Минут через пять на сером фоне ночной полянки появилась жирненькая движущаяся точка. Я быстро надел строительные рукавицы и бросился вперед. Точка, испугавшись, замерла. Передо мной, свернувшись мячиком, лежал наш первый ежик. Марина поднесла мешок. Я аккуратно взял его рукавицами и опустил на дно.
Мы вернулись на дачу наших друзей перед рассветом. Нас встретила лаем собака на соседней даче – видно, страдала бессонницей или обостренным чувством долга. В мешке у нас было около тридцати ежиков.
Уставшие, мы быстро разделись, оставив мешок с ежиками на пороге. Легли на диван и, обнявшись, заснули.
Мне снилось, что у меня болят глаза, не привыкшие к ночному видению. Я несколько раз просыпался и слышал, как шевелятся и перешептываются завязанные в мешке ежи. Думал о том, что им, должно быть, неудобно, что они могут друг другу глаза повыкалывать своими иголками. Чувствовал себя виноватым, но тяжелое время оправдывало меня. Нам хотелось жить, нам нужны были деньги, но работы для нас не было. И, чтобы заработать, я был готов собирать все, что у меня примут в каком-нибудь приемном пункте и за что мне отсчитают положенное за килограмм или за штуку количество купюр. В конце концов, ежи бы меня простили, знай они о нынешних условиях жизни. Кроме того, я был уверен, что отлавливают их не для умерщвления, а для гуманных целей. Может, для экспериментов, может, еще для чего-нибудь.
Я засыпал и просыпался снова. И снова думал о ежах.
Мы проснулись в полдень. Погрузили мешок на тележку и отправились на остановку киевского автобуса.
На вокзал приехали часам к трем. Пункт приема ежей увидели сразу – это был ярко-зеленый трейлер с деревянной пристройкой, над которой был нарисован большой черный еж. В очереди к окошку стояло человек пятнадцать с портфелями и небольшими хозяйственными сумками. Я, подкатив тележку к очереди, сразу почувствовал собственное превосходство над стоящими впереди меня. Мы обменялись с Мариной торжествующими взглядами.
Когда подошла наша очередь, я поднял мешок на три деревянные ступеньки вверх и, надев рукавицы, передавал аккуратно по одному свернувшихся мячиками ежей в окошко приемного пункта. Там они переходили в руки приятного, по-чиновничьи одетого в костюм с галстуком молодого человека.
Расписавшись за полученные восемь миллионов четыреста тысяч купонных карбованцев, я уже поворачивался, чтобы освободить место следующему сдатчику, но тут приемщик ежей окликнул меня и вручил какую-то карточку.
Отойдя от пункта, мы с Мариной прочитали написанный на ней текст и выяснили, что это было приглашение прийти на Вокзальную площадь тридцатого августа к восьми часам вечера на какой-то митинг дружбы и концерт самодеятельности. Приглашение было невнятным, и я подумал, что исходило, оно скорее, всего от многочисленных американских миссионеров, обычно поджидавших людей в самых посещаемых местах, чтобы вручить им цветной буклетик типа "На пути к Богу" или "Он любит вас".
Чтобы не заезжать домой, мы закупили продукты в гастрономе и снова отправились на дачу Костюковых. Дело было очевидно выгодным, и надо было работать, работать и еще раз работать, чтобы потом, когда возможность зарабатывать на ежах исчерпается, можно было бы медленно проживать заработанные деньги.
Снова горел камин, мы сидели напротив и ожидали темноты.
Обнимая Марину, я думал о ежиках. Думал о том, что природа все-таки сглупила, научив их в случае опасности не удирать, не убегать и прятаться, как делают все остальные звери, а всего лишь сворачиваться, выставляя свои иголки. Может, природа просто не могла предвидеть, что на ежиков будут охотиться люди?
