Занято. Он набрал снова. Трубка пикала короткими гудками. Он прошелся по платформе и бесцельно пересчитал цистерны, стоящие на запасном пути. Двенадцать. С кем она может сейчас разговаривать? Фонари за вокзалом мигали бледным розовым светом. Двое пьяных расставались и никак не могли расстаться. Может быть, позвонила теща? Она частенько звонит по вечерам. Игорь вернулся в будку и набрал тещин номер. Длинный гудок. Он нажал на рычаг и вновь набрал свой номер. Занято. Игорь прикинул: если вернуться на дачу, перенести рассаду с веранды на кухню и дождаться, пока прогорит печка, то он успеет на десятичасовую электричку. В полдвенадцатого будет дома. Проверить, чтоб не мучаться, жену -- чем она там занимается в двухкомнатной квартире, уложив сына спать? Ведь баба захочет, черт захохочет... Все мы хороши, пока нас не поймают на плохом. Игорь закурил и протер запотевшее стекло будки. Постукивало в висках. Устал. Не ел ничего с утра. Он вновь приготовил пятиалтынный, но номер набирать не спешил. Пусть она закончит разговор, пройдет несколько минут и тогда позвонит он. Скажет ли, что болтала с кем-то по телефону? Это важно...
-- Алле? -- Настя подошла к телефону не сразу.
-- Привет, -- сказал Игорь. -- Только сейчас выбрался тебе позвонить.
-- Ну как ты там?
-- Да ничего... Сейчас поем да лягу спать. А вы как?..
-- Маратка спит, я стираю. Подожди секунду, я воду выключу... -- Игорь жадно вслушивался в шорохи, раздававшиеся в трубке. Вот хлопнула дверь на кухне, и Настя оживленно проговорила: -- Слушай, сейчас твоя сестра звонила...
У Игоря отлегло от сердца.
-- А чего она?
-- Да бог ее знает. Полчаса, говорила, а чего хотела, я не поняла. Сказала, что на выходные приедет на дачу, посмотреть, что ты там строишь...
-- Я же ей все объяснял. Сказал, что теплица у забора, никому мешать не будет. Она сказала, что не против...
-- Ну, не знаю. Сказала, что они тоже вроде собирались теплицу строить, но теперь, наверное, не получится, потому что две теплицы на одном участке нельзя...
-- От, елки зеленые, -- вздохнул Игорь. -- Начинается... Ну, чего еще говорила?
-- Спросила, где мы этим летом жить собираемся: у родителей на даче или там, у вас.
-- А ты чего?
-- Сказала, не знаю еще. Как ты...
-- А чего же? Сказала бы, что у нас. Мы же с тобой обсуждали.
-- Да не знаю... -- обиженно сказала Настя. -- Она так со мной иногда разговаривает, словно я ей что-то должна. Или в чем-то перед ней виновата...
-- Ну ладно, ладно, -- сказал Игорь. -- Не бери в голову. Это характер такой...
-- Характер... То вдруг зачем-то начнет твою Татьяну вспоминать, что вот, мол, она ей звонила. Неужели она не понимает, что мне это неприятно? Я считаю, это просто бестактно. И главное, не первый раз такое...
-- Ну ладно, ладно... -- Игорь подумал, что с сестрой надо переговорить -- пусть умерит свою изощренную язвительность; нечего клевать девчонку. Конечно, она понимает, что Насте неприятны разговоры о Татьяне, потому и напоминает, что они с ней подруги. -- Как там Маратка?
-- Да покашливает немного. Температуру измерила, вроде нормальная. Тьфу, тьфу, тьфу!.. Как рассада? Растет?..
-- Растет. Сегодня почти теплицу закончил. Завтра собираюсь пленкой покрывать.
-- Ну ты даешь! -- восхищенно сказала Настя. -- А когда приедешь-то?..
-- Приезжай лучше ты. Мне сейчас каждый час дорог. Отдай в субботу Марата родителям и приезжай...
-- Попробую, -- неуверенно сказала Настя. -- У папы в субботу, кажется, лекции, а мамуля выходная. Я ей завтра позвоню... -- В трубке запикал таймер, и Настя заторопилась: -- Ты там чего-нибудь варишь?
