Я расправил плечи и сел. Оглянулся. В отдалении расположились с удочками несколько пацанов. Крепких, смуглых, в ярких просторных трусах-плавках, настоящих израильтян… И невольно вернул взгляд к моим бледнокожим изнеженным с виду недавним соотечественникам. Не первый раз я слышал о вражде между аборигенами и вновь прибывшими в страну. Особенно среди ребят. Это удручало. Не сама вражда – подумаешь, кто в детстве не задирается? Меня удручала причина неприязни и более того – методы: жестокие, безоглядные, целенаправленные, нередко с трагическим исходом. Читая статьи в газетах об инцидентах в школах, на улицах, в общественных местах, вслушиваясь в истории, какими делятся на пляжах, я испытывал горечь и ярость. Боже ж ты мой, неужели тысячелетняя история ничему не учит?! И является ли человек "венцом мироздания"? Или он примитивное существо, естественной средой обитания которого является смрадное болото, несущее гибель и ему, и семени его, и семени семени его? Забывая уроки прошлого, он вновь и вновь испытывает судьбу, ступая на тропу ненависти к ближнему. Почему люди, собранные со всех концов мира, гонимые ненавистью и злобой, собравшись наконец вместе на своей земле, сеют, в свою очередь, между собой раздор? Месть за тысячелетнее унижение? Но кому? Таким же, как и они сами, только другого оттенка кожи? Или просто выход нервной энергии у одних проявляется вандализмом, у других – мордобоем, у третьих – просто звериным криком в пространство, к звездам… В чем корень этих ядовитых всходов?!
На родину своих предков приехали новые люди, в большинстве своем высокообразованные специалисты. Их появление создало реальную угрозу тем, кто давно обустроился в этой стране. Тем, кто не хочет ничего уступать, считая, и справедливо считая, что, пройдя тяжелую дорогу, они вправе пожинать плоды своих трудов и лишений.
Но жизнь – это движение, постоянная эволюция. Остановка, консервация – беда даже для государства с глубокими экономическими корнями. Что же касается такого государства, как Израиль, окруженного врагами, это не просто беда, это физическая гибель.
– Хозяин сказал папе, что изобретения ему не нужны. Что он и так хорошо зарабатывает на своей фабрике, – ответил на мой вопрос маленький рыболов. – У него работают местные евреи и арабы. Олимы ему не нужны.
– А что папа?
– Ничего. Бегает с утра, ищет работу. С мамой.
– А ты бездельничаешь?
– Почему? Я собирал апельсины у мошавника, за пять шекелей в час. Но меня уволили. И Витьку уволили, он продавал мороженое.
– Ладно, ладно… "Уволили"! – обиделся второй мальчик. – Он сам прогорел, мой хозяин. Все равно скоро в школу.
– А в школе как?
– По-разному, – ответил тот, в кепке; его звали Саша.
– Непривычно, – поправил Витька. – Вы были в израильской школе? – На мой отрицательный жест он воскликнул: – У вас что, нет детей?
– Есть. Дочка. Только она уже взрослая, совсем взрослая. И живет в Нью-Йорке.
– А почему вы тогда живете здесь?
– Н у… Я не живу здесь, я в гостях.
– Ах, вы гость?! – разом воскликнули рыболовы. – Это другое дело. И вы не думаете сюда переезжать?
Сколько раз подобный вопрос мне задавали не только в Израиле или Америке, но и дома, в России! Кто с любопытством, кто с состраданием, кто с жалостью. Бывало, и с пониманием.