Последовавшей за этим вечером ночью мы наловили два мешка ежиков, и дорога на вокзал была для нас сущей пыткой. Правда, и вознаграждение за пытку было щедрым – на дачу Костюковых мы возвращались с восемнадцатью миллионами в одном из мешков – у приемщика не осталось крупных купюр, и он отсчитывал деньги банковскими упаковками по сто пятитысячных купюр. Там же на даче мы прятали деньги в трехлитровых банках, засовывая их за банки компотов и варений на нижней полке погреба.
Через три дня, сдав очередных ежиков почти на двадцать три миллиона, мы прочитали на пункте приема объявление о прекращении приема ежей. Лафа закончилась, но будущее для нас посветлело – на память о ежиной охоте осталось около шестидесяти миллионов.
Тем же вечером мы съездили на дачу Костюковых, забрали деньги и вернулись домой.
Жара спала. Город чувствовал приближение осени, теряя первые каштановые листья.
Мы бездельничали. Я просматривал газеты объявлений, подчеркивая карандашом номера телефонов, по которым звонить в принципе и не собирался.
– Сегодня тридцатое, – сказала Марина. – Помнишь, у нас приглашение?
– Тебе хочется проповедь послушать? – спросил я.
Она мило пожала плечиками.
– Просто повод прогуляться вечером по городу, – сказала она. – А то тут закиснуть можно, все время в четырех стенах…
– Ладно.
Мы выехали пораньше. Зашли в кафе, съели по мороженому.
На вокзал приехали без пяти восемь. Особого столпотворения я на площади не заметил – все было, как обычно.
Но ровно в восемь со стороны платформы первого пути невнятно пробубнил что-то мегафон, и мы, увидев, что на этот звук отреагировало большое количество людей, примкнули к потоку.
На первом пути стоял странный состав, локомотив которого был покрашен в два национальных цвета – от колес до середины – в желтый, а выше – в голубой.
– Друзья, – сказал в мегафон мужчина лет пятидесяти, стоявший на импровизированной трибуне. – Со словами благодарности мы обращаемся к вам за то, что в этот трудный для сельского хозяйства России час вы охотно пришли на помощь…
– О чем это он? – спросил я у Марины. Она пожала плечиками.
– …благодаря вашему упорному и нелегкому труду этот состав откроет новую страницу в отношениях наших двух стран, еще больше укрепит дружбу и солидарность между двумя нашими великими народами. Ежи, которых вы собрали, восстановят нарушенный природный баланс на российских полях и спасут урожай пшеницы от невиданного прежде нашествия грызунов. Ваш труд имел огромное политическое значение – сытая и стабильная Россия – это прежде всего стабильность в Украине, это мир с большой буквы, это дружба между нашими народами! Низкий поклон вам!..
Оратор отошел от микрофона, и тут на весь вокзал заиграл невидимый оркестр. Заиграл он "Прощание славянки". И состав зашипел, дернулся и медленно поехал.
– Ты понял? – толкнула меня в бок Марина. – Это наши ежики уезжают!
– Понял. – Я кивнул. – Значит, мы опять влезли в политику…
– Брось, – улыбнулась Марина. – Какая это политика!
– Э-э-э! – протянул я. – Подожди! Завтра ты об этих ежах услышишь! Парламент их, наверное, будет три дня обсуждать и искать виноватых!
– Ну и что? Ежам от этого хуже не будет. Лучше тоже.
– А кто их потом возвратит на историческую родину? – пошутил я.
– Какая у ежей родина? У ежей – лес!
Мы вернулись домой довольно поздно и еще долго сидели на кухне, пили чай, считали заработанные на ежах деньги.
Я думал, что человек обычно не знает о последствиях своей деятельности, что бы он ни делал. И никак это не изменить. Марина, когда я ей высказал эту мысль, со мной не согласилась.
А утром, открыв "Киевский вестник", я прочитал о взрыве на Байковом кладбище. Трое погибших и четверо раненых. Все пришли почтить память друга в годовщину смерти. Комментарий события был скупой, но успокаивал совесть – все пострадавшие, по мнению журналиста, имели связь с мафией и проходили по делу об убийстве депутата, правда, дело это было месяцем раньше закрыто.
