И тут самый раз будет сказать: в романе "Филимон и Антихрист" нет сплошной темени, непроглядного мрака, который давит и угнетает: в романе много света, в нем даже есть юмор, и уж главный его мотив подобен симфониям Чайковского, которые всегда заканчиваются каскадом победных звуков, светом солнца, заливающим землю жизнетворным теплом.
Роман создавался в середине семидесятых. Зрело понимание сути идеологической борьбы, глубинных и тревожных процессов, происходивших в нашем обществе. В начинавшейся войне раздавались залпы и с нашей, русской стороны. В среде отечественной интеллигенции были не одни только предатели, были у нас и бойцы. Но их было мало.
Снова вернусь к "Подземному меридиану", потому что он является базовым для всех последующих книг Ивана Владимировича. Не стану подробно разбирать образную систему и свод идей, содержащихся в этом произведении, - в данной статье нет для этого места, но скажу: роман при втором чтении перетряхнул в моей голове весь мусор интернационального воспитания. Я стала понимать, что под дымовой завесой интернационализма из нас пытались выветрить родной национальный дух, а это вело ко всеобщей выморочной анемии, к сдаче в плен без единого выстрела.
Проницательность автора была поразительной, его книги дышали тревогой, будили бдительность, звали к борьбе. По отношению к автору и его будущим книгам объявлялась новая стратегия: их решили замалчивать! Писателя такого нет, и нечего о нём говорить.
На многие годы его имя прихлопнули чугунной плитой умолчания.
Можем заметить, что для писателя и для любого деятеля, пытающегося апеллировать к большим массам людей, такая стратегия самая действенная. Плита замалчивания наглухо прихлопывает литератора, выключает его из сферы борьбы, приговаривает к смерти. Но в случае с Иваном Дроздовым получилось всё наоборот. Его придавили и плитой замалчивания, и вынудили в расцвете сил уйти с работы, но он нашел в себе силы и продолжал писать. Создавал широкие полотна нашей жизни без малейшей надежды на то, что они будут когда-нибудь напечатаны. Он писал потому, что не мог не писать. Когда я стала женой этого человека и он из Москвы ко мне привез целый чемодан своих рукописей, я поразилась огромности труда, который был осуществлен бескорыстно, без надежды получить за него хоть какую-нибудь плату. Это был подвиг сродни библейскому.
Я спросила:
- На что же ты жил все эти годы?
- Пчелки давали мне мед, а кроме того, я был невидимкой, а невидимкам у нас иногда выпадает и работа.
Он помог генералам Чистякову, Ромазанову, а также маршалу авиации Красовскому написать воспоминания. За это ему платили половину гонорара. Но больше всего на этом поприще потрудился он, помогая академику Углову писать книги "Человек среди людей", "Под белой мантией", "Живём ли мы свой век". Эти книги написаны с такой большой художественной и публицистической силой, что стали популярными во всей Европе. Их издавали и переиздавали, переводили на многие европейские языки и на языки почти всех народов Советского Союза. Книги Углова расходились миллионными тиражами, получили всемирное признание, и это грело душу Ивану Владимировичу, хотя имени его в выходных данных не ставилось. Он своим семейным говорил:
- Неважно, чья подпись стоит на титульном листе книги, - важно, что книги эти читают.
Трудно назвать другого автора, который бы имел такого массового читателя и такую благодарную аудиторию. Книга "Живём ли мы свой век", на титульном листе которой рядом с фамилией Углова он все-таки выставил и свою фамилию, только в издательстве "Молодая гвардия", и только за полгода была напечатана тиражом в четыреста пятьдесят тысяч экземпляров, а книга "Человек среди людей" была без купюр прочитана по Всесоюзному радио, хотя она имеет солидный объём. Эта книга на одном из съездов писателей названа лучшим публицистическим произведением за весь советский период.
Поженились мы в начале 1988 года. За полтора года до этого умер мой муж Геннадий Андреевич Шичко, и вскоре же ушла из жизни супруга Ивана Владимировича Надежда Николаевна. Смерть близких людей для нас была большим ударом. Первые месяцы он не мог жить ни в квартире, ни на даче, где все напоминало о дорогом человеке: уехал в подмосковный дом отдыха, а затем в санаторий на Кавказ, а после того поселился в Абхазии у друга своего, грузинского писателя Бидзины. Мы переписывались. И с Кавказа он приехал ко мне.
