- Ибрагим идиот, - сказал Кантонистов, не слыша ее вопросов. – Расстаться с такой женщиной! Глупый человек, - объяснил он с дружеской, доверчивой интонацией и досадливо причмокнул губами.
- Не хотите отвечать. Что за секреты? Я ждала вас вечером того же дня, Ибрагим почему-то тайно пришел...
- Не тайно! – воскликнул Кантонистов. - Зачем ему тайно, если он хотел посмотреть на сына. Он только для этого и летел сюда. Честное слово! Случайно узнал, что я собрался в этот город, - вот и все! Купил танк, взял билет и полетел. Какая тут тайна?
- А почему не пришли вечером?
- Времени нет! Дела! Никакой тайны, честное слово! - похохатывая, говорил Кантонистов. - Если хотите знать о моих делах, вы не поверите! Я любопытный человек, и все! Меня поманили пальцем, сказали, есть уникальное зрелище, а я любопытный... Я живу в бедной лачуге. Зачем мне говорить вам это? Даже не могу пригласить в гости... Я сиделка... Хозяин уехал отдыхать, оставил вонючее животное, я должен кормить его салом... Вы мне не верите? Ха! Я сам себе не верю! - сказал Кантонистов, хлестко шлепнув тугую свою коленку. - Честное слово!
Судя по его странной, но как будто правдивой исповеди, ясно было, что от Ибрагима он кое-что узнал о ней, и Геша терялась теперь в догадках, почему он так откровенен и зачем ему надо было подойти первым.
- Я вам не верю, - сказала она. – Что значит бедная лачуга, сиделка, животное? Что вы мне голову морочите?
Кантонистов взглянул на часы, постучал ногтем по стеклу, сказал решительно:
- Нет десяти... Я не люблю, когда мне не верят. Бросьте ваших пижонов, поехали, я вам покажу лачугу, животное, и вы все поймете. Этот хмырь, вы помните, он приходил к вам, так загулял, что его не прогонишь теперь домой. А мне надоело! Он мне подсунул липу! Это очень смешно.
- Во-первых, - строго сказала Геша, - я не знаю, кто вы и зачем вы здесь... И прошу моих друзей не называть так, как вы изволили их назвать. Или только в лицо, если вы мужчина... Иначе это подлость. А во-вторых... - Геша задумалась на мгновение и твердо сказала: - Поехали.
Этого, видимо, не ожидал Кантонистов и взволнованно воскликнул:
- Я гарантирую!
- Что?
- Все! Безопасность, хорошее настроение. Немножко развлеку и привезу обратно, если вы пожелаете... Клянусь!
- Пожелаю, пожелаю...
Геша вернулась к столу, встретила тревожный, вопрошающий взгляд капитана.
- Я на часок, - сказала она, поведя глазами в сторону двери. - Я обязательно вернусь.
Капитан незаметно кивнул ей и, взяв салфетку, стал торопливо вытирать губы.
- Нет, нет, - сказала Геша, обращаясь уже ко всем, - вы оставайтесь, веселитесь, а мне необходимо отлучиться на часок... Это очень важно. До скорого! – Она помахала стиснутыми пальцами, держа руку возле груди, сощурилась в улыбке, как бы прося прощения, и потаенно спросила глазами у капитана: "Что ты хочешь делать? Ни в коем случае, ты мне не нужен".
"Почему? - так же потаенно спросил насторожившийся капитан. – Я это сделаю, как надо".
"Нет, я прошу тебя. Ты можешь все испортить".
"Хорошо, хорошо, я остаюсь", - ответил капитан и, покорно опустив глаза, положил салфетку на стол.
- Мы вас не отпустим, - сказал диктор. - Я довольно скоро должен родиться, часов через пять или шесть... Как сейчас помню...
Кантонистов ждал ее, надев черную кожу, помог одеться Геше, подержав ее плащ за лацканы, распахнул перед нею дверь, сунув швейцару деньги, взял вскоре частника на "Жигулях", быстро договорившись с ним об оплате. Геша спустилась по ступенькам гостиницы и огляделась по сторонам. Садясь уже в машину, увидела и услышала с нежным чувством облегчения, как на больших оборотах греется двигатель "Москвича", на котором привез ее сюда капитан.