Последнее приземление
Холодной весной пятого года независимости я возвращался из Германии домой. Старый "боинг" международных украинских авиалиний, исписанный трафаретными китайскими иероглифами, объяснявшими, видимо, что надо делать в случае аварийной посадки, дрожа дюралюминиевыми крыльями, приближался к бетонной полосе Бориспольского аэропорта. Пухленькая стюардесса раздавала декларации. Мне тоже досталась одна, и я в очередной раз усмехнулся, прочитав требование "задекларировать" количество ввозимой национальной валюты.
Вскоре самолет соприкоснулся с бетонкой и побежал уже по земле. Жидко захлопал в ладоши один случайно затесавшийся в число пассажиров иностранец, но быстро прекратил, уловив напряженные взгляды в свою сторону.
Минут через пять после остановки двигателей к самолету подъехал автобус, и пассажиры поспешно заняли в нем места.
Комфортабельный предбанник таможенного зала зажужжал, зашуршал декларациями. Пассажиры разбились на две очереди. По привычке я стал в левую. Двигалась она неспешно, но и я не спешил.
Наконец я подошел к месту радиационного контроля, вдоль меня "прошлись" дозиметром, и дозиметрист, одетый в камуфляж, кивнул головой, мол, нормально. Дальше оставалось пройти общий рентген – таможенники искали перевозчиков опиума, и я уже знал, что опиум глотают в специальных мешочках на время пересечения границы. Вскоре я зашел в металлический бокс и послушно налег грудью на квадратную металлическую раму. Что-то невидимое звякнуло в боксе железом, и я почувствовал бегущие по спине мурашки.
"Еще минут пятнадцать, – подумал я, – и я вырвусь из этого аэропорта".
Наконец дверь бокса открылась, и я пошел дальше по нарисованной на полу желтой полосе, указывавшей путь.
– Паспорт? – вежливо попросил таможенник уже у стола досмотра багажа.
С улыбкой я протянул свой реликтовый советский документ.
– Андрей Юрьевич? – вслух прочитал таможенник и посмотрел на меня так, словно мне следовало кивком подтвердить его правоту. – У вас только одна сумка?
Я кивнул.
– Пожалуйста, пройдите вон туда, в те двери! – широким жестом руки он прочертил направление. – И сумку тоже возьмите!
За элегантными черными дверями я обнаружил что-то вроде комнаты отдыха, заставленной мягкой мебелью. В комнате никого не было. Я прошел к ближнему креслу и уселся.
Обвел взглядом обстановку и заметил в углу под потолком черную видеокамеру.
На душе было спокойно, и я сам себе удивился – отчего это я такой спокойный? Ведь для чего-то меня попросили пройти сюда?
Бесшумно открылась дверь. Вошел мужчина лет сорока пяти в дорогом темно-синем костюме. Правда, ярко-красный галстук и простое, тоже красноватое, лицо к костюму не очень подходили. В руках он держал рентгеновский снимок.
Подошел, присел на соседнее кресло.
– Андрей Юрьевич? – спросил.
Я кивнул.
Он посмотрел на меня, потом поднял снимок на уровень своих глаз и внимательно уставился на него.
– Вы что, врач? – спросил я.
– Нет, но пришлось пройти курсы рентгенологии… – шутливым тоном ответил он. – У вас проблемы со здоровьем… – И он показал мне что-то на рентгеновском снимке, обведенное красным маркером.
– Я знаю про свои проблемы… – сказал я.
– Андрей Юрьевич, я бы на вашем месте сейчас был бы очень нервным, так сказать…
– Почему? – удивился я.
– Ну как же, вы после серьезной операции возвращаетесь домой, на родину, так сказать, а вас почему-то задерживают. А дома жена ждет, нервничает…
Я посмотрел на него пристально. В чем-то он был прав, но после операции я действительно стал удивительно спокойным и невозмутимым, словно мне вырезали всю нервную систему.
Мой безымянный собеседник тяжело вздохнул.