Должна признаться: до нашей совместной жизни я все-таки до конца не понимала истинной сути и значения книг Ивана Владимировича. Прочла его роман "Горячая верста" - он эту книгу называл основным трудом своей жизни. Читала я этот роман и раньше - и он мне понравился, но почему он "основной труд" - не понимала. Как-то об этом заговорила с ним. Он с сожалением проговорил:
- Да, это так, книгу считаю основной, но смущает меня и тревожит одно обстоятельство: я невольно, сам того не замечая, повторил фабулу леоновского "Русского леса". Писали мы свои романы примерно в одно время, но и там и тут одна философская линия: у него антиподы Вихров и Грацианский. У меня тоже… Лаптев и Бродов. Идут по жизни два молодца: один созидатель, другой разрушитель…
- А я иначе понимаю обе эти книги, - возразила я. - Вихров - русский, Грацианский еврей, а у тебя оба они русские - и Лаптев, и Бродов.
Иван Владимирович смотрел на меня внимательно. Покачивая головой, сказал:
- Верно ты поняла; Бродов у меня русский, но жена у него… Ты заметила, как она поддерживает Папа, как внедряет в институт людей, подобных Папу, а Пап-то - еврей. И как вообще старается забрать в руки кадровую политику в институте? Национальность её не обозначена, но она во всём сродни Папу. И мужа своего так крепко держит под сапогом, что и сам он уже не знает, какого он роду и племени. Институт жён я хотел показать, зубастая щучка Ниоли - вот скрытый пафос моего романа.
Подумав немного, добавил:
- Представляю, как ужалила эта книга Брежнева. И как взбеленились на меня его ближайшие соратники. Ведь женушки-то у них у всех - Фаины, да Наины, да Иосифовны.
- Так, значит, институт жен. А я хотя и прочла два раза, но как-то именно этого и не заметила, хотя, конечно, Ниоли, злобная как крыса, меня возмущала до крайности.
- Вот это автору и нужно: чтобы свои собственные эмоции перелить в сердца читателей. А уж объяснить теоретически… это дело критиков. Сейчас таких критиков нет. Иван Шевцов как-то заметил: "Наши критики бегают в коротких штанишках". Я тоже так думаю: будут еще в нашей литературе и свои национальные литературоведы, и наши русские Белинские.
В другой раз, продолжая эту тему, мой муж сказал:
- Я, разумеется, знал и русских критиков, но им не давали хода. И не удивлялся этому обстоятельству. Вот, послушай, что писал о критиках еще Чехов.
И он прочитал:
"Такие писатели, как Н. С. Лесков и С. В. Максимов, не могут иметь у нашей критики успеха, так как наши критики почти все евреи, не знающие, чуждые русской коренной жизни, её духа, её форм, её юмора, совершенно непонятных для них, и видящие в русском человеке ни больше ни меньше, как скучного инородца. У петербургской публики, в большинстве руководимой этими критиками, никогда не имел успеха Островский, и Гоголь уже не смешит её".
- Заметь: тогда еще, в начале века, евреи захватили главную позицию: они объясняли книги, толковали писателей. Одним давали ярлык на княжение, других теснили в угол. В наше же время эти критики поднаторели, стали изощрённее - и можно ли после этого удивляться, что таких писателей, как Югов, Бубеннов, Шевцов, для них вообще не существует. А не приехал бы я к тебе, ты бы и меня не знала.
- Ты был товарищем моего мужа.
- Да, товарищем был, но писателя такого вы не знали. А если и слышали, то с подачи этих же самых критиков.
- Как же печально сознавать, что мы относимся к поколению людей, которым всю жизнь морочили голову. И как трудно в этих условиях продираться к истине.
Постепенно после смерти Надежды Николаевны, с которой Иван Владимирович в мире и согласии прожил без малого сорок лет, он входил в прежний ритм работы. Много гулял в Удельном парке, на краю которого мы живем, а потом что-нибудь читал или писал. Я заметила, что в голове он всегда носит какой-нибудь план и из него вырабатывает главы или отрывки будущей книги. Какая это была книга, какой план - не говорил, но работал постоянно и в голове его мысли вертелись беспрерывно. Любил цитировать Павлова: если ты хочешь чего-нибудь достигнуть, ты должен работать ежедневно и всё время идти к одной единственной цели. Жизнь коротка, и её не хватит для одного дела, если, конечно, к этому делу относиться серьезно.
И ещё часто говорил: в дело своё нужно вносить новизну и какой-нибудь большой и очень важный смысл.
Ложился спать в одиннадцать часов, но уже в три или четыре его в постели не было. Он шёл в другую комнату и садился за компьютер. С тех пор, как мы его приобрели, он с большим удовольствием работает на этой изумительной машине.
Ещё в начале губительной перестройки в стране поднималась пятая волна трезвеннического движения. В России и братских республиках возникали общества и группы энтузиастов, отрезвлявших алкоголиков по безлекарственному методу, разработанному моим мужем Шичко Геннадием Андреевичем. Но о методе они знали понаслышке, работали вразнобой, по своим доморощенным рецептам. И тогда Иван Владимирович пишет книгу "Геннадий Шичко и его метод". Книгу издает общественность - и большим тиражом. Она становится настольной у отрезвителей всей страны, а Иван Владимирович одним из лидеров трезвеннического движения. Книга продается, мы получаем возможность печатать другие книги. Недавно в серии "Русский роман" у нас в Петербурге вышла книга Ивана Владимировича о войне "Баронесса Настя".