В новенькой, душистой и уютной "шестерке" звучало радио, машина легко разогналась и бесшумно катила по темной улице, освещая серый асфальт ближним светом. Геша удивленно улыбалась, видя боковым зрением не отстающего от них, растворенного во тьме сизого "Москвича".
"Чудак, - думала она с волнением, - он ничего не понял. Ровным счетом ничего. - Но ей было приятно, что Капитан не понял ее и все сделал по-своему. - Так, а теперь мы свернули на Никольскую, - размышляла она. - Ага, понятно... Но что же он хочет предпринять?"
"Москвич" ехал следом метрах в пятнадцати, и Геше казалось, что Кантонистов в любой момент может обнаружить преследование - так явно и неумело вел свою машину по следу капитан, Но Кантонистов, кажется, дремал, уронив голову на грудь. Возле старого двухэтажного дома он огляделся и велел водителю остановиться. Геша заметила, как "Москвич", замигав сигналом левого поворота, проехал мимо и свернул в ближайший переулок, темнеющий с другой стороны улицы, наискосок от дома, куда повел Гешу полусонный и молчаливый Кантонистов.
Темный двор, тусклая лампочка над крылечком, полутьма каменной лестницы, ведущей наверх, четыре двери первого этажа, бряканье и звон ключей, которые Кантонистов вынул из кармана. Одним из них он отпер входную дверь коммунальной квартиры.
Геше стало не по себе, когда он, обняв ее за плечи, подтолкнул в желтый полусумрак длинной и тесной прихожей.
- Соседи, - прошептал он и поморщился.
На деревянной, крашенной в коричневый цвет, филенчатой двери висел тяжелый замок.
- Экзотика! - шепотом сказал Кантонистов, отпирая висячий замок, а потом другой, внутренний.
Он был мрачен и казался очень усталым.
- Что это по-вашему? - спросил он, зажигая свет в маленькой комнатке. - Разве не лачуга?
Геша подумала, что капитан, конечно, заметит свет, зажегшийся в туманном окне, и на душе ее стало полегче.
- Ну, хорошо, - сказала она с усмешкой. - А где животное? Вообще я боюсь собак и ждала какое-нибудь чудовище,
- Подождите, - устало сказал Кантонистов. - Может быть, и увидите... Это, действительно, чудовище...
Геша брезгливо села на краешек стула с грязной засаленной обивкой неопределенного цвета и огляделась. Комната как комната, маленькая, рассчитанная на одного человека, и то очень неприхотливого. Окно заложено картоном. Грязное, мутное стекло. Амбарный замок на столе, куда положил его Кантонистов. Кружевной клочок обгрызенной какой-то... нет! Это была не просто бумага! Это был клочок двадцатипятирублевой купюры! Она удивленно взглянула на Кантонистова, а тот, нахмурившись, смахнул его на пол, как мусор, сделав это слишком поспешно и притом постаравшись скрыть это движение от озадаченной Геши.
- Времени нет! - сказал он, разводя руками. - Некогда .убраться, Я вам говорил! Всюду мусор. Не привык жить без женщины… Женщина в доме - это всегда порядок. У вас не болит сегодня голова? Какое-то проклятие... А собственно, зачем мы с вами приехали в эту лачугу? Скажу откровенно, меня обманули. Я завтра же улетаю домой. Что будем пить? Здесь нет даже приличной рюмки! - Пейте, что хотите, меня увольте. Кантонистов снял пиджак. На покатых плечах, на рубашке маленькие погончики. Взгляд его был потухшим, как будто он обратил его вовнутрь, прислушиваясь к самому себе. Ни улыбки, ни движения на безжизненном, бледном лице.
Достал из маленького холодильника початую бутылку пива, на ходу поддав носком ботинка лежащий на полу кружевной, очень странный клочок купюры, загоняя его под холодильник. Геша заметила это и зябко передернула плечами, А Кантонистов, стоя, кивнул ей, залпом выпил пива из горлышка и зажмурил глаза.