– Знаете, Андрей Юрьевич, я не люблю спокойных тихих разговоров. Я к спорам привык, чтобы с криком, с эмоциями… Как раньше, а сейчас все это как-то не так, все слишком интеллигентно делается… Вы понимаете, о чем я?
– Нет, – признался я.
– Ну ладно, раз вы такой упрямый, расскажу я вам одну интересную историю. Полгода назад, может, помните – об этом много в газетах писали, пропал один кандидат в депутаты парламента от оппозиции… Ну пропал, так пропал, нет тела – нет дела. Так вот, через пять месяцев после этого один киевский писатель едет в Германию на серьезное лечение. Дело в том, что в юности он злоупотреблял коньяком – дешевый был коньяк – ну и, ясное дело, печень не выдержала. Печень – орган хрупкий. И вот едет господин писатель в Германию, везет туда на лечение свою больную печень. Хорошо, что там у писателя друзья, организовали для него медицинскую страховку и сделали вид, что печень у господина писателя именно в Германии заболела. Пусть, мол, немецкие налогоплательщики за него платят, или страховая компания пускай раскошеливается… Не важно. Важно, что посмотрели немецкие врачи на испорченную коньяком печень, покачали головой и сказали, что лечить такую печень без толку. Не вылечишь ее. Надо новую печень ставить. Ну хорошо, новое всегда лучше старого, да? Так вот, господин писатель охотно согласился на операцию. Поставили господину писателю новую печень, подлечили, на месяц в пансион устроили, на воды. Городок красивый, вокруг пышущие здоровьем пенсионеры гуляют. Ну и писатель среди них, как дома. Месяц прошел, заехали за писателем немецкие коллеги, отвезли в Кельн, прощальный ужин в ресторане "Марредо" организовали, по хорошему бифштексу с кровью скушали. А писатель – на диете, для него специально – бараньи котлетки и чтоб без жира. И салат, конечно… Потом переночевал господин писатель в отеле "Энгельбертц" и утром в аэропорт. Что-то вы, Андрей Юрьевич, все равно какой-то спокойный? Может, вам нехорошо? – с надеждой в голосе спросил мой собеседник.
– Да нет, нормально, – ответил я, хотя до меня стало медленно доходить то, что история, рассказанная этим человеком, была довольно точной. Это была моя история, а значит, за мной кто-то постоянно следил! Но зачем? Кто я такой, чтобы за мной такую подробную слежку устраивать?
– Ну вот, наконец-то вы задумались! – довольным голосом произнес мой собеседник. – А то сидели такой спокойный, будто за вами никаких грехов не числится! Ну ладно, отдохните пока. А мне надо выйти ненадолго.
Он поднялся и направился к двери.
– Постойте, – крикнул я. – А мне что же, тут сидеть? Мне домой надо. Вы при желании меня можете и дома отыскать!
– Нет-нет, вы уж останьтесь! – сказал он, обернувшись. – Вам уже спешить не положено. Вы еще не всю историю услышали!
Он вышел, и я услышал, как щелкнул замок в двери.
Я сидел в кресле. Был я действительно озадачен, но не более.
Из верхнего левого угла, из-под потолка на меня внимательно смотрел оптический глаз видеокамеры. Я ему подмигнул.
В комнате было очень тихо, эта тишина казалась мне какой-то стерильной, излишне медицинской, искусственной. В обычной жизни она не существовала.
Снова щелкнул дверной замок, и в комнату вошла молоденькая стюардесса. Она протянула мне точно такой же подносик с авиаобедом, какой я уже получал недавно в самолете.
– Приятного аппетита! – сказала она и вышла. Я сидел в кресле с подносом на коленях. Есть особенно не хотелось, но тишина располагала к какой-нибудь деятельности. И я, сняв со своего авиационного обеда упаковочный целлофан, взял в руки одноразовые вилку и нож и принялся за еду.
Минут через пять та же девушка в форме стюардессы принесла кофе. Вообще-то с кофе я покончил – моя старая печень кофе не переносила, но в этот момент мне было неудобно отказаться, да и печень у меня теперь была совершенно новая, так что опасаться за нее вроде не было необходимости.