Перепечатывая набело, я невольно стала первым редактором этой книги. Авторы всех мастей стремятся к крутым жареным сюжетам, детективам, сексу, убийствам, а тут - надоевшая всем тема войны, опять война. Но автор "Подземного меридиана" и здесь нашел своё оригинальное и очень смелое решение. Иван Владимирович и сам участник войны, он начинал летчиком, а кончил войну в артиллерии командиром фронтовой зенитной батареи. Картины войны даёт не понаслышке, а каковыми они и были, и сюжет его романа необычайно широк: тут и бои в воздухе, и схватки артиллеристов с противником наземным и воздушным. Среди действующих лиц - рядовые бойцы, командиры, и немцы, гитлеровские генералы, и сам Гитлер. В центре - юная разведчица Настя, хорошо знающая немецкий язык. Она попадает в тыл Германии и волею случая становится баронессой…
И тут автор не забывает своего принципа: быть новатором, говорить то, что ещё не сказано. Утверждение смелое, но я его не боюсь. Автор действительно написал новаторское произведение - и по содержанию, и по форме. Никто до него не говорил о подлинной причине войн, о масонах, сионистах, о том, где и как зарождаются войны. А уж чтобы показали жизнь и быт немецкого генерала, друга Гитлера, и банкира, сосущего кровь из немцев во время войны…
Первые читатели романа звонят, пишут автору: читал или читала не отрываясь, вы написали смелый и очень интересный роман.
Интересность, нескучность - достоинства эти отличают все романы, повести и рассказы Ивана Дроздова, но роман о войне можно в этом смысле назвать рекордным. Впрочем, и его новые романы, которые в красивом оформлении напечатаны в Петербурге в серии "Русский роман": "Последний Иван", "Шальные миллионы", "Филимон и Антихрист", "Голгофа", "Оккупация", отличаются крепко сбитым сюжетом, множеством занимательных историй, искусно встроенных в единую и крепко слаженную композицию.
Логика и композиционная стройность - сильные стороны всех книг автора. Он как бы восстанавливает утраченную в новейшей литературе интересность сюжета, возвращает книгам динамичную силу романтической занимательности. Его книги равно интересны как старым, так и молодым - и в этом, пожалуй, их главная особенность и сила. Девяностапятилетний академик Углов на собрании писателей скажет: "Роман "Баронесса Настя" я прочитал два раза. И каждый раз мне становилось грустно от того, что я расстаюсь с его героями".
Романы "Баронесса Настя" и "Филимон и Антихрист" - провозвестники всех последующих произведений автора. Над романом "Филимон и Антихрист" он работал долго и особенно тщательно. Написан он давно, лет пятнадцать назад, но звучит так же современно, как если бы писался в наши дни.
Вот отзыв читательницы из Волгограда:
"Большое спасибо за очень хорошую книгу "Филимон и Антихрист". Прочитала прямо на одном дыхании и хочется читать опять, сначала. Какой красочный русский язык, какие глубокие мысли, как ясно показана суть русского человека и этих чертей - антихристов".
Роман этот характерен не только провидческой прозорливостью, но и тем ещё, что в нём предпринята попытка создать новый вид народной эпопеи. Автор как бы спорит с расхожим утверждением некоторых теоретиков об умирании романа как жанра литературы. Их ссылки на всё увеличивающиеся потоки информации, на новые ритмы жизни и дефицит времени он не отрицает, но грозят ли они самому мощному жанру художественной литературы - роману? И автор как бы отвечает: да, грозят, если этот жанр будет скучным, малозначительным и неинтересным. Читать такие фолианты некогда. Но верно и то, что ум человека всегда будет искать ответ на многие вопросы, в том числе и сложнейшие, запутанные лукавыми людьми и всем ходом истории. Человек будущего с ещё большей жаждой устремится в глубь людских тайн, любовных страстей, в мир красоты и величия духа. И кто же удовлетворит эти запросы, если не писатель? И какая же форма литературы более всего способна объяснить человеку его самого? Роман! И более всего - эпопея.
Все эти мысли невольно приходят при чтении романа Ивана Дроздова "Филимон и Антихрист". По размеру он невелик; книга как книга. И даже автор не называет его эпопеей. Но это произведение несомненно эпическое, подлинно народное. В нем содержатся ответы на все важнейшие вопросы времени - и не только того времени, когда оно писалось, но и времени нашего, и того, что грядет, - и, может быть, всего будущего века, который уж стучится нам в дверь.
