Имена этих женщин на слуху, о них пишут и спорят, их произведения входят в шорт-листы главных литературных премий. Собранные вместе под одной обложкой, эти тексты позволяют понять, "как эпоха отражается в женских зрачках, что за вкус у нее, что за цвет".
"Мир, описанный в этой книге, движим женщиной. Женщина здесь живет изо всех сил и не сдается до последней минуты. Она сама может выбрать, быть ей счастливой или несчастной, – она может всё" (Захар Прилепин).
Содержание:
Захар Прилепин - Женщина выходит на свет 1
Анна Андронова 2
Ирина Богатырёва 13
Алиса Ганиева 17
Анастасия Ермакова 21
Полина Клюкина 23
Наталья Ключарёва 25
Анна Козлова 26
Майя Кучерская 29
Ирина Мамаева 38
Анна Матвеева 40
Анна Старобинец 44
Марина Степнова 54
Примечания 58
14. Женская проза "нулевых"
Захар Прилепин
Женщина выходит на свет
Здесь нет мужчин.
Речь не о том, что мужчин не обнаружилось среди авторов – это ж антология женской прозы, им и делать тут нечего.
Мужчин почти не видно в текстах.
Есть дети, есть отцы, деды – а собственно мужчины героинь будто бы запропали куда-то.
Видимо, это миф, когда говорят, что мужчины вполне могут обойтись без женщин, зато вот женщины без сильного пола не могут совсем, никак.
Могут.
По крайней мере, с недавнего времени.
Мир, описанный в этой книге, движим женщиной. Женщины здесь – тихие подвижники не быта (или не только быта), а бытия.
Не сказать, что мужчины вовсе ни при чём – их, в общем-то, еще ждут, по ним даже скучают – но они всё равно где-то на периферии женского зрения и сознания.
На мужчин будто бы махнули рукой: что взять с них, нечего.
Мужчина никакой не центр женского мироздания – как зачастую кажется самим мужчинам. В лучшем случае, это нелишний атрибут. Только не понятно чего. Никак не счастья.
Поверьте на слово, я не ставил себе цели собрать тексты, где отражены именно такие взаимоотношения меж мужчинами и женщинами. Мне всего лишь хотелось найти хорошие, знаковые вещи, написанные теми авторами, что начали публиковаться и обрели известность в "нулевые" годы.
Здесь, может быть, кого-нибудь не хватает. Начиналось десятилетие, например, с Ирины Денежкиной – но она, говорят, родила и лет десять как забросила прозу, мы даже не стали ее беспокоить.
В любом случае, как говорил один мрачный тип: "Других писателей у нас для вас нет". Это именно те пишущие женщины, чьи имена были на слуху в последние годы, они получали (или претендовали на) главные литературные премии, о них писали и спорили.
В основном публикуемые здесь рассказы и повести я читал раньше, и так или иначе они цепляли меня. Но, собрав тексты воедино, я их, естественно, перечел заново, чтоб посмотреть, что получилось. Мне хотелось понять, как эпоха отражается в женских зрачках, что за вкус у нее, что за цвет. Какие детали эпохи наглядны, каких нет вовсе.
И выяснил, говорю, что тут нет мужчины-героя. Во всех смыслах слова "герой".
Нету его.
Есть Аркаша в повести "Вариант нормы" Андроновой – но он, скорей, сын своей матери и никакой не муж, – да и будущая жена тоже воспринимает его как большого непричесанного ребенка.
Гриша в "Кукуше" Майи Кучерской – тоже почти сын; в любом случае, не муж точно. Муж, правда, у героини есть – но он в буквальном смысле убегает. Не смог перенести ожидания – жена застряла в лифте, и пришлось полчаса ее ждать. Разве это возможно? Сбежал.
Женщина рожает у Букши в рассказе "Ночи нет" – муж не сбежал и даже, что удивительно, не спит, но всё равно где-то далеко, и в своей дали он тоже какой-то перепуганный и суетливый. Кричит жене, страдающей в родовых схватках: "Ну, ты давай!" "Даю", – отвечает ему она.