Ответить на этот вопрос сложно не потому, что я не могу определенно ответить сам себе, сложно оттого, что многие, не принимая мой ответ, считают его недомыслием, проявлением глупости, а то и просто кокетством. Да, трудно устоять на ногах в стремнине среди обвала несущихся потоков воды. Так много составляющих в этом конкретном поступке – оставаться жить в стране, где родился, где прошла вся жизнь, где все срослось с тобой как кожа. Или уехать из страны, где если не ты сам, так твои дети, твои близкие испытывали незаслуженное унижение только за то, что в паспорте параграфом пятым записано иное происхождение… Куда ехать? Где нет пометки в паспорте, где ты не испытываешь унижения своего достоинства, но все остальное не твое, ничто не связывает тебя с прошлым, нет зарубок твоего детства? Где все надо начинать заново? А можно ли родиться заново? Да. Некоторые могут сказать прошлому: "Сгинь!" – и все начать сначала. Другие приходят к этому через мучительные сомнения. А третьи, вроде меня, не могут перешагнуть черту. И не только не могут, но и не хотят, а это главное. Пытаются оправдаться: дескать, было бы мне лет на двадцать меньше, да и другая, более практичная, чем литература, профессия, тогда иное дело, тогда бы не задумываясь упаковал чемоданы…
Честно говоря, это не просто ширма, ограждающая от истинного отношения к проблеме. Ведь я не только принял сразу мысль о расставании с дочерью в далеком семьдесят восьмом году, но и всячески помогал ей с отъездом. А в те годы сие было актом и решительности, и определенного риска. Сколько семейных уз распалось, сколько разочарований и слез. Меня поддерживала в столь сложном решении уверенность в том, что дочери при существующей системе ничего не светит, ее уделом будет прозябание и страх. Трудно было разглядеть в фундаментальной государственной структуре приближение перемен. А для себя, как для литератора, я понимал – нет на земле более изломленного и трагического места, доведенного в трагизме до фантастического абсурда, чем Россия.
Может казаться кощунством "узкопрофессиональный" интерес, но это не совсем так. Интерес связан в тугой узел с болью за горемыку-страну, свою страну. И не злорадства ради я собирал материал для очередной работы, пропуская сквозь себя судьбы будущих героев – то таксистов, то путейцев, то торгового люда, то сотрудников архива. Каждое погружение в чужую жизнь оборачивалось новым неизведанным познанием. Так творческое начало подминало личную жизнь. Или это оправдание, а на самом деле я просто не могу навсегда покинуть Россию – не могу, и все! Пророс я здесь. Возможно, это особая форма мазохизма, болезни странной, необъяснимой. Такое не просто понять, да еще мальчикам со смешными обиженными лицами.
– Я бы тоже… лучше приехал в гости, – неожиданно заключил Саша.
– Чего так? – спросил я.
– Так, – потупился мальчик. – У нас, в Москве, было много друзей. А тут мы вдвоем с братом. Когда на нас нападают, становимся спиной к спине, как Тяни-Толкай, и отбиваемся.
Витька кивнул.
– И потом, в школе… Учителя садятся на стол, а ноги кладут на стул. Ученики лежат вповалку на полу. Не понятно – где учительница, а где ученики. Мне это не нравится. Девчонки приходят в школу: пальцы в золотых кольцах и маникюр, на лице штукатурка. Да и мальчишки с серьгой в ушах… Нет, мне это не нравится.
– А мне нравится, – вставил Витька.
– А… ты вообще у нас анархист. Забыл, как тебя звезданули по голове палкой?
– При чем тут это? – нахмурился Витька. – Мы говорим о школе.
– Ему долбанули по голове палкой, потому что он "русский". – Саша отмахнулся от брата. – Их было человек десять, марокканцев, а нас двое. Хорошо, подскочил полицейский. Он разогнал марокканцев. Он орал: "Сволочи! Из-за вас, чернозадых, прокакаем страну!" Он был белый, тот полицейский. Но не из русских, наверное поляк. Или румын. Хотя румыны тоже не любят русских.
– Ладно тебе. Дядя спрашивает о школе, а ты… – Витька шмыгнул вздернутым, типично славянским носом. – Мне нравится в школе. Когда мы появились, ребята притащили гоменташи, угощали нас. И подарками завалили. Удочки подарили. В школе ничего, жить можно. Вот на улице – другое дело. Такая же интифада, от этих сабров все можно ожидать, как от арабов. Они завидуют нам, что можем купить автомобиль без налога, а им даже нечем заплатить за квартиру. Как будто кто-то из нас может купить этот автомобиль.
