негодяй Карлуша, гореть ему в аду, обнадежил: "твоя дочь красива, как бог".
Красива, как же! - отстой, полный отстой!!!
С таким отстоем стыдно показаться на людях, его не возьмешь на модный показ и на вечеринку в честь усыновления Анджелиной Джоли очередного темнокожего младенца. В продвинутых галереях и дорогих бутиках ему тоже не место, да и что там может прикупить себе отстой? Разве что носки со стразами и обруч для волос, остальное на него просто не налезет. Отстой не представишь врагам и уж тем более друзьям, не стоит давать им лишний повод позлорадствовать.
Логика Женщины-Цунами вполне объяснима, но от этого Елизавете не становится легче.
Она даже начинает подумывать о смерти: самоубийство - вот самый подходящий выход из положения.
Можно сигануть из окна, а лучше - с крыши; можно повеситься в скверике рядом с домом; можно выжрать целую упаковку Карлушиного снотворного, предварительно запихав таблетасики в торт "Санчо Панса" и совместив таким образом приятное с полезным; можно, в конце концов, броситься с моста. В каждом из способов ухода есть свои недостатки и свои преимущества, константа же одна - Елизавета. Вернее, Елизаветино тело, непрезентабельное само по себе. И вряд ли смерть сделает его более привлекательным. Смерть, как и жизнь, идет совсем другим людям.
Совсем-совсем другим.
А если прибавить сюда патологоанатомов и вообразить, какие шуточки они будут отпускать в морге по поводу новопреставленной Е. К. Гейнзе… Если прибавить сюда старого негодяя фатера, который и месяца не протянет после ее гипотетического самоубийства… Нет, со смертью придется повременить. Хотя бы до того времени, пока Елизавета в одно прекрасное утро не восстанет ото сна Кэтрин Зэтой-Джойс (какой она была в возрасте семнадцати лет).
Три ха-ха. Если Елизавета перевоплотится в Кэтрин - зачем тогда умирать?
- Блюмхен!.. Блюмхен!.. Лизанька!..
Голос Карлуши, слабый и жалобный, едва доносится сквозь метель, а еще это архаичное русское "Лизанька"! Так Карлуша называет Елизавету лишь в экстраординарных случаях. Последний по времени относится к позапрошлому лету, когда он вкручивал лампочку в туалете и его долбануло током. Елизавета измучилась до крайности, пытаясь оказать помощь престарелому капризуле и, отчаявшись, даже припугнула его реанимобилем с бригадой врачей-беспредельщиков: они-де приедут в течение ближайших десяти минут и увезут страдальца в НИИ скорой помощи им. Джанелидзе. А уж там Карлуша на своей шкуре испытает все прелести бесплатной медицины! Как ни странно, после этого заявления здоровье умирающего резко пошло на поправку и он потребовал водки - дабы окончательно и бесповоротно "заземлиться".
- Ты симулянт, Карлуша, - помнится, сказала тогда отцу Елизавета. - Симулянт и нытик.
Вот и сейчас он наверняка симулирует сердечный приступ, стараясь хотя бы таким способом снять с себя ответственность за сегодняшний вечер.
А если не симулирует? Если ему и правда плохо?
Елизавета обернулась. Карлуша стоял, прислонившись к фонарному столбу, и держался рукой за сердце. Голова его была запрокинута вверх, к беспокойным небесам, а на неподвижное лицо все падал и падал снег. Нужно-таки отдать должное Карлуше: его способность выстраивать утонченные театральные мизансцены в плохо приспособленных для этого местах потрясает.
Прямо актер театра Кабуки, меланхолично подумала не чуждая искусствоведческих реминисценций Елизавета, Итикава Дандзюро Одиннадцатый в роли куртизанки Оно-но Комати, скорбящей о безвременной кончине своего возлюбленного.
- Блюмхен! - еще раз с надрывом прокричал Карлуша, скосив глаза на дочь.
Она вовсе не собиралась откликаться и уж тем более подходить к отцу близко (на данный момент он нисколько этого не заслуживает, старый негодяй!), но… после пятнадцатисекундной пробежки самым удивительным образом оказалась рядом с ним.
- Что еще случилось?
- Помираю… Помираю, Лизанька!
- Не чуди.
- Ох, плохо мне… Сердце прихватило. Сейчас кончусь.
- Не кончишься.
- И валидол с собой не взял… Валидолу бы мне сейчас… Корвалольчику капель сорок…
- Да ты же кроме водки отродясь ничего не пил!