- Вот что интересно! – сказала Геша, поднимаясь. - Вы меня позвали продемонстрировать свое искусство пить из бутылки?
- Подождите, - ответил Кантонистов, махнув рукой. - Мне нужно прийти в себя. Я ж вам говорю, очень устал! Не могу жить, ночевать, спать на паршивой этой постели, боюсь одиночества. Дайте прийти в себя! Мне необходимо с вами поговорить. – И он внимательно, исподлобья, долго смотрел в глаза Геши.
Она с трудом выдержала этот взгляд, чувствуя, как дрожат веки и ресницы.
- Дайте прийти в себя, - повторил он. - Тоска! Вы знаете, что такое тоска? Женщинам не дано почувствовать. У них другие заботы. Тоскующая женщина – это всего навсего женщина, которую разлюбил мужчина. Мыльный пузырь. Простите за откровенность, - сказал он, усаживаясь на кровать.
- Бог простит, - отшутилась Геша.
- Никогда так не тосковал. Никому никогда не жаловался. Цените! Что за город такой тоскливый?
- Уже оценила. Что дальше?
- А дальше? Сядьте, пожалуйста. Стул грязен, как капот грузовика. Что я могу? Садитесь на кровать. Здесь почище. Но вы не захотите, знаю... Как же! И правильно сделаете. На кроватях не сидят. Особенно в таком платье. Красивый цвет: не лиловый, не серый... Ибрагим дурак... – сказал он, превозмогая себя. - Мальчишка, ай-яй-яй!
Речь Кантонистова стала медлительней, тупее, а глаза, взгляд которых был направлен на Гешу, сделались совсем каменными - голубовато-серыми халцедонами в пасмурную погоду, когда ни один лучик не светится в глубине.
- Я думал о вас, - сказал Кантонистов. - Ложился на эту, не знаю, как ее назвать, и единственное мое спасение - вы... Все эти дни вы были рядом…
- У вас больное воображение. Чья эта комната?
- Я ведь не задал вам еще ни одного вопроса, едва ворочая языком ответил Кантонистов, - Мне не хочется слышать и от вас. Устал. Давайте помолчим.
- Глупость какая-то! "Помолчим"!
Перед ней сидел на застеленной кровати дьявольски усталый или мертвецки пьяный человек, принадлежащий к тому кругу друзей Ибрагима, в котором не принято было церемониться с женщинами. Жить просто так из дружеских чувств в "бедной лачуге", не получая выгоду от вынужденных неудобств? Что же его удерживало здесь? Какие-то дела... Почему обрывок купюры валялся на столе? Все это угнетало Гешу, а деньги, которые опять, как когда-то, бросились ей в глаза, наводили на мрачные предчувствия, словно пробудившийся инстинкт пророчил беду, тревожа Гешу и побуждая к каким-то неясным действиям.
В наступившей тишине она услышала вдруг подозрительный шорох в темном углу комнаты. Пращуровский страх холодным дождем окропил кожу.
- Тихо,- шепотом сказал Кантонистов, подняв указательный палец. - Животное идет. Не пугайтесь. Темный угол, с которого не сводила глаза обомлевшая Геша, зашевелился, что-то сдвинулось там, тьма прорезалась светлым пятном и другой тьмой, мелькнувшей в непредсказуемом судорожном движении... Геша попятилась к двери, увидев большую крысу, кинувшуюся в шалом беге к холодильнику... Крик, готовый вырваться из груди, застрял у нее в глотке. Глубоким испуганным вздохом она словно бы загнала этот крик в свою грудь, погасив его ахающей, шепотливой, сиплой струей воздуха.
- Проклятие! - услышала она голос Кантонистова и увидела его бросок к столу, тяжелый и плавный, как погружение в воду моржа или сивуча. - Она смеется надо мной!
Мелькнула рука, схватившая тяжелый амбарный замок. Геша увидела резкий замах и услышала грохот массивного замка, пущенного, как из пращи, в засуетившуюся крысу, которая была отброшена ударом к стене, опрокинута на спину...
- Господи! Что вы делаете?! - воскликнула она, глядя на Кантонистова. - Что это?
