Такси он сдал в аренду. Землю перепродал. Часть денег положил на срочный вклад. На оставшиеся четырнадцать тысяч купил долю в ресторане "Али-Баба".
Жил он в хорошем районе. Костюмы покупал у Блюмингдейла. Ездил в "олдсмобиле-ридженси".
По отношению к женщинам Головкер вел себя любезно. Приглашал их в хорошие, недорогие рестораны. Дарил им галантерею и косметику. Причем событий не форсировал.
Американок Головкер уважал и стеснялся. Предпочитал соотечественниц без детей. О женитьбе не думал.
Три раза он побывал в Европе. Один раз в Израиле. Дважды в Канаде.
Он продавал дома, квартиры, земельные участки. Дела у него шли замечательно. Он был прирожденным торговым агентом. Представителем чужих интересов. То есть человеком без индивидуальности. Недаром существует такой короткий анекдот. Некто звонит торговому агенту и спрашивает: "Вы любите Брамса?"…
При этом Головкер был одновременно услужлив и наделен чувством собственного достоинства. Сочетание редкое.
С Лизой он не переписывался. Слишком уж трудно было писать из одного мира - в другой. С одной планеты - на другую.
Но он помогал ей и дочке. Сначала отправлял посылки. Впоследствии ограничивался денежными переводами.
Это было нормально. Ведь они развелись. А дочка, та вообще была приемная.
Хотя ее как раз Головкер вспоминал. Например, как он зашнуровывает крошечные ботинки. Или застегивает ускользающие пуговицы на лифчике. И еще - как он легонько встряхивает девочку, поправляя рейтузы.
Лизу он не вспоминал. Она превратилась в какую-то невидимую инстанцию. Во что-то существенное, но безликое. В своего рода налоговое управление.
А потом неожиданно все изменилось. У Головкера возникла прямо-таки навязчивая идея. Причем не исподволь, а сразу. В один прекрасный день. Головкер даже помнил, когда именно это случилось. Между часом и двумя семнадцатого августа восемьдесят шестого года.
Головкер ехал на машине в офис. Только что завершилась выгодная операция. Комиссионные составили двенадцать тысяч.
Автомобиль легко скользил по гудронированному шоссе. Головкер был в светло-зеленом фланелевом костюме. В левой руке его дымилась сигарета "Кент".
И вдруг он увидел себя чужими глазами. Это бывает. А именно: глазами своей бывшей жены. Вот мчится за рулем собственного автомобиля процветающий бизнесмен Головкер. Совесть его чиста, бумажник набит деньгами. В уютной конторе его ждет миловидная секретарша. Здоровье у него великолепное. Гемоглобин? Он даже не знает, что это такое. У него все хорошо. Гладкая от лосьона кожа. Дорогие ботинки не жмут. И вот Лиза смотрит на этого человека. И думает: какое сокровище я потеряла!
Так и появилась у Головкера навязчивая идея. А именно: он должен встретиться с женой. Она поймет и убедится. А он только спросит: "Ну как?" - и все. И больше ни единого слова… "Ну как?.."
Головкер представлял себе момент возвращения. Вот он прилетает. Едет в гостиницу. Берет напрокат машину. Меняет по курсу тысячу долларов. А может быть - две. Или три. Потом звонит ей: "Лиза? Это я… Что значит - кто? Теперь узнала?.. Да, проездом. Я, откровенно говоря, довольно-таки бизи… Хотя сегодня, в общем, фри… Извини, что перехожу на английский…"
Они сидят в хорошем ресторане. Головкер заказывает. Лизе - дичь. Себе что-нибудь легкое. Немного спаржи, мусс… Коньяк? Предпочитаю "Кордон бле". Армянский? Ну, давайте…
Головкер провожает Лизу домой. Выходит из машины. Распахивает дверцу. "Ну, прощай". И затем: "Ах да, тут сувениры".
Головкер протягивает Лизе сапфировое ожерелье. "Ведь это твой камень". Затем - пластиковый мешок с голубой канадской дубленкой. Учебный компьютер для Оли. Пакет с шерстяными вещами. Две пары сапог.