Одна бабка Мамаиха у Анастасии Ермаковой вспоминает, что будто бы ее когда-то украл жених, но когда это было! Может, этого жениха и не существовало вовсе.
Да, в рассказе "Фотография" Кучерской целая череда замечательных мужчин – но они все умерли давно. В 1920 году, в 1937‑м, в 1943‑м. Только на фотографии и остались.
Есть вроде как мужчина в рассказе Козловой "Однажды в Америке" – но вообще какое он имеет там значение? Он носитель мужских половых признаков, и больше ничего. "Никаких отношений нет, – меланхолически, как о давно отболевшем, говорит героиня Козловой. – Никакой любви нет. Он просто хочет секса. Просто секса. Секс – это не плохо. Когда занимаешься с мужчиной сексом, может даже показаться, что ты нужна ему. К черту всё".
Героиня рассказа "Тихий ужас" Ключарёвой появляется на заброшенной окраине города одна, с ребенком – и тоже без мужчины. Где он? О нем даже не упоминается.
Есть в "Танюше" Полины Клюкиной мужик – сидевший, стрелявший, ломаный, – но это и не человек уже, а то, что от него осталось. Ничего уже почти не осталось, прямо говоря. Пока он дотащил свою любовь до Танюши, даже речь его стала то ли лаем, то ли воем, а у самой Танюши вырезали матку.
Лучше бы эти мужчины и не появлялись вовсе.
В рассказе "Татина Татитеевна" Марины Степновой у героини рак. Муж героини держится изо всех сил, но все-таки однажды не вытерпит и прошипит жене: "Когда же ты наконец подохнешь…"
Единственный любимый женщиной мужчина на всю эту книгу – муж героини в повести Анны Старобинец "Живые". Но он, к сожалению, умер. Его, кажется, убили.
Еще когда-то был любимый мужчина у героини по кличке Росомаха в рассказе Ирины Мамаевой, но, как вы, наверное, уже догадались, он тоже умер. Утонул.
Такая вот картина.
Впрочем, что это я. У той же Старобинец в рассказе "Семья" главный герой как раз мужчина. Кажется, неплохой парень, зовут Димой, собак дрессирует, пьет не больше четырех дней подряд. Одна печаль: он потерялся – как мужчина, как отец и как герой. Потерялся до такой степени, что даже автор рассказа не в состоянии его найти и определить куда-нибудь. Прочитайте и поймете, о чём я.
Всем собравшимся здесь авторам ничего толком не поделать с мужчинами. Пользы от них никакой – только морок, стыд, смерть. Любить их возможно только мертвых.
Характерно, что женщина во всех вышеназванных текстах все-таки, изо всех сил, живет и не сдается до последней минуты. Хотя жить ей приходится, судя по некоторым внешним признакам, в настоящем аду.
Тихий, бережно хранимый женский ад в рассказе Андроновой "Золотая рыбка". Ненавязчивый, книжный ад в рассказе Степновой "Бедная Антуанетточка" и вполне себе оформившийся ад в ее же рассказе "Татина Татитеевна". Как на отломившейся льдине в мерном, бредовом аду плывет героиня "Оттепели" Полины Клюкиной. Прочь из ада покупает билет героиня рассказа "Тихий ужас". К слову сказать, название "Тихий ужас" можно дать любому из текстов этой антологии, и оно будет очень кстати.
В свой личный ад спускается героиня "Кукуши" Майи Кучерской, которая после посещения старца выкрикивает в окно своей машины бесовской рэп:
Старцы все перемёрли!!!
Старцев на свете нет!
Они!
Давно!
Сдохли!
Христиане скушали!
Их!
На обед!
Но, знаете, женщины как-то понемногу обустраиваются даже в аду.