- Животное, - ответил он мрачно. - Сушит лапки...
Крыса, вздрагивая в последних конвульсиях, сучила маленькими ножками, словно бежала, бежала в ужасе от мучительной боли, на которую она никак не рассчитывала в этот вполне обычный вечер долгой ее жизни. И не могла убежать.
Все это произошло на глазах у Геши и произошло так быстро, что она не успела всерьез испугаться и, не понимая ничего, схватила плащ. Но Кантонистов, ринувшись в угол, поднял что-то с пола...
- Видите, что она делала, - вскричал он, держа это что-то в руке. - Посмотрите! Мне надоело! Еще немножко, и я сошел бы с ума. Она жрала где-то деньги и делилась со мной огрызками. Вот! Эта пятерка... Да - пять рублей... Она издевалась надо мной! Вот! Смотрите. Вы любопытная, хотели все знать... Смотрите во все глаза и слушайте, иначе я сойду с ума.
Кантонистов облизывал сухие губы и казался в самом деле сумасшедшим. В левой руке его трепетал в трясущихся пальцах клочок синеватой бумаги, в.. правой он держал, как камень, бурый от въевшейся ржавчины тяжелый кусок железа с болтающейся дужкой. Лицо было искажено ужасом, как будто он только что убил человека.
- Вы свидетель, - сказал он, ткнув рукой в сторону дохлой крысы.
Он тяжело дышал, поглядывая то на Гешу, то на замок в руке, в который он вцепился с такой бешеной силой, что побелели пальцы.
- Проклятие! Зачем это нужно? Устал! Честное слово! Вы мне не верите? Вот - убил...
Он взглянул на замок и осторожно положил на стол, огрызок пятерки выбросил на пол. Отряхнул руки, попытался улыбнуться…
И вдруг глаза его подернулись пепельным страхом: дверь в комнату бесшумно отворилась, и человек, стукнув тяжелым чемоданом о косяк, запыхавшись, вошел, возник, образовался, как только что в углу образовалась крыса, валявшаяся теперь с оскаленными желтыми зубами, с мокрой мордой у стены.
Геша метнулась в раскрытую дверь, выбежала из комнаты и, толкнув в коридоре какую-то женщину в тапочках и халате, торопливо прошла, как будто протиснулась к другой, спасительной двери.
На улице хорошо пахло свежим воздухом, тополиными почками и землей. Капитан прохаживался под окном, загороженным картоном, и, увидев бегущую Гешу, поймал ее, схватил за плечо.
- Что? - спросил он. - Этот, с чемоданом, тоже туда? Кто это?
- Не знаю! Я ничего не знаю! Ужас, ужас!
За окном раздался вдруг воплевый рев, который тут же смолк. Грохот сдвинутого стола донесся из комнаты, где только что была Геша, и глухой стук... И наступила тишина.
4.
До сих пор Геша не могла без волнения вспоминать дьявольское это дело. Труп Кантонистова она, конечно, видела, чуть не упав в обморок, но в расследовании убийства, разумеется, не участвовала. Подробности дела знала только по рассказам капитана и подполковника, который, кстати, в мае пошел на повышение.
- Дали папаху, - говорил он, пряча довольную улыбку. - Скорей бы зима, Георгина Сергеевна! Щегольнуть хочется! Перед зеркалом покрасовался - смешной какой-то я в ней, а жена говорит - ничего. Ничего так ничего! Придется теперь папаху темно-серого каракуля хочешь не хочешь носить.
Таинственное дело с крысой и деньгами раскрылось довольно легко. В толстой стене комнаты бывший ее съемщик, скоропостижно скончавшийся одинокий старик, некий Петров Иван Захарович, под видом естественного холодильника вырубил нишу в кирпичной кладке, обшил ее досочками, сделал деревянные полки и дверцы и стал туда ставить кастрюли с супом или картошкой, мясо или рыбу, которые в зимние месяцы покрывались инеем, и прочую снедь... Пока не пришла нужда в тайнике.