Затем он мягко спрашивает:
- Могу я оставить тебе немного денег? Буквально - полторы-две тысячи. Чисто символически…
Он мягко и настойчиво протягивает ей конверт.
Она:
- Зайдешь?
- Прости, у меня завтра утром деловое свидание. Подумываю о скромной концессии. Что-нибудь типа хлопка. А может, займусь электроникой. Меня интересует рынок.
Лиза:
- Рынок? Некрасовский или Кузнечный?
Головкер улыбается:
- Я говорю о рынке сбыта…
Вечером Лиза сидит у него в гостинице. Головкер снимает трубку:
- Шампанского.
Затем:
- Ты полистай журналы, я должен сделать несколько звонков. Хелло, мистер Беляефф! Головкер спикинг. Представитель "Дорал эдженси"…
Шампанское выпито. Лиза спрашивает:
- Мне остаться?
Он - мягко:
- Не стоит. В этой пуританской стране…
Лиза перебивает его:
- Ты меня больше не любишь?
Головкер:
- Не спрашивай меня об этом. Слишком поздно…
Вот они идут по набережной. Заходят в Эрмитаж. Разглядывают полотна итальянцев. Головкер произносит:
- Я бы купил этого зеленоватого Тинторетто. Надо спросить - может, у большевиков есть что-то для продажи?..
Мысли о встрече с женой не покидали Головкера. Это было странно. Все должно быть иначе. Первые годы человек тоскует о близких. Потом начинает медленно их забывать. И наконец, остаются лишь контуры воспоминаний. Расплывчатые контуры на горизонте памяти, и все.
У Головкера все было по-другому. Сначала он не вспоминал про Лизу. Затем стал изредка подумывать о ней. И наконец, стал думать о бывшей жене постоянно. С волнением, которое его удивляло. Которое пугало его самого.
Причем не о любви задумывался Головкер. И не о раскаянии бывшей жены своей. Головкер думал о торжестве справедливости, логики и порядка.
Вот он идет по Невскому. Заходит в кооперативный ресторан. Оглядывается. Пробегает глазами меню. Затем негромко произносит:
- Пошли отсюда!
И все. "Пошли отсюда". И больше ни единого слова…
Мысль о России становилась неотступной. Воображаемые картины следовали одна за другой. Целая череда эмоций представлялась Головкеру: удивление, раздражение, снисходительность. Ему четко слышались отдельные фразы на каждом этапе. Например - у фасада какого-то случайного здания:
- Пардон, что означает - "Гипровторчермет"?
Или - в случае какого-то бытового неудобства:
- Большевики меня поистине умиляют.
Или - за чтением меню:
- Цены, я так полагаю, указаны в рублях?
Или - когда речь зайдет о нынешнем правительстве:
- Надеюсь, Горбачев хотя бы циник. Идеалист у власти - это катастрофа.
Или - если разговор пойдет об Америке:
- Америка не рай. Но если это ад, то самый лучший в мире.
Или - реплика в абстрактном духе. На случай, если произойдет что-то удивительное:
- Фантастика! Непременно расскажу об этом моему дружку Филу Керри…
У него были заготовлены реплики для всевозможных обстоятельств. Выходя из приличного ресторана, Головкер скажет:
- Это уже не хамство. Однако все еще не сервис.
Выходя из плохого, заметит:
- Такого я не припомню даже в Шанхае…
Головкер вечно что-то бормотал, жестикулировал, смеялся. Путал английские и русские слова. Вдруг становился задумчивым и молчаливым. Много курил.
И вот он понял - надо ехать. Просто заказать себе визу и купить билет. Обойдется эта затея в четыре тысячи долларов. Включая стоимость билетов, гостиницу, подарки и непредвиденные расходы.
Времена сейчас относительно либеральные. Провокаций быть не должно. Деньги есть.
Оформление документов заняло три недели. Билет он заказал на четырнадцатое сентября. Ходил по магазинам, выбирал подарки.
Выяснилось, что у него совсем мало друзей и знакомых. Родители умерли. Двоюродная сестра жила в Казани. С однокурсниками Головкер не переписывался. Имена одноклассников забыл.