– А еще был случай, точно как "Вестсайдская история". Вы видели "Вестсайдскую историю"? Ее тоже сочинил еврей, по фамилии Бернштейн…
И мальчишки, перебивая друг друга, поведали мне историю, которая произошла в Бат-яме… Парень-сефард влюбился в девочку из России, брат которой организовал отряд самообороны. Он запретил своей сестре встречаться с сефардом. События развивались. В результате драки погибло несколько подростков. Дело дошло до обсуждения в правительстве вопроса отношений между этническими группами, но разразилась война в Персидском заливе, и о "Бат-ямской истории" забыли.
– Во время войны – да, все наконец поняли, что они евреи. Отношения стали другими, – заключил старший брат Витька.
Война в Персидском заливе была для новых репатриантов огромным потрясением. О войне рассказывали так, словно страна принимала прямое участие в военных действиях. Впрочем, как считать. Война не только передовые позиции, но и тыл, а Израиль оказался в тылу. В домах выделялись наименее уязвимые помещения на случай бомбежки. Окна заклеивали лентами, запасались водой, продуктами. Сутками люди сидели, вслушиваясь в радиосообщения, ожидая начала тревоги, ожидая конца тревоги.
Противогазы оказались самым необходимым предметом. Отсутствие опыта газовой войны сказывалось на качестве противогазов. Нередко люди задыхались, особенно пожилые. Да и молодым было несладко сидеть в противогазах часами в неизвестности – сообщения по радио были хоть и регулярными, однако на русском языке информация давалась сухая, короткая, как правило в конце передачи. А то и вовсе не передавалась. Сие тоже загадочно и необъяснимо.
Впрочем, если поразмыслить шире, меня всегда поражало за рубежом какое-то пренебрежение ко всему, что идет из России. Возможно, истоком подобного отношения являлся скепсис к самой системе, строящей коммунизм. Словно к неразумным детям. Иной раз вначале и проявлялось какое-то любопытство, а в дальнейшем – пренебрежение и усмешка. И беру на себя смелость заметить, что даже страха – того страха, которым мы долгие годы ублажали себя, – страха перед нами не было. Нередко этот "страх" поддерживали те или иные зарубежные деятели, газеты, формируя общественное мнение в своих политических целях, а мы принимали, раздуваясь, точно индюки перед соперником. В оборот запускались огромные деньги, и всем это было выгодно, кроме рядовых налогоплательщиков… Да, нас не боялись, нас игнорировали – и наших туристов, и наших дипломатов, и наших специалистов, словом, всех, кто представлял такую неразумную систему, при которой большая страна не имеет конвертируемую валюту. Даже успех выдающихся деятелей нашего искусства подавался с определенным снисхождением, как относятся в столицах к провинциалам. И подобное отношение тянется за нашими гражданами как тень, даже если и вырвешься из системы. Надо обладать мощной "личной центробежной силой", чтобы разорвать притяжение, не многим подобное удается.
С другой стороны, это отношение вызывает у наших людей спесь и чванство – как самозащита от не принимающей их среды. Что нередко удивляет Запад. Это не только отсутствие культуры, но и просто самозащита. Отрезо-чек истории, в которую попал народ огромной страны, дал ощутимые результаты. Вот и приходится скрепя сердце чувствовать к себе снисходительное пренебрежение, как к надоевшему больному.
"Что вы говорите чепуху?! – кричал мне кое-кто из репатриантов. – Мы же уехали оттуда. Они, эти сефарды и сабры, должны нас на руках носить! Такие приехали специалисты! Какие врачи, какие инженеры! А они нос воротят".
Я избегал споров, ни к чему. Речь шла не о квалификации того или иного специалиста, речь шла о зловещей тени, что отбрасывала его прошлая среда обитания…
– Вообще-то вы молодцы, – говорил мне мой друг, бывший коммандос, а ныне поэт Нахум. – Если бы не ваше "первоклассное" оружие, вряд ли американцы так легко добились успеха в Персидском заливе.
