Фатен, как в каменный кокон, завернулась в непроницаемое молчание. Она решила оставаться рядом со старейшиной в лачуге его правнука. Она всегда ухаживала за Омром и знает, какое нелегкое это дело. Без нее он не перенес бы этого удара. Другие поначалу занимались бы им, но в конце концов перестали бы уделять ему внимание. Поэтому Фатен и жила в доме патриарха. Омр был ее младенцем. Но бульдозер, уехав, унес с собой душу Фатен. Осталась обессиленная женщина, огрубевшая, молчаливая, как тень, которая, съежившись в уголке, дожидается ночи, чтобы в ней раствориться. Однажды вечером она вернулась в изуродованный сад с рассыпавшимися по спине волосами - она, никогда не снимавшая платка - и целую ночь провела, стоя перед кучей мусора, под которой был погребен смысл ее бытия. Когда я пришел за ней, она отказалась уйти от руин. Ни одна слеза не выкатилась из ее пустых глаз с остекленевшим взглядом - тем взглядом, который не обманывает и которого я научился бояться. Поутру Фатен и след простыл. Мы обыскали всю округу, но она будто испарилась. Видя, как я в тревоге рыскаю по окрестным деревням, и боясь, что ситуация обострится еще более, правнук Омра отводит меня в сторону и говорит:
- Это я отвез ее в Джанин. Она очень просила. В этом случае никто ничего не может сделать. Это всегда так было.
- Что ты несешь?
- Ничего…
- Зачем она поехала в Джанин, к кому?
Правнук Омра пожимает плечами.
- Такие люди, как ты, этих вещей не понимают, - говорит он, удаляясь.
И тут я понимаю.
Я беру такси и возвращаюсь в Джанин; застаю Халила дома. Он думает, что я приехал сводить счеты. Я его успокаиваю. Я всего лишь хочу увидеть Аделя. Тот приходит немедленно. Я рассказываю ему об исчезновении Фатен и о своих подозрениях.
- На этой неделе ни одна женщина в наше движение не вступала, - авторитетно заявляет он.
- А в "Исламский джихад", в другие отряды? Попробуй разузнать.
- Не стоит… Мы и так плохо понимаем друг друга. Хотя у нас нет никаких взаимных претензий. Каждый ведет свою священную войну так, как ее видит. Если Фатен куда-то ушла, попытки ее вернуть бесполезны. Она совершеннолетняя и имеет право распоряжаться своей жизнью. И смертью. Не может быть двойного стандарта, доктор. Если ты решаешь взять оружие, ты должен признать, что и другие вправе это сделать. Каждый имеет право на свою долю славы. Мы не выбираем себе судьбу, но выбрать смерть - это прекрасно. Это демократический способ плюнуть в лицо року.
- Умоляю тебя, разыщи ее.
Адель недовольно и огорченно качает головой:
- Ты так ничего и не понял, амму. Мне надо идти. С минуты на минуту приедет шейх Марван. Примерно через час он будет проповедовать в ближней мечети. Тебе бы следовало его послушать.
Ага, вот оно, думаю я: Фатен, вероятно, приехала в Джанин, чтобы получить благословение шейха.
Мечеть, до отказа набитая народом, оцеплена несколькими рядами ополченцев. Я встаю на углу улицы и наблюдаю за тем крылом здания, которое отведено для женщин. Опаздывающие прихожанки торопливо входят в молитвенный зал через неприметную дверь в задней стене мечети; одни закутаны в черные одежды, на других яркие платки. Фатен не видно. Я обхожу квартал и приближаюсь к двери, которую сторожит толстая дама. Она очень недовольна моим появлением на этой части храмовой территории, куда из соображений благопристойности не осмеливаются заглядывать даже ополченцы.
- Для мужчин проход с другой стороны, - бросает она.
- Я знаю, сестра моя, но мне нужно поговорить с племянницей, Фатен Джаафари. Это очень срочно.
- Шейх уже поднялся на минбар.
- Мне очень жаль, сестра, но я должен поговорить с племянницей.
- А как я ее найду? - нервничает она. - Внутри сотни женщин, и шейх сейчас начнет проповедь. Не вырывать же мне у него микрофон. Приходите после молитвы.
- Вы знаете ее в лицо, сестра моя, она точно здесь?
- Что? Вы даже не уверены, что она тут, и путаетесь у нас под ногами в такую минуту? Уходите немедленно, или я ополченцев позову.
Мне приходится ждать конца проповеди.