Услышав пассаж про водку, Карлуша, вопреки обыкновению, и ухом не повел. Неужто и в самом деле помирает?
- Аккордеон ни в коем случае не продавай, не тобой куплен. Завещаю его внукам. И марки с монетами тоже. И проверь лотерейные билеты, они в книжном шкафу лежат. В Шиллере, третий том. Розыгрыш в следующую субботу… Вдруг нам миллион обломится - будет на что меня похоронить…
- Предлагаешь весь миллион вбухать в твое погребение? Мавзолей на могиле возвести из каррарского мрамора?
- Никаких мавзолеев! Никаких могил, все равно ты за ней ухаживать не будешь… Только кремация. Исключительно!
- Это еще что за блажь? Кремация! - абсурдность разговора не только не смущала, но и удивительным образом подзадоривала Елизавету. - Ты же хотел могилу и чтоб она утопала в цветах!
- Хотел, а теперь передумал. Кремируешь меня, а урну доставишь в Кельнский собор. Поднимешься на смотровую площадку и развеешь прах над любимейшим городом Карла Гейнзе, над его колыбелью. Только так моя душа воссоединится с прародиной и найдет покой… Ты все поняла насчет Кельна?
- Угу. Поняла.
- И не вздумай избавиться от праха в другом месте! Пообещай мне, что сделаешь так, как я сказал… Обещаешь?
Видя, что дочь хранит гробовое молчание, Карлуша уронил голову на грудь и снова запричитал:
- Воздуху… Воздуху не хватает… Видно, и впрямь карачун пришел… Прости меня за все, блюмхен, если в чем был виноват… Как перед богом прошу… Прости…
"Бог" по-немецки будет "Gott", невпопад подумала Елизавета, а "прости"? Как будет "прости"?
- Что же ты молчишь, бессердечная?
- Думаю.
- О чем можно думать, когда отец вот-вот концы отдаст?
- Думаю, что дело серьезное…
- Еще бы! Смертоубийственное!
- Потерпи немного, Карлуша… Я тебе умереть не дам, я сейчас реанимобиль вызову! Эскулапы за десять минут домчатся. Поедем с тобой в НИИ скорой помощи, там тебя быстро на ноги поставят.
- Это какой НИИ? Которой имени Джанелидзе?
- Он самый. Стой спокойно и не нервничай, я быстро.
Минута истины, как и предполагала Елизавета, наступила тотчас же - стоило ей повернуться спиной к Карлуше и сделать несколько шагов.
- Блюмхен, блюмхен!..
- Я же сказала, потерпи.
- Мне вроде того… Полегче! Вроде отпускает!
От высокой трагедийности театра Кабуки не осталось следа, ему на смену пришел заштатный площадной балаган, - но и Елизаветина злость на отца куда-то улетучилась.
- Ф-фу… Чуть не умер, надо же! - по инерции продолжил стенания Карлуша.
- Да ладно. Не умер ведь. Зачем только ты потащил меня на эту встречу?
- Я не хотел. Не хотел… Но она настаивала. Хотела тебя видеть. Сказала, чтобы я не смел тебя прятать, что у нее… э-э… есть рычаги давления…
- А ты, значит, испугался?
- Нет.
Карлуша произнес это так твердо и так спокойно, что Елизавета сразу поняла: он не придуривается и не врет. Минуту назад придуривался и врал, разыгрывал спектакль, а теперь - нет. Потому что если поскрести его, то за вздорностью характера, эксцентричностью поведения и общей нелепостью облика обнаружится большое сердце. Исполненное нежности, любви и самопожертвования.
- И зачем ты сказал ей, что я красива, как бог?
- Разве это не так? Я сказал чистую правду.
Спорить с Карлушей бесполезно, да и тема красоты уж больно скользкая. Неприятная. Не сулящая в Елизаветином случае никаких положительных эмоций. Но если уж Карлуша думает, что она красива, - пусть его! Отцовский взгляд всегда субъективен и мало соотносится с действительностью. Это - особый взгляд. И глаза у Карлуши особенные: сейчас они похожи на два занесенных снегом водоема, на два озерца. Несмотря на снег, береговой лед и прочие прелести календарной зимы, в озерцах торжествует открытая вода, Она дает приют всем, кто в нем нуждается, - уткам, диким серым гусям и даже страшно редким черношейным австралийским лебедям. Елизавета, конечно, не лебедь, но и ей всегда найдется местечко в озерцах-спасателях. Спасителях - так будет вернее.