Я лишь пожал плечами, мысленно согласясь с хранителем сейфов банка "Дисконт".
– Тем более вы должны с уважением относиться к олимам из России, – пошутил я. – Представляешь, если бы у Ирака было достойное оружие! Вряд ли мы с тобой тут вели сейчас беседы.
– Вели бы, – уверенно ответил Нахум. – Жаль, тебя не было здесь во время войны. Какой подъем был у людей!
– Подъем? А теперь вот – спуск, – отпарировал я. – Мне не очень нравится отношение к нашим олимам в Израиле.
– Слушай, ты оставляешь впечатление довольно ограниченного человека. Нельзя требовать от впервые попавшего на море, чтобы он хорошо плавал. Ему надо как следует побарахтаться. А там он или выплывет, или утонет. Когда мы приехали сюда, было куда хуже, чем сейчас, а нашим отцам еще хуже. Многие скулили, многие сбежали. А мы остались. И живем как люди. Потерпите и вы, ничего страшного. За свободу надо платить несвободой, так же как за день платят ночью.
– Нахум! Как коммандос, ты прав, – ответил я. – А как поэт… неудачная метафора. Люди согласны платить. Но когда враждуют дети одной страны только потому, что у них разный цвет кожи…
– Да, это плохо, – ответил Нахум. – А что, в стране, откуда ты приехал, не было драк? Русских среди русских, татар среди татар? Почему тебя так волнуют драки среди евреев? Ты, писатель, по-моему, хороший антисемит.
Я выкатил глаза от изумления.
– Да-да… Сам того не желая, ты проявляешь антисемитизм, выделяя евреев из толпы народов. Понимаешь?
– Ты хотел сказать: шовинист, – поправил я с усмешкой.
– Нет. Антисемит… Не прощая евреям то, что прощаешь другим народам, ты тем самым становишься антисемитом, мой дорогой.
Я задумался. Черт возьми, в этом была глубинная правда. Правда, идущая от иудейских пророков: все люди равны, и грехи их равны, так же как и добродетели. Тогда как же быть с "избранным народом"?
– Он "избран" не перед другими народами. Он избран перед Богом. Бог дарует своему народу испытания, с тем чтобы результат этого испытания вверить остальным. В этом его и "избранность", понял? А не в том, что евреи лучше других… А всякие там Штемлеры переворачивают заветы Бога в свою сторону.
– Не понял твоего обобщения, – всерьез надулся я. – При чем тут Штемлеры?
– А ты знаешь, кто такой был Штемлер? В Германии, тогда, в двадцатые и тридцатые годы? Профессор Берлинского университета, теоретик и основоположник национал-социализма, идейный учитель Шильгрубера, принявшего фамилию своего деда Гитлера…
– Ну знаешь!.. – опешил я. – Действительно… сидишь в своем банке, читаешь от безделья всякую дрянь. Тоже нашел мне однофамильца. Я знаю, что Штемлеры держали до революции в Херсоне магазин готового платья. А я даже в Коммунистической партии никогда не состоял.
– Ладно, ладно. Разнервничался. Никто не шьет тебе родство с социал-негодяем. Я имею в виду, что определение "избранность народа" кое-кому на руку. Можно столкнуть лбами. Кому же понравится, что кто-то избран, а ты нет…
– Хорошие испытания дарует евреям Бог, – проворчал я. – Тысячелетия гонения. Инквизиция. Холокост. Опять же окружение арабских государств.