Я поблагодарил девушку, она улыбнулась в ответ и ушла.
Вскоре вернулся мой собеседник.
– Ну как, подкрепились? – спросил он. И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Я тоже немного перекусил, теперь мы оба свеженькие, и я продолжу рассказывать вам одну очень занятную историю… Помните, я упомянул о пропавшем кандидате в депутаты? Был он человеком спокойным, тихим, хотя придерживался довольно экстремистских взглядов. Кофе очень любил… Одним словом – западник, искренний националист. И вот – пропал… Не по своей воле, конечно. Искали его долго. А он тем временем еще живой был. Какие-то люди, назовем их бандитами, похитили его и сначала в одном сельском доме спрятали, недалеко от Киева. Потом, когда первая волна поисков прошла, отвезли его связанного на машине в Карпаты, там договорились с офицером одной погранзаставы… Офицер переправил их на военном вертолете в Польшу – недорого, всего за 300 долларов, но вы же понимаете, военные сейчас мало зарабатывают, так что любой приработок их радует… Там, в Польше, их уже ждала машина, и поехали они на север. Не доезжая Щецина, свернули на сельскую дорогу и приехали на небольшой хуторок… Интересно? Хороший сюжет для детектива, а? Вы запоминайте на всякий случай. Этот хутор лет пять назад купил киевлянин, президент одного инвестиционного фонда, которого уже не существует. Вы, должно быть, помните, что ваш отец вложил все свои деньги в три фонда и все потерял. Так вот это был один из тех трех фондов. Этот киевлянин теперь живет в Праге, а на хуторе хозяйничает его старший брат. Он переоборудовал все помещения, закупил дорогое медицинское оборудование. Когда-то он окончил мединститут и пару лет проработал врачом "скорой помощи". Потом он занимался оптовой торговлей спиртным, но недавно снова вернулся к медицине и, надо сказать, процветает… И вот на этот хутор привезли пропавшего кандидата, уложили, так сказать, на больничную койку, тщательно обследовали. Обнаружили некоторые проблемы и стали их устранять. Подлечили печень, я вам уже говорил, что она была немного подпорчена из-за злоупотребления кофе. Подлечили и другие органы. Интересная закономерность – умные люди почти никогда не следят за своим здоровьем. Вот вы, например, тоже… Надо быть внимательнее к себе!.. Ну ладно, вернемся в Польшу. Вам, кстати, интересно? – он пристально посмотрел мне в глаза.
– Да, – сказал я.
Мой собеседник действительно умел рассказывать, и в какие-то моменты я совершенно забывал, где я и почему.
– Когда кандидата подлечили, хозяин этого медицинского хутора провел, так сказать, инвентаризацию всех более-менее здоровых внутренних органов кандидата, после чего составил подробный список этих органов с описанием. Отправил этот список факсом на несколько разных номеров в Европе. Система, надо сказать, отработана у него великолепно. Талантливый организатор. Уже через полчаса он получил ответы. Будущее кандидата было решено. Следующим вечером под общим наркозом ему сделали операцию, так сказать. Разобрали его на отдельные органы, органы поместили в специальные сосуды с раствором. В этом растворе можно долго сохранять и печень, и почки… Недалеко от этого хутора расположен частный любительский аэродром. На него и прилетели несколько маленьких самолетиков за этими органами. Сердце, например, улетело во Францию, и теперь оно бьется в груди одного престарелого банкира. Одну почку пересадили австрийской оперной певице… Ну а печень… печень теперь у вас. Вы понимаете, что это значит?
Я испугался. По правде говоря, в Германии я не задумывался, да и не спрашивал, кто был донором моей новой печени. Мне просто сказали, что обычно органы берут у людей, погибших в автомобильных авариях. Да и думать об этом было как-то неприятно.
– Вот так-то, господин писатель. Теперь вы понимаете, почему вы здесь, а не дома?
– Так что ж мне делать? – спросил я. – Не будете же вы обратно из меня эту печень вырезать? Да и зачем она вам?