-- Варю, варю...
-- Надо было макарон тебе дать, да я забыла.
-- У меня еще греча есть и суп в пакетах... Ну пока, сейчас прервут.
-- Целую тебя!
-- Что?..
-- Це-лу-ю!..
-- Я тоже целую. Пока...
И только на даче, нарезая в тарелку с дымящимся супом лук, Игорь вспомнил о своем намерении поехать домой и проверить жену, но тут же отмахнулся устало от этой мысли: "Там все в порядке..."
Сполоснув под рукомойником посуду, он налил в кружку кипятка, бросил в него два пакетика чая и, оставив чай остывать, пошел на веранду проверить рассаду.
Темно-зелеными ковриками с небольшими проплешинами курчавились в ящиках капустные сеянцы. Два хрупких листочка, напоминающие сердечки червонной масти, глянцево блестят на ниточке ростка -- трудно поверить, что из него вырастет хрустящий кочан или плотный вилок цветной капусты. Поверить трудно, но подрастают -- стебельки стали толще и наливаются сине-зеленой густотой. Игорь легонько тронул ладонью упругий ворс сеянцев. Молодцы...
Порадовали и огурцы. В нескольких ящиках из земли проклюнулись белые ворсистые дужки -- верный признак, что скоро появятся и листочки; эту нехитрую премудрость он помнил с детства, когда вместе с отцом сажал в картонные баночки из-под сметаны огурцы для огорода. Баночка разрезалась, и росток вместе с комом земли опускался в лунку на грядке. С огурцами все в порядке...
Восемь ящиков с кабачками Игорь перенес в кухню и поставил стопкой у печки. Ростков пока нет -- только в одном ящике чуть приподнялась земля под мохнатой, как и у огурцов, белой дужкой, но так и должно быть: кабачки посажены позднее, всходят дольше, и сейчас им нужны тепло и влага. Игорь накинул на ящики пленку, но, поразмыслив, снял ее и переставил ящики в новую стопку, обрызгивая их теплой водой из пластмассовой леечки. Так будет и влажно и тепло. Он вновь укутал ящики пленкой.
Сеянцы помидоров походили на обыкновенную травку -- вытянутые мутно-зеленые листочки. И только слабый фиолетовый отлив стебелька подсказывал, что из них должно вырасти нечто отличное от вульгарной травы. За помидоры Фирсов опасался более всего. Культура южноамериканская, требовательная к солнцу и теплу и -- как предупреждали книги -- в младенчестве особо капризная. И уж вовсе не знакомая Игорю по его огородной практике -- не сажал никогда отец помидоров.
Хорошо росла астра. Всходы были дружные во всех двенадцати ящиках, и за них Игорь особенно не волновался -- астру можно было сеять и в открытый грунт в конце апреля -- начале мая; астра легких заморозков не боится. Он выдернул из земли несколько тонких и длинных травинок и еще раз прошелся вдоль стеллажей. На термометре плюс шестнадцать. Игорь поднес ладонь к электрической печке и ощутил приятное тепло в меру нагретого металла. Открыл пошире дверь на кухню и закурил. Надо подкормить помидоры селитрой. Селитра развивает корневую систему растения и помогает ему двинуться в рост. Так написано в книгах.
Игорь надел рукавицы и принес с плиты два бака с теплой водой. Нераспечатанные пакеты с удобрениями стояли под стеллажами. Игорь бросил в бак две ложки снежно-белого порошка, и тот растворился не дойдя до дна. Палкой перемешал воду в баке, снял с леечки сито и стал теплой струйкой поливать землю в ящиках, стараясь не брызгать на растения. Опустошив первый бак, надел на носик лейки ситечко и зачерпнул чистой воды из второго бака. Теперь он поливал рассаду сверху, смывая случайные брызги удобрений.
Ящики с сеянцами помидоров Игорь тоже перенес к печке, но не составил в одну стопку, как кабачки, а уместил повыше от холодного пола -- на доски, положенные между двумя табуретками. Четыре ящика первым этажом и четыре ящика вторым -- на колышках, выступающих снизу.