Находят там какую-то стеночку, чтоб повесить любимую фотографию, приступки, чтоб постелить половичок, кнопку в черной комнате, чтоб вызвать монтера и включить свет, огонь, чтоб подогреть ребенку завтрак. Ребенка надо накормить обязательно. Если не ребенка – то кого угодно тогда: старушку, собаку, соседа.
У Росомахи в рассказе Мамаевой, как мы уже знаем, утонул муж, но она собрала целую колонию из алкоголиков, бывших уголовников и бомжей: холит их, лелеет и хранит, приучила работать и жить, жить, жить дальше. Потому что они сами давно разучились это делать.
– Христос воскресе, – приносит Кукуше в рассказе Кучерской весть наркоман и негодяй Гриша. "Ладно, можно еще пожить", – решает героиня легко и крепко.
Непрестанный тихий ужас клубится вокруг женщины – но он не уживается внутри ее. Даже в душе никому не нужной целую жизнь бедной Антуанетточки не уживается.
"Я жива, здорова, свободна! Я хожу, говорю, могу поднять лицо вверх и увидеть солнце, и небо, и грачиные гнезда на липах. Могу дышать, и смеяться, и прыгать на одной ножке. Могу вызвать огонь, а потом прекратить горение. Я обычный человек, как все, совершенно нормальный и сама могу выбрать, быть мне счастливой или несчастной. Я могу всё", – говорит героиня "Варианта нормы" Андроновой.
Как это просто, точно, не по-мужски: я сама могу выбрать, быть мне счастливой или несчастной, – я могу всё.
Мужской вечер превращается у Алисы Ганиевой в ночь, а для женщины ночи нет – какая же это ночь, в конце концов, когда у Букши пришлось всю ночь рожать нового человека, Росомаха искала весь день и все-таки нашла своего потерявшегося алкоголика, а героиню "Недальнего плавания" погладил по щеке когда-то бросивший ее отец.
Мужчины растворяются в темноте. Женщина выходит на свет: у нее нет другого выхода.
Ночи нет. Нет.
Захар Прилепин
Анна Андронова
Анна Александровна Андронова родилась в 1972 году в г. Горький.
Окончила Нижегородскую государственную медицинскую академию. Работает врачом в отделении неотложной кардиологии.
С 2001 года пишет повести и рассказы. Публикуется с 2004 года. Постоянный автор журнала "Огонек", в 2007 году стала лауреатом внутрижурнальной премии "Автор года". Рассказы и повести печатались в журналах "Волга XXI век", "Наш современник", "Юность", в сборниках и антологиях.
Автор книг "Пусть будет…" (Н. Новгород: Книги, 2004), "Побудь здесь еще немного" (М.: Астрель, 2011), "Симптомы счастья" (М.: Астрель, 2011).
Не замужем. Воспитывает троих сыновей.
Золотая рыбка
Алеша за неделю болезни вытянулся, оброс и стал похож на домовенка Кузю из мультфильма. Первый день у мальчика нет температуры. Чтобы не сглазить, про себя добавляет Евгения Сергеевна, Женя. Она стоит в дверях кухни и наблюдает, как Алеша сидит за столом и ест сметанную булку, запивая ее молоком. У него сосредоточенно двигаются уши, лоб под густой челкой вспотел, щеки пылают. Весь он погружен в еду, после нескольких дней в пижаме и жидкого бульончика с ложки эта булка – победа. Мягкая, с дырочками на золотистой корке, пахнущая ванилином и душистым хлебом. Алеша берет ее обеими руками с синего блюдца, откусывает маленький кусочек и жует, потом глотает, на мгновение замерев, вытягивает губы трубочкой и запивает из большой керамической кружки с Винни-Пухом на боку. Женя встает на цыпочки, чтобы лучше видеть, почти не дышит. Алеша пьет крупными глотками, и Женя тоже глотает вместе с ним, чувствуя во рту вкус и тепло кипяченого молока, сохраненные толстыми стенками кружки.