Оставались Лиза с дочкой. Оленьке должно было исполниться тринадцать лет. Головкер не то чтобы любил эту печальную хрупкую девочку. Он к ней привык. Тем более что она, почти единственная в мире, испытывала к нему уважение.
Когда мать ее наказывала, она просила:
- Дядя Боря, купите мне яду…
Головкер привязался к девочке. Ведь материнская и отцовская любовь - совершенно разные. У матери это прежде всего - кровное чувство. А у отца - душевное влечение. Отцы предпочитают тех детей, которые рядом. Пусть они даже и не родные. Потому-то злые отчимы встречаются гораздо реже, чем сердитые мачехи. Это отражено даже в народных сказках…
Лизе он купил пальто и сапоги. Оле - шубку из натурального меха и учебный компьютер. Плюс - рубашки, джинсы, туфли и белье. Какие-то сувениры, авторучки, радиоприемники, две пары часов. Короче, одними подарками были заполнены два чемодана.
Деньги Головкеру удалось поменять из расчета один к шести. Головкер передал какому-то Файбышевскому около семисот долларов. В Ленинграде некая Муза передаст ему четыре тысячи рублей.
Летел Головкер самолетом американской компании. Как обычно, чувствовал себя зажиточным туристом. Небрежно заказал себе порцию джина.
- Блу джинз энд тоник, - пошутил Головкер, - джинсы с тоником.
Бортпроводница спросила:
- Вы из Польши?
Неужели, подумал Головкер, у меня сохранился акцент?..
В ленинградском аэропорту ему не понравилось. Все казалось серым и однообразным. Может быть, из-за отсутствия рекламы. К тому же он прилетел сюда впервые. Так уж получилось. Тридцать два года здесь прожил, а самолетом не летал.
Головкер подумал: что я испытываю, шагнув на родную землю? И понял - ничего особенного.
Поместили его в гостинице "Октябрьская". Вскоре приехала Муза - нервная и беспокойно озирающаяся по сторонам. Оставила ему пакет с деньгами.
Головкер испытывал страх, усталость, волнение. Больше часа он провел в гостинице, а Лизе так и не звонил. Что-то его останавливало и пугало. Слишком долго, оказывается, Головкер этого ждал. Может быть, все последние годы. Может, все, что он делал и предпринимал, было рассчитано только на Лизу? На ее внимание?
Если это так, задумался Головкер, сколько же всего проносится мимо? Живешь и не знаешь - ради чего? Ради чего зарабатываешь деньги? Ради чего обзаводишься собственностью? Ради чего переходишь на английский язык?
Головкер взглянул на часы - половина десятого. Припомнил номер телефона - четыре, шестнадцать… И дальше - сто пятьдесят шесть. Все правильно. Четыре в кубе… Он совершенно забыл математику. Но телефон запомнил - четыре, шестнадцать… А потом - те же шестнадцать в квадрате. Сто пятьдесят шесть…
Потрясенный, Головкер услышал звонок, раздавшийся в его собственной квартире. Один раз, другой, третий…
- Кто это? - спросила Лиза.
И через секунду:
- Говорите.
И тогда он глухо выговорил:
- Квартира Головкеров? Лиза, ты меня узнаешь?
- Погоди, - слышит он, - я выключу чайник.
И дальше - тишина на целую минуту. Затем какие-то простые, необязательные слова:
- Ты приехал? Я надеюсь, все легально? Как? Да ничего… В бассейн ходит. У тебя дела? Ты путешествуешь?
Головкер помолчал, затем ответил:
- Экспорт-импорт. Тебе это не интересно. Подумываю о небольшой концессии, типа хлопка…
Далее он спросил как можно небрежнее:
- Надеюсь, увидимся?
И для большей уверенности добавил:
- Я должен кое-что вам передать. Тебе и Оле.
Он хотел сказать - у меня два чемодана подарков. Но передумал.
- Завтра я работаю, - сказала Лиза, - вечером Ольга приглашена к Нахимовским. Послезавтра у нее репетиция. Ты надолго приехал? Позвони мне в четверг.