Получилось вполне симпатично. Игорь положил на колышки верхних ящиков две рейки, прихватил их мелкими гвоздиками и набросил поверху кусок пленки. Крыша из пленки слегка провисла, и Игорь поднатянул ее, засунув свисающие концы пластика под дно нижних ящиков. Блеск! В таком микропарнике рассаде не страшны никакие случайные сквозняки и перепады температуры. Подумав, он снял с вешалки ватник и положил его под закрытую дверь второй комнаты, примыкавшей к кухне - прикрыл холодную щелку. Затем Игорь налил в кастрюлю воды из чайника и поставил ту кастрюлю на металлический кожух трамвайной печки, гревшей веранду. Кипеть вода не будет, но теплый парок от нее пойдет, а это важно. Принес из своей комнаты коврик, свернул его трубочкой и уложил на порог уличной двери. Порядок...
Сел за стол и хлебнул остывшего чая. Нет, не порядок... Игорь принес из комнаты тетрадь с разлинованными листами и отметил в графе "Помидоры" недавнюю подкормку. Только затем не спеша закурил, снял с гвоздя над столом наколотый лист бумаги с перечнем дел на сегодняшний день и принялся читать его, вычеркивая выполненные пункты.
Эта операция -- вычеркивания -- определенно доставляла ему удовольствие. Еще в студенческие годы накануне сессии он вешал на стенку в глубине секретера список лабораторных и курсовых работ, зачетов, экзаменов и иных сопутствующих дел, обязательных к выполнению, и по вечерам, усаживаясь за полированную столешницу, брал в руки красный карандаш и с удовлетворением, словно освобождаясь от части взваленного на плечи груза, зачеркивал освоенные позиции. После сессии Игорь снимал покрасневший листок, пробегал глазами по всем пунктам и, торжественно порвав бумажку, нес ее в печку. Затем открывал вьюшки и щелкал зажигалкой. Бумага чернела и корчилась. Игорь приносил проволочную корзинку, забитую черновиками сданных контрольных и курсовых, гасил свет и устраивал в изразцовой печи маленький ритуальный костер.
Теперь Игорю было не до ритуалов. Два пункта из пяти хвостами тащились в завтрашний день: покрыть теплицу пленкой и окантовать грядки под капустную рассаду. Он перевернул лист на чистую сторону, чиркнул в углу "25.IV." и, поглядывая на сетевой график, который висел над столом, прихваченный к стене липкой лентой, составил себе задание на завтра. Помимо теплицы, деревянных коробов для капустных грядок, в которых под пленкой будет доращиваться капустная рассада, и прочих текущих дел, включая посадку новой партии огурцов из пяти ящиков, Игорь записал пункт архиважный, без которого все его коммерческие устремления могли пойти прахом, а цифра 3000, записанная карандашом в кружочке заключительного события сетевого графика, к коему сбегались стрелки от промежуточных событий, расположенных левее, могла потерять значащую тройку и превратиться в ничего не значащие три ноля. Пункт этот выглядел так: "Искать бабку. Поговорить с Вешкиным?"
Утром, едва коснувшись ногами пола, Фирсов глянул в окно на свою стройку и стал торопливо натягивать штаны. Снег в добрые два пальца толщиной лежал на стропилах и балках, облепил деревья -- Игорь отдернул занавеску, -- покрыл грядки, дорожки, забелил канаву с жухлой прошлогодней травой и опустился на каждую рейку забора мягкой пушистой шапочкой. Зима!.. Фирсов надел сапоги, тельняшку и вышел на веранду. На снежном фоне окон зелень рассады казалась неправдоподобной. Игорь наклонился к ящику с астрой. Жива! Капуста? Тоже жива. И даже в ящиках с огурцами за ночь завелась зелень! Мохнатые дужки вытянули из земли головы, распрямились и теперь тянули к свету два бледных листочка, склеенных желтоватой чешуйкой семечка. Ах да огурчата!.. Игорь не удержался и потянул одно треснувшее семечко. Листочки разлепились с едва слышным щелчком и стали плавно раскрываться... Игорь засмеялся. Живы, бродяги! А что им сделается -- на градуснике плюс двенадцать, кастрюля на кожухе электропечки дышит легким паром, от окон не дует...