– Именно. Да! Окружение арабских стран! – воскликнул Нахум. – Посмотри вокруг. Как выглядела раньше эта земля, до сорок седьмого года, до образования Государства Израиль? И как сейчас она выглядит! Поезжай в любой кибуц. А потом поднимись на гору Хермон и с высоты брось взгляд на Сирийские земли, на Ливанские земли. И увидишь, какой наша земля была раньше. Сравни!.. Вот в чем суть испытаний, ниспосланных Богом своему народу. Именно в этом сравнении, если хочешь, корень мирового антисемитизма. Народ выходит из испытаний очищенным и сильным. Я не говорю об уровне интеллекта – для того чтобы преодолеть препятствия в той же диаспоре, еврей должен обладать семью пядями во лбу, быть на голову выше. Иначе не пробиться. Вот тебе и естественный отбор. Это всем известный, истинный, классический источник антисемитизма. Кому понравится, что кто-то преуспел больше тебя, тем более в стране-метрополии, где все, казалось, создано только для тебя… Но есть и другая основа для антисемитизма. Региональная, что ли. Наша, ближневосточная. И разглядеть ее можно опять же с горы Хермон… Правители арабских стран могут многое, сидя на нефтяных кладовых, но единственное, что они не в силах сделать, так это изменить пейзаж. И пейзаж этот доступен не только правителям, но и простым арабам, бедуинам, феллахам. Никуда пейзаж не спрячешь. Простые-то они простые, но тоже соображают. Почему на тех же землях, через плюгавую речушку Иордан у евреев цветут райские сады, а у них, у арабов, – камни да пески, бараны дохнут? В том, что им лень работать, что целыми днями сидят в чайхане, а вламывают женщины, – в этом им признаться не хочется. Надо искать виноватого. А кто виноват? Евреев своих у них почти нет, осечка. Значит, виновато правительство. В Израиле руководители толковые, вот и живут как люди, а нам, в арабских странах, с правительством не повезло, не думают о народе. Правительство, в свою очередь, понимает опасность заразительного примера к западу от реки Иордан. Надо бы подобно соседу закатать рукава, начать работать, тем более Израиль еще в Декларации независимости торжественно призвал арабов установить сотрудничество и брал на себя часть общих задач развития Ближнего Востока. А ведь арабам было что перенять у соседа во благо своего народа. Но лидерам арабского мира плевать на свой народ. А удержаться у власти они могут с помощью испытанного метода – антисемитизма. Переведя общественно-социальную проблему в религиозно-национальную. Надежно и безотказно. Аллах акбар! И арабский мир хватается за ятаганы. Правда, не все. Турция, к примеру, на эту возню смотрит сквозь пальцы. Во-первых, пейзаж далеко, во-вторых, и сами могут работать. А Ирак, к примеру, хоть и далеко, но работать не может. Так что, если начинают брызгать слюной в какой-нибудь народ, верный признак, что тот народ неплохо сложил свою жизнь, – заключил Нахум. – Бог слишком поторопился. Создав человека, он не особенно позаботился о его нравственности. Когда спохватился и передал Моисею свои наставления, было поздно. Человек к тому времени познал упоение от гибели себе подобного. Кровь пьянит сильнее вина, человеку кажется, что он воистину могуч и всесилен. Так что Бог тут дал промашку. Или Моисей замешкался, спускаясь с горы Синай с десятью заповедями в портфеле. А когда наконец спустился, то застал народ в непристойных оргиях и греховном поклонении золотому тельцу. Сгоряча Моисей раскокал скрижали, пришлось вновь возвращаться на Синай, за вторым экземпляром. Словом, пока Моисей бегал туда-обратно, все и произошло, порок генетически овладел человеком…
– Но прости меня, – перебил я Нахума, – Моисей был из евреев, при чем тут антисемитизм? Выходит, именно евреи передали всем народам земли гены вражды и алчности.
Нахум посмотрел на меня, как на тяжелобольного:
– Ты забыл, бедняга, речь идет об Избранном народе. Народе, с которым Бог решил провести эксперимент по усовершенствованию человечества. А множество народов жило на земле и до евреев и в одно и то же время. Так что мерзкие замашки появились у людей сами по себе. Просто евреев Бог пытался исправить. Возможно, поэтому он и рассеял их по миру, чтобы они несли людям божеское намерение.
– А получилось наоборот. Где бы евреи ни появлялись, национализм прорастал новым всходом.
– Увы. Это лишний раз подтверждает, что грех первороден. И гибель человечества заложена в самом его рождении. Если человек не одумается и не вернется к Богу.