- Лиза, - проговорил он забытым жалобным тоном, - еще нет десяти. Мы столько лет не виделись. У меня два чемодана подарков. Могу я приехать? На машине?
- У нас проблемы с этим делом.
- В смысле - такси? Я же беру машину в рент…
Вот он заходит (представлял себе Головкер) к человеку из "Автопроката". Слышит:
- Обслуживаем только иностранцев.
Головкер почти смущенно улыбается:
- Да я, знаете ли… Это самое…
- Я же говорю, - повторяет чиновник, - только для иностранцев. Вы русский язык понимаете?
- С трудом, - отвечает Головкер и переходит на английский…
Лиза говорит:
- То есть, конечно, приезжай. Хотя, ты знаешь… В общем, я ложусь довольно рано. Кстати, ты где?
- В "Октябрьской".
- Это минут сорок.
- Лиза!
- Хорошо, я жду. Но Олю я будить не собираюсь…
Тут начались обычные советские проблемы. "Автопрокат" закрылся. Такси поймать не удавалось. Затормозил какой-то частник, взял у Головкера американскую сигарету и уехал.
Приехал он в двенадцатом часу. Вернее, без четверти двенадцать. Позвонил. Ему открыли. Бывшая жена заговорила сбивчиво и почти виновато:
- Заходи… Ты не изменился… Я, откровенно говоря, рано встаю… Да заходи же ты, садись. Поставить кофе?.. Совсем не изменился… Ты носишь шляпу?
- Фирма "Борсалино", - с отчаянием выговорил Головкер.
Затем стащил нелепую, фисташкового цвета шляпу.
- Хочешь кофе?
- Не беспокойся.
- Оля, естественно, спит. Я дико устаю на работе.
- Я скоро уйду, - ввернул Головкер.
- Я не об этом. Жить становится все труднее. Гласность, перестройка, люди возбуждены, чего-то ждут. Если Горбачева снимут, мы этого не переживем… Ты сказал - подарки? Спасибо, оставь в прихожей. Чемоданы вернуть?
- Почтой вышлешь, - неожиданно улыбнулся Головкер.
- Нет, я серьезно.
- Скажи лучше, как ты живешь? Ты замужем?
Он задал этот вопрос небрежно, с улыбкой.
- Нет. Времени нет. Хочешь кофе?
- Где ты его достаешь?
- Нигде.
- Почему же ты замуж не вышла?
- Жизнь так распорядилась. Мужиков-то достаточно, и все умирают насчет пообщаться. А замуж - это дело серьезное. Ты не женился?
- Нет.
- Ну, как там в Америке?
Головкер с радостью выговорил заранее приготовленную фразу:
- Знаешь, это прекрасно - уважать страну, в которой живешь. Не любить, а именно уважать.
Пауза.
- Может, взглянешь, что я там привез? Хотелось бы убедиться, что размеры подходящие.
- Нам все размеры подходящие, - сказала Лиза, - мы ведь безразмерные. Вообще-то спасибо. Другой бы и забыл про эти алименты.
- Это не алименты, - сказал Головкер, - это просто так. Тебе и Оле.
- Знаешь, как вас теперь называют?
- Кого?
- Да вас.
- Кого это - вас?
- Эмигрантов.
- Кто называет?
- В газетах пишут - "наши зарубежные соотечественники". А также - "лица, в силу многих причин оказавшиеся за рубежом"…
И снова пауза. Еще минута, и придется уходить.
В отчаянии Головкер произносит:
- Лиза!
- Ну?
Головкер несколько секунд молчит, затем вдруг:
- Ну, хочешь потанцуем?
- Что?
- У меня радиоприемник в чемодане.
- Ты ненормальный, Оля спит…
Головкер лихорадочно думает - ну, как еще ухаживают за женщинами? Как? Подарки остались за дверью. В ресторан идти поздно. Танцевать она не соглашается.
И тут он вдруг сказал:
- Я пойду.
- Уже?.. А впрочем, скоро час. Надеюсь, ты мне позвонишь?
- Завтра у меня деловое свидание. Подумываю о небольшой концессии…
- Ты все равно звони. И спасибо за чемоданы.