Булка – кружка, булка – кружка. Маленькие Алешины уши, окантованные нежно алеющими хрящиками, движутся вверх и вниз. Каждый кусок булки, каждый глоток молока наполняют Женю ощущением первобытного счастья и покоя. Сейчас подойти, обнять, взять на руки теплое, сладкое тельце. Узенькие плечики, цыплячьи лопатки, прижать к груди, вдохнуть русую макушку, ручеек волос на шейке, горячие пуговки позвонков…
Алеша большой мальчик, первоклассник. Его так просто на руки не возьмешь, но на время болезни он перебрался в мамину кровать. А так у него своя кроватка-диванчик, купленная в этом году.
Алеша сзади и вполоборота удивительно напоминает Геннадия Палыча. Такие же ровные плечи – продолжение узкой спины. Тщательно раздвинутые локти, крепкие коротковатые икры. В школе за партой он не достает ногами до пола. Геннадий Палыч носит ботинки на толстой подошве или на каблучке, размер обуви у него маленький. Говорит, что сорок первый, а на самом деле – тридцать девятый, да. У Жени он носит женские тапки с меховой опушкой. За всю неделю Геннадий Палыч пришел только раз, в первый день, когда у Алеши температура зашкаливала за сорок и Женя металась одна, некому было сходить за лекарствами. Принес сироп и анальгин, протянул в дверь. Ему нельзя болеть и заражаться. Приехала дочь с маленькой внучкой Манечкой. Все они живут у бывшей жены. Если Геннадий Палыч заболеет, то, первое: не сможет жить с девочками, второе – может случайно заразить Манечку. Она не виновата, что у дедушки в какой-то там по счёту семье болен ребенок. Манечка – объект неприкасаемый и знаковый. Им всем вместе: Жене, Алеше и Алешиному гриппу – с ней не тягаться. Женя видела фотографии – вылитая Люда, жена.
Женя не жена. Хотя у Жени в жизни тоже есть знаковые объекты, столпы существования: Алеша, сестра Марина, мама и старые "Жигули". Еще она заведует отделением в городской больнице. Утром, собираясь на работу, она из Жени становится Евгенией Сергеевной. К ее тихому спокойному голосу прислушиваются, когда она входит в палату, больные сразу понимают – заведующая пришла. В больнице Женя носит туфли на каблуках и свободный классический халат – уменьшает вес за счет роста. Еще длинные серьги с кораллом, трубки у стетоскопа тоже красные, получается стильно. И прическу ей делает очень стильный парикмахер, молоденький парнишка с оранжевым ежиком на макушке. Вот он и ей стрижет такой же ежик, только умеренно каштановый, и челку оставляет подлиннее, а сзади на шее – хвостик колечком. У Алеши такой же. Хвостик, к сожалению, за большим воротом халата не видно, но в целом получается продвинутый имидж, молодежный. У них в отделении все моложе тридцати пяти, надо соответствовать.
Женя хороший врач, настоящий, и Геннадий Палыч это ценит. Он тоже заведует, только хирургией. Они познакомились сто лет назад в санатории. Жене тогда было двадцать восемь, она работала в поликлинике, а в свободное время сидела с племянниками. А Геннадию Палычу было тогда сорок пять, две любовницы, дочь и жена Люда с докторской диссертацией. Именно Геннадий Палыч Женю переманил в больницу работать, за что Женя ему, конечно, очень благодарна. И за Алешу тоже. Сейчас ей сорок, а у Геннадия Палыча вон вся голова седая и внучке полгодика, жена давно бывшая, но не утраченная полностью. Благодарность немного ослабела, поистерлась и требует подпитки.
– Ген? Ты говорить можешь?
В маленькой однокомнатной квартире не спрятаться, чтобы мальчик не слышал, можно только дверь закрыть. Но Алеша, кажется, так увлечен едой, что мамины разговоры его не волнуют.
– Что? – У Геннадия Палыча в телефоне плачет ребенок, течет вода и что-то падает.
– Я говорю, как дела?