- Давай забудем про этот вечер. Как будто бы его вовсе не было, - чеканя каждое слово, произнесла Елизавета и принялась стряхивать снег с Карлушиного пальто.
- Давай! - с готовностью откликнулся Карлуша. - Я уже забыл. Потом, лет через пять или десять… Когда ты спросишь меня, что мы делали в этот вечер, я скажу: мы ходили на каток.
- Мы оба даже на коньках не стоим. Придумай что-нибудь другое.
- Ходили на концерт французского аккордеониста Ришара Галлиано?
- Не-ет… Еще.
- Ходили в театр? В цирк?
- Да ну, тухлятина какая-то получается - цирк, театр… - Елизавета состроила скептическую гримасу. - Должно быть нечто выдающееся, о чем имело бы смысл вспоминать лет через пять.
- Я, кажется, придумал. Мы провели этот вечер в парке аттракционов. Стреляли в тире и ты выиграла приз как самый меткий стрелок. Брали напрокат головные уборы - ты ковбойскую шляпу, а я… Я…
- Тирольскую, - тотчас втянулась в Карлушин неконтролируемый бред Елизавета.
- Точно, тирольскую! Какую же еще!.. Мы катались на американских горках, на карусели и на таких машинках, которые вертятся вокруг своей оси и поднимаются над землей.
- Бывают и такие?
- Бывают. В Германии они на каждом шагу! Мы лакомились сахарной ватой, пили ситро. Играла музыка, как ты думаешь, какая?
- Понятия не имею.
- Аккордеонист Ришар Галлиано! Композиция "Всякий раз, когда я смотрю на тебя", здорово, да?
- Опять ты со своим Галлиано! Но сахарная вата - это неплохо. Вкусно. Еще можно добавить мороженое на развес, в вафельных стаканчиках.
- Яволь, блюмхен! Добавим мороженое.
- И бутерброды с сырокопченой колбасой.
- Приплюсуем и их.
- Нет, бутерброды с сахарном ватой не монтируются.
- Тогда бутерброды долой, а все остальное оставляем.
- Превосходно, только ты не учел, что зимой парки аттракционов не работают.
- Не работают? - Карлуша приуныл было, но тут же воспрял духом. - Другие не работают, а этот работает! Этот - не такой, как все. Этот - сплошное веселье и радость круглый год! Мы наткнулись на него случайно, изумились и поразились, но решили остаться. И провели там прекраснейший вечер - вот он и врезался нам в память навсегда! Как тебе такая версия событий?
- Я согласна.
…Что бы ни плел Карлуша, работающий зимой парк аттракционов - это явный перебор. Природная аномалия. Но придется поверить в нее, потому что больше верить не во что. Раз многократно воспетая всеми мыслимыми поэтами и прозаиками материнская любовь аннигилировалась и перестала существовать, то и парк аттракционов сгодится. Сгодится все, что угодно, лишь бы заполнить внезапно образовавшуюся пустоту в душе. При этом пустота имеет тенденцию захватывать все новые - иногда самые отдаленные - участки: к примеру, там, где раньше располагалась редко встречающаяся способность множить в уме двузначные числа; или еще одна способность - запоминать имена эпизодических персонажей в блокбастерах и романах-эпопеях; или никогда ранее не афишировавшаяся страсть к кошкам породы петерболд и золотистым ретриверам. Елизавета больше не множит в уме и не в силах запомнить не то что персонажей - названия самых немудреных фильмов и книг. Ее перестали умилять петерболды, а увидев на экране телевизора золотистого ретривера, она попросту переключает канал. Женщина-Цунами время от времени тоже возникает на экране: в ток-шоу (в качестве эксперта), в интервью (в качестве интервьюируемой), в музыкальных и светских новостях (в качестве героини сюжета). Частота ее появлений гораздо выше частоты появлений ретривера: здесь Женщина-Цунами идет вровень с главным санитарным врачом и министром путей сообщения, а также - с чемпионкой по прыжкам с шестом Еленой Исинбаевой. Наверное, Женщина-Цунами мелькала в телевизоре и раньше, как мелькают в нем все остальные, богатые и знаменитые (недаром ее лицо показалось Елизавете знакомым), но теперь ее слишком много.
Чересчур.
И одним переключением канала тут не обойдешься.