Игорь сдвинул ногой уложенный у порога коврик, открыл дверь и, оставляя на снегу черные следы, пошел к зеленому домику.
К полудню Фирсов покрыл стены теплицы пленкой. Тоненькие планки, гибкие и узкие, как дранка, -- он набрал их на свалке ДСК -- плотно прижимали пленку к стойкам. Игорь зажимал меж зубов мелкие гвозди, вытягивал их по одному и быстро тюкал молоточком. Протравленные антисептиком планки отливали свекольным цветом. Несколько раз Игорь ходил греть над плитой руки и смотрел рассаду. Снег, выпавший на влажную землю, известное дело, долго не пролежит, растает. Но что впереди? А ну как завернет ночью под минус десять? Вешкину хорошо, у него угольный котел в подвале, трубы с горячей водой -- ананасы средь зимы вырастить можно, а что делать с трамвайными печками, если вырубят к вечеру электричество? Может быть, есть смысл держать рассаду в теплице только днем, а на ночь заносить в гарантированное тепло дома? Игорь смотрел на веселую зелень в ящиках и думал о том, что теперь этих ребят одних надолго не оставишь -- он их посадил, ему за ними и смотреть.
Покрыть крышу пленкой оказалось труднее: поднялся ветер и прозрачное полотнище никак не хотело ложиться на стропила. Только когда Игорь привязал к его углам по половинке кирпича, подпачканная землей пленка стала покоряться. Ветер, соблазнявший ее взлететь, поддувал то слева, то справа, кружил вокруг теплицы и даже неведомым образом забирался внутрь строения и оттуда выдувал прозрачные пузыри, но Игорь, словно десантник, укрощающий парашют, действовал быстро, точно, расчетливо. Он натянул трепещущую пленку с одной стороны теплицы, прихватил ее в нескольких местах мебельными гвоздиками, перебежал на другую сторону -- прихватил там и тут же принялся приколачивать с торцов планки, заранее проколотые гвоздями. Пленка всколыхнулась, сердито щелкнула сорвавшимся с гвоздя хвостом -- Игорь усмирил хвост двумя новыми гвоздями и застучал молотком -- коротко и дробно. Когда Игорь приколачивал последнюю планку, повалил снег -- густой и мокрый. Игорь занес в теплицу ведерко с гвоздями и молотком, смахнул с табуретки свои земляные следы, сел на нее, закурил и поднял голову к быстро теряющей прозрачность крыше.
* * *
...В теплице Игорь провел семь дней. Каюсь! Ровно на семь дней я оставил своего героя.
А дело было так. Чуть раньше жданного и чуть позже гаданного в Москве вышла моя первая книжка (точнее сказать, книжица толщиною с мизинец), и в полном соответствии с тезисом "каждый труд должен быть оплачен" мне прислали причитающийся гонорар, некоторую часть которого я тут же постарался употребить на то, что еще недавно всемерно, но безуспешно порицалось. А именно: я назвал гостей и принялся выслушивать поздравления и комплименты под звон бокалов. Разделить со мною радость первой удачи охотно соглашались люди самые разные: друзья-литераторы -- им я рассказывал о своих творческих планах и, указывая на пишущую машинку с зажатой в каретке 86-й страницей, на которой томился в теплице бедный Фирсов, хвастался, что пишу обалденную повесть, они кивали и начинали рассказывать про свои не менее обалденные повести, эссе и романы; несколько шоферов из бывшего моего гаража -- они говорили, что уважали меня, уважают и будут уважать, как бы ни сложилась моя дальнейшая творческая судьба, а также интересовались, сколько я получил денег за книжку и изумительно быстро притаскивали откуда-то водку; приходили знакомцы с окрестных дач -- я отдавал им долги, наливал, кормил остывшими шашлыками и просил ни на что не обижаться. "Какие обиды, сосед! -- обнимали они меня. -- Если что надо, заходи! Всегда пожалуйста. А хочешь -- отзыв на твою книгу накатаем..."
Можно сказать, гость шел косяком.