Давнее дело с ограблением кассира, с пропажей восемнадцати тысяч рублей, предназначенных для оплаты рабочим текстильной фабрики, лежало мертвым грузом в архивах местной милиции.
Когда тайник был обнаружен и из него извлекли четырнадцать тысяч семьсот тридцать семь рублей, частично превращенных в бумажную труху хозяйственной крысой, устроившей себе гнездо в тайнике, подполковник присвистнул с удивлением, вспомнил, разглядывая фотографию старика, рецидивиста Ивана Захаровича, с которым был когда-то знаком по долгу службы, держа его в памяти под кличкой "Ваня-клык", и понял с досадой, что дал промашку, не потревожив в свое время одышливого старичка, поверив Петрову, что тот в глухой завязке и с прошлым своим покончил навсегда. Однажды только этот Петров возник в памяти, удивив подполковника и вновь насторожив его.
Было это в теплый дождливый денек, двенадцатого августа, накануне дня рождения жены подполковника. Гостей позвали именно двенадцатого, потому что число это выпало на субботу. Подполковник в гражданской одежде, под японским зонтиком, в поисках подарка зашел в ювелирный магазин, носивший название "Изумруд", и, минуя отдел изделий из золота, прошел туда, где продавалось серебро и полудрагоценные камни.
В фирменном магазине было жарко и безлюдно. Две миловидные женщины лениво обслуживали старого толстяка, который внимательно разглядывал ожерелье из лазурита. Недорогие камушки васильково-синего и небесного цвета сияли в пухлых его ручках шлифованными, сглаженными гранями, Неторопливо, как четки, перебирал их в пальцах внимательный покупатель. Пестрые осколки окаменевшего неба издавали тихий звон капели.
Продавщицам было скучно в дождливый день. Одна из них сказала сквозь зевоту, рассчитывая на ответную шутку:
- Сначала ожерелье, потом золотые серьги потребует, а там, глядишь, и перстень с бриллиантом. - Это уж как водится, - ответил старый живчик, раскачиваясь над стеклянным прилавком. - Покажите, пожалуйста, голубушка, другое ожерелье. Может быть, найдется совсем синее. Камни эти бывают изумительного цвета. Лазурит приносит счастье.
- Счастье приносит не камень, - со вздохом откликнулась другая продавщица, - а мужчина!
- Золотые слова! – сказал толстячок со стариковской лаской в голосе. – Я мог бы отстегнуть и покрупнее сумму. Но человек я приметчивый и в счастье свое не устал верить. Вам, красавицам, оно дается легко, а мне всю жизнь пришлось гоняться за ним, как за солнечным зайчиком. Авось, думаю, камушки теперь помогут. Тайна в них огромная... Нам с вами не понять.
Приглядываясь и прислушиваясь к толстячку, который, словно бы смазанный жиром, плавал в тяжелом душном воздухе, кокетничая с молоденькими женщинами, подполковник решил и жене купить в подарок недорогое это украшение. А толстячок все рассматривал, все разглядывал, перебирая в пальцах тяжеленькие, налитые синевою камушки.
Был он в просторном, засаленном костюме темно-елового цвета, в желтой плетеной шляпе и в промокших на дожде, дамских как будто бы туфельках, испещренных черными дырочками.
"Ваня-клык! - чуть ли не воскликнул подполковник, когда тот обернулся к нему, скользнув темным нефтяным взглядом. - Ты смотри, какой привереда! Давно ли в телогреечке вернулся, а уже камушки разглядывает".
- Иван Захарыч, не узнаешь? - сказал подполковник с усмешкой.
- Как же не узнаю, - ответил Петров, отрываясь от темно-синего великолепия. - Сразу узнал. Вы еще на улице были, узнал.
- Вон ты какой! Зоркий… Чтой-то тебя на камушки потянуло?
- Нервы поистрепались...
- При чем тут нервы?
- Как при чем?! Камушек за камушком, из руки в руку, один за другим. Это отвлекает. Теплые, живые, приятные на ощупь... И думать с ними легко. А года мои такие, что только и осталось о боге думать. Жизнь была тяжелая, если знаете, если припомните.
- Интересно, какого же ты бога взял на вооружение?