– Сейчас…
В трубке долго шуршит, трещит и щелкает, потом становится тихо. Это он взял сигареты и вышел на лестничную клетку.
– У меня нормально, а вы как?
– У нас температура нормальная. И утром, и сейчас. И соплей уже поменьше. Он поел, играл всё утро, телевизор смотрел, потом мы выезжали сегодня…
– Это куда это вы выезжали?
– Секрет пока. Придешь сегодня? Мы не заразные уже, я думаю. Еще у нас пицца есть. Придешь?
Пиццы, конечно, еще нет, но есть сыр, колбаса и тесто в морозильнике. Соленые огурчики, перец. Женя перебирает в уме набор продуктов, которые любит Геннадий Палыч. Алеша пока ест плохо, но от маминой пиццы не откажется, хотя бы попробует. Можно сбегать в магазин за соком…
– Женя, где вы были?
Голос у него становится строгим и жестким. Так, наверное, он говорит в операционной: "Тампон. Еще. Шевелитесь, молодой человек, шить надо быстрее". Господи, куда они могут поехать, кроме сестры, бабушки и магазина!
– В магазине были, купили кое-что интересное.
– Это что же?
Слышно, как он раздраженно выпускает дым. Женя знает, что он ужасно не любит сюрпризы, неожиданности, розыгрыши. Он любит всё контролировать.
В связи с Манечкой Женю сейчас приходится контролировать редко и на расстоянии. Это трудно. Женя представляет, как он стоит, нахмуренный, на темной лестнице, придерживая дверь, чтобы дым не попадал в квартиру.
– Рыбку мы купили золотую в аквариум. Она исполняет желания. Хочешь, и твои исполнит?
Сейчас он расслабился, посмеивается, разве, мол, его желания исполнишь, и так далее, и голос уже без металла, даже игривый немножко.
– Приду. Попозже только, часов в… сейчас сколько у нас? Четыре? Тогда в шесть. Хорошо?
В шесть он, конечно, не придет, надо часик накинуть. Сейчас вынуть тесто из морозилки, вещи рассовать. Удивительно, но этот человек – редкий гость, редкий отец и не муж, до сих пор так может повысить ей настроение. Или кажется? Просто болезнь Алешина закончилась, мальчик кушает, играет машинками, завтра они начнут потихоньку уроки догонять. Жизнь входит в привычную колею. Хочется вдохнуть полной грудью, встать на цыпочки, потянуться.
За неделю сидения дома Женя не только совершенно забыла о работе, но и о доме забыла тоже. Как ни уговаривала себя, что вот есть же время теперь в шкафу разобраться, отчистить наконец духовку и выгрести хлам с лоджии, всё равно себя обнаруживала на кухне с дурацкой книгой, в те минуты, когда Алеша спал после жаропонижающих таблеток. Женя окидывает взглядом комнату, как будто видит первый раз за неделю. Да-а. Два разобранных, даже не разобранных – разваленных дивана в россыпи пластмассового конструктора. Алешины майки и колготки. Машинки. Балконная щель, закрытая старым пальтишком. Книжки на полу, молочный стакан и чайный на табурете. Коробка из-под зимних сапог без крышки, полная лекарств, и вообще по всей комнате пузырьки, капли, градусники, тряпочки от компрессов, мешочек с ватой. Скомканные носовые платки на пыльном телевизоре. Только Алешин письменный стол очищен от завалов, карандашики и ручки в стакане, стопка тетрадей. Мерцающий водой и зелеными волосами водорослей аквариум в виде коньячной рюмки. Золотая рыбка.
Рыба плавает кверху брюхом. Шикарный еще утром хвост свисает красным лоскутком. Рыба сдохла, не успев исполнить ничьих желаний. Господи, что делать-то? Женя оглядывается на дверь и встает к столу, заслонив рыбий трупик. Где-то в подушках оживает трубка домашнего телефона.
– Женя, где вы были весь день? Почему не отвечали на звонки? Как Алеша? Температура какая? Он ел? Спит