Удивительные люди посетили нас с женой в сию приятную для нашей семьи неделю. Сын, к счастью, деревенствовал в последнее дошкольное лето у бабушки, и его знакомство с пестрой вереницей папиных визави не состоялось. Помнится, заходил даже какой-то фокусник, которого я обнаружил около колонки, отправившись поутру за водой. А может, и акробат. Жена на всякий случай перепрятала деньги, велев мне отвернуться. Служитель культуры тем временем сидел на улице за столом и в ожидании обещанной чарки ел из тюбетейки смородину. Захаживал люд разный и в основном приятный.
Приехал романист, писавший предисловие к моей книжице, я вытащил его из дачного поселка уважительным письмом, отправленным с нарочным, -- благо ехать всего две остановки. "Что-то ты, братец, разошелся, -- гудел романист, слушая сетования моей жены на чрезмерно затянувшееся празднование, и подмигивал мне. -- Пора завязывать. Пора, пора". Романист говорил, что теперь дела мои пойдут, главное начать, да, лиха беда начало, говорил он, если есть первая книга, то будет и вторая, это хорошо, что я бросил работу, -- работу всегда найдешь, -- зато теперь у меня есть время писать. "Ты сейчас что-нибудь пишешь?" -- спрашивал романист. "Угу, -- кивал я, -- пишу. Заканчиваю. -- И под строгим взглядом жены поправлялся: -- Не совсем заканчиваю, но середину перевалил". -- "Ну пиши, пиши, -- говорил он. -- У тебя получается. Собственно, уже получилось. Угу". И аппетитно закусывал грибочками.
Приехали из города два школьных приятеля и один не школьный -- их я достал по телефону тайком от жены. Школьных жена приветила, а не школьного отправила быстро. Но я успел дать ему с собой.
И мне было радостно, что все эти люди, навещавшие и навестившие меня, -- близкие, друзья, хорошие знакомые, малознакомые и не знакомые вовсе, -- все эти люди радуются моему, пусть и незначительному, но успеху, любят меня и теперь будут любить еще больше. Люди любят, когда их любят. И я не исключение.
Но по мере того как гость избывал и все более светлела ликом жена, я ощущал растущее беспокойство, связанное, как я безошибочно определял, не с суммой ухлопанных на застолье денег, а с тем, что я изложил на восьмидесяти с лишним страницах и собирался излагать дальше. Да, несомненно, причина состояла в моем изложении: мне казалось, что и стиль не хорош, и слог дурен, и герой мой раскрыт не глубоко, и все остальное: язык, синтаксис, завязка, фабула, перипетии, готовящаяся развязка -- все плохо, плохо и, вообще, -- не повесть, а хлам, типичное не то, как говорят в Одессе. Хотя жене и нравились отрывки, которые я давал ей читать. Но что жена! При чем здесь жена?.. Нет, так писать нельзя. Сие есть неуважение к читателю.
И самое главное: возжелав описать жизнь Игоря Фирсова во всей ее полноте и глубине, я тем не менее заскользил по поверхности, ухватившись за сюжет, как воднолыжник за натянутый трос фала, лавируя меж красных буйков запретных тем, набирая очки и снискивая снисходительные кивки судей. "Но к черту сюжет! -- думал я, выпариваясь на пятый день в бане. -- Отпустим буксир, сбросим лыжи, спасательный жилет и побарахтаемся в холодной и не совсем прозрачной воде. Нырнем поглубже, сколь хватит воздуха, и понаблюдаем: вот мерно колышутся темно-зеленые водоросли; вот стайка рыбной молоди делает поворот "все вдруг"; вот пень-коряга, напоминающий своими темными очертаниями осьминога с картинки, -- все боятся осьминога; а вот под покалывание в ушах открывается дно: светлеют камушки, буреют истлевшие консервные банки, разбитые бутылки опасно торчат острыми краями; старый ботинок, который так любят изображать карикатуристы на крючке незадачливого рыболова, тут как тут; какое дно без зубастого ботинка?.."
Догадываюсь, что скажет редактор. "Эх-ма, -- скажет он, -- писал, писал и дописался. Не токмо уши автора торчат из текста, а и весь он вылез с банным веником в руках и красным кроличьими глазами. Хорошо, хоть срамные места шайкой прикрывает. Тьфу!"