Но возникает вопрос: как же автор разместил свои ответы на таком малом количестве страниц? Ведь эпопея в нашем понимании - это картины народной жизни, действия масс людей, в ней много героев и еще больше персонажей. Наконец, и по времени она обыкновенно широко растянута, и по месту действия, и по временам года. Одно слово - эпопея!
Да, всё так: эпопея должна многое охватить, чтобы многое сказать. Но, может быть, всё-таки есть какая-нибудь возможность все действия ужать? А персонажей свести на пятачок и дать им меньше времени на выяснение отношений?
Автор "Филимона и Антихриста" находит такие возможности. Он умудряется "протанцевать" на пятачке самый сложный со множеством колен, ходов и пируэтов танец, и танец его получился законченно красивым и совершенным. Иван Дроздов написал эпическое произведение, но уместил его в рамках среднего размера современного романа. А вот как он это сделал - объяснить сложнее. И, может быть, и не надо бы объяснять, подождать бы, когда это сделают критики и литературоведы? Но боюсь, что они и сейчас еще бегают в коротких штанишках. Скажем вкратце об основных секретах автора.
Действующих лиц тут немного, - можно даже сказать совсем мало. Двое мужчин среднего возраста и две женщины - одна молодая, другая совсем юная, она ещё не была замужем. В кругу этих людей и завязывается конфликт, который высветляет все самые главные процессы духовной жизни, текущие в русском обществе. Они же, эти процессы, мы уверены, характерны и для других народов, для других стран, и в этом смысле повествование автора имеет мировое значение. А это, как известно, самое существенное свойство литературного произведения; если в книге есть элементы мирового характера, такая книга обретает особо крепкие крылья; она летит далеко и живёт долго.
Героев романа собрала вместе и соединила великая идея: поиск сверхтвердого материала, открывающего пути к дальним планетам и звёздам, позволяющего создать сверхпрочные и сверхскоростные технологии - материал, о наличии которого в природе лишь догадывались учёные. И создаёт такой материал Николай Филимонов - типично русский человек, простой, бесхитростный, ну, подлинно, персонаж из русских сказок Иванушка-дурачок. Ещё вчера никем не замечаемый, ничем не приметный и даже гонимый, он вдруг становится центром притяжения не только светлых сил, но и, главным образом, сил темных, всяких дельцов и проходимцев. Они стремятся перехватить идею, пожать от неё все плоды и затем поставить открытие на службу своим корыстным интересам. История вроде бы банальная, но заключенная в строгие рамки сюжета, спаянная тонкими швами гармонии и композиции, она постепенно начинает играть роль зеркала, в котором сфокусирована вся наша жизнь, вся судьба России во второй половине двадцатого века, и окольными лучами правдиво и рельефно высвечивает процессы мирового плана. В смысле формы автор не применяет никаких секретов, не делает открытий - он стремится создать не только образ, не только характер, но он искусно лепит тип русского человека. И наделяет этот тип качествами нашего современника, ставит его в наши условия, до боли знакомые каждому из нас, живущему в это тревожное предгрозовое время. Гроза надвигалась, а вместе с нею и ливень, смывший с лица земли самую великую на планете империю. Филимонов работает в институте в тесной и тёмной лаборатории; он сердцем чувствует надвигающиеся беды, ощущает на себе болезненные, почти смертельные удары, но не видит врага. Он фронтовик, герой недавно отшумевшей великой войны, - и там он был богатырем, Ильей Муромцем, крушившим все полчища врагов своего Отечества, - но там он видел врага, он наносил прицельные "точечные" удары, здесь он врага не видит. И слепота его идёт от тех великих качеств и свойств национального характера, которые в открытом бою всегда помогали ему побеждать. Настало время, когда величие его души оказалось его слабостью. Новый враг, более искусный, чем фашисты, знает уязвимые места Ивана и коварно наносит по ним удары.
В романе здоровые силы всё-таки распознали врага и в финале его одолели, но автор всем строем повествования как бы говорит: сегодня мы его победили, но посмотрите, какие несли потери! Завтра эти потери окажутся еще большими. И если не примете мер защиты и обороны, враг в следующей схватке вас одолеет.
Русский народ, Россия и все народы, связавшие судьбу с Россией, не вняли призывам автора, не приняли мер к своей обороне: враг пробрался в Кремль и оттуда объявил на весь мир: Русской империи больше нет, идите, терзайте лежачее тело России.
Да, мы не услышали автора этой провидческой эпопеи, не услышали набатного колокола… Нам могут сказать: мы его и не могли услышать, роман-то напечатан только теперь. Но другие романы этого же автора печатались раньше, в том числе и задолго до проклятой горбачевской перестройки. И там, на страницах тех романов, так же набатно звучал колокол тревоги.