Не за чемоданы, обиделся Головкер, а за чемоданы с подарками. Но промолчал.
- Так я пойду, - сказал он.
- Не обижайся. Я буквально падаю с ног.
Лиза проводила его. Вышла на лестничную площадку.
- Прощай, - говорит, - мой зарубежный соотечественник. Лицо, оказавшееся за рубежом…
Головкер выходит на улицу. Сначала ему кажется, что начался дождь. Но это туман. В сгустившейся тьме расплываются желтые пятна фонарей.
Из-за угла, качнувшись, выезжает наполненный светом автобус. Не важно, куда он идет. Наверное, в центр. Куда еще могут вести дороги с окраины?
Головкер садится в автобус. Опускает монету. Сонный голос водителя произносит:
- Следующая остановка - Ропшинская, бывшая Зеленина, кольцо…
Головкер выходит. Оказывается между пустырем и нескончаемой кирпичной стеной. Вдали, почти на горизонте, темнеют дома с мерцающими желтыми и розовыми окнами.
Откуда-то доносится гулкий монотонный стук. Как будто тикают огромные штампованные часы. Пахнет водорослями и больничной уборной.
Головкер выкуривает последнюю сигарету. Около часа ловит такси. Интеллигентного вида шофер произносит: "Двойной тариф". Головкер механически переводит его слова на английский: "Дабл такс". Почему? Лучше не спрашивать. Да и зачем теперь Головкеру советские рубли?
В дороге шофер заговаривает с ним о кооперации. Хвалит какого-то Нуйкина. Ругает какого-то Забежинского.
Головкер упорно молчит. Он думает - кажется, меня впервые приняли за иностранца.
Затем он расплачивается с водителем. Дарит ему стандартную американскую зажигалку. Тот, не поблагодарив, сует ее в карман.
Головкер машет рукой:
- Приезжайте в Америку!
- Бензина не хватит, - раздается в ответ…
На освещенном тротуаре перед гостиницей стоят две женщины в коротких юбках. Одна из них вяло приближается к Головкеру:
- Мужчина, вы приезжий? Показать вам город и его окрестности?
- Показать, - шепчет он каким-то выцветшим голосом.
И затем:
- Вот только сигареты кончились.
Женщина берет его под руку:
- Купишь в баре.
Головкер видит ее руки с длинными перламутровыми ногтями и туфли без задников. Замечает внушительных размеров крест поверх трикотажной майки с надписью "Хиропрактик Альтшуллер". Ловит на себе ее кокетливый и хмурый взгляд. Затем почти неслышно выговаривает:
- Девушка, извиняюсь, вы проститутка?
В ответ раздается:
- Пошлости говорить не обязательно. А я-то думала - культурный интурист с Европы.
- Я из Америки, - сказал Головкер.
- Тем более… Дай три рубля вот этому, жирному.
- Деньги не проблема…
Неожиданно Головкер почувствовал себя увереннее. Тем более что все это слегка напоминало западную жизнь.
Через пять минут они сидели в баре, тускло желтели лампы, скрытые от глаз морскими раковинами из алебастра. Играла музыка, показавшаяся Головкеру старомодной. Между столиками бродили официанты, чем-то напоминавшие хасидов.
Головкеру припомнилась хасидская колония в районе Монтиселло. Этакий черно-белый пережиток старины в цветном кинематографе обычной жизни…
Они сидели в баре. Пахло карамелью, мокрой обувью и водорослями из близко расположенной уборной. Над стойкой возвышался мужчина офицерского типа. Головкер протянул ему несколько долларов и сказал:
- Джинсы с тоником.
Потом добавил со значением:
- Но без лимона.
Он выпил и почувствовал себя еще лучше.
- Как вас зовут? - спросил Головкер.
- Мамаша Люсенькой звала. А так - Людмила.
- Руслан, - находчиво представился Головкер.
Он заказал еще два джина, купил сигареты. Ему хотелось быть любезным, расточительным. Он шепнул:
- Вы типичная Лайза Минелли.
- Минелли? - переспросила женщина и довольно сильно толкнула его в бок. - Размечтался…