Я возвращаюсь на свой наблюдательный пункт на углу улицы и встаю так, чтобы не выпускать из виду мечеть и женское крыло. Колдовской голос шейха Марвана доносится из громкоговорителя, царствует над звездной тишиной, залившей окрестные улицы. То же самое я слышал в машине частника, который вез меня в Вифлеем. Время от времени, в ответ на лирические воспарения оратора, поднимается шум воодушевления…
К мечети подлетает машина, из нее выскакивают два ополченца и на бегу говорят о чем-то по радиотелефонам. Кажется, происходит что-то серьезное. Один из приехавших дрожащим пальцем указывает на небо, другой бежит за начальником. Это человек в парашютной куртке, мой тюремщик. Он подносит к глазам бинокль и несколько минут вглядывается в небо. Вокруг храма возникает суматоха. Ополченцы бегают туда-сюда; трое, тяжело дыша, проносятся мимо… "Если вертолета не видно, тогда, значит, беспилотный самолет", - бросает один из них. Я вижу, как они со всех ног мчатся по улице. У мечети останавливается еще одна машина. Сидящие в ней кричат что-то человеку в куртке парашютиста, с тревожным ревом мотора дают задний ход и едут на соседнюю площадь. Проповедь обрывается. Кто-то берет у шейха микрофон и просит верующих соблюдать спокойствие - возможно, тревога ложная. Как ураган проносятся два внедорожника. Верующие начинают выходить из мечети. Они закрывают от меня женское крыло. Я не могу обойти квартал - если она вместе с другими будет выходить через заднюю дверь, я могу ее не увидеть. Решаю идти к главному входу, пробраться через толпу и войти прямо на женскую сторону… "Расступитесь, расступитесь, - кричит ополченец. - Дайте пройти шейху…" Верующие толкают друг друга локтями, стремясь увидеть шейха поближе, коснуться полы его одеяния. Людская волна подхватывает меня и тащит в гущу толпы; в этот миг имам появляется на пороге мечети. Я рвусь из гущи впавших в транс, стиснувших меня тел, но тщетно. Шейх опускается в свой автомобиль, машет из-за бронированного стекла рукой; телохранители усаживаются по обеим сторонам от него… И - всё. Что-то, змеясь, пролетает по небу и вспыхивает, точно молния, на проезжей части; ударная волна наотмашь хлещет по мне, разметывая скопище народа, державшее меня в плену своей истерии. Миг - и небо взрывается, улица, секунду назад охваченная религиозным порывом, опрокидывается вверх тормашками. Тело какого-то мужчины или юноши, как черный метеор, проносится через кружащийся перед глазами мир. Что это, что?.. Плотная волна пыли и пламени подхватывает меня, швыряет прочь сквозь миллионы осколков. Я смутно чувствую, что меня раздергивает на волокна, что я таю в дыхании взрыва… В нескольких метрах от меня полыхает автомобиль шейха. Два окровавленных призрака пытаются спасти имама из пекла. Голыми руками они отрывают куски раскаленного железа, бьют стекла, набрасываются на дверцы. Я не могу подняться… Завывания машин "скорой помощи"… Кто-то склоняется надо мной, бегло осматривает мои раны и отходит в сторону, не оборачиваясь. Я вижу, как этот человек опускается на корточки рядом с соседней грудой обгоревшей плоти, пробует пульс и делает знак тем, кто идет с носилками. Еще кто-то берет мое запястье и тут же выпускает его. "С этим все…" В "скорой" мне улыбается мать. Я хочу протянуть руку к ее лицу; ни один мускул не слушается. Мне холодно, мне больно, я страдаю. "Скорая" с воем врывается в ворота больницы; санитары распахивают дверцы; меня поднимают и кладут прямо на пол в коридоре. Медсестры на бегу то и дело спотыкаются об меня. Каталки, нагруженные ранеными, снуют туда-сюда в головокружительном танце. Я терпеливо жду, чтобы мной занялись. Не понимаю, почему никто не задерживается возле меня, это странно. Справа, слева кладут тела - еще и еще. Одни окружены родственниками; женщины плачут, стенают над ними. Другие неузнаваемы; их не удается идентифицировать. Передо мной опускается на колени какой-то старик - и больше никто. Призвав имя Господне, он опускает руку на мое лицо и закрывает мне веки. Мгновенно стираются все цвета и шумы мира. Меня охватывает бесконечный ужас. Почему он закрывает мне глаза?.. Я не могу их открыть и тогда-то понимаю: так вот как это бывает; кончено, меня больше нет…
Последним отчаянным усилием я пытаюсь совладать со своим телом; ни одна мышца не шелохнется. Вокруг лишь космический шум: он гудит, захватывает меня пядь за пядью, уничтожает… И вдруг в самой глубине бездны забрезжил еле различимый свет… Он дрожит, приближается, медленно обретает очертания; это бегущий ребенок… его невероятный бег разгоняет мрак, густые тени… Беги! - слышится отцовский голос. - Беги… Северное сияние занимается над роскошными фруктовыми садами; ветви на глазах покрываются бутонами, цветами, гнутся под тяжестью плодов. Ребенок бежит по степным травам, налетает на Стену - и та рушится, будто картонная, открывая горизонт и выпуская на простор возделанные поля, те расстилаются, сколько хватает глаз… Беги… И ребенок бежит, заливаясь смехом, раскинув руки, точно крылья. Дом патриарха поднимается из руин; камни стряхивают с себя пыль, становятся на место в волшебном танце, воздвигаются стены, потолочные балки покрываются черепицей; дедовский дом стоит на солнце, еще прекрасней, чем раньше. Ребенок бежит - быстрее несчастий, судьбы, времени… И мечтай, - кричит ему художник, - помни, что ты прекрасен, счастлив и бессмертен… Сбросив печали, ребенок мчится по гребням холмов, размахивая руками, лицо сияет, в глазах ликование; в объятиях отцовского голоса он взмывает в небо. У тебя все могут отобрать: богатство, лучшие годы, все радости, все заслуги, все до последней нитки - но навсегда пребудут с тобою мечты, они заново создадут украденный у тебя мир.
Примечания
1
Шин-Бет - служба безопасности Израиля, занимающаяся противодействием терроризму. (Здесь и далее - прим. перев.)
2
Ас-Самира (Самария) - историческая область Израиля; г. Самария в IX–VIII вв. до н. э. был столицей Израильского царства. В настоящее время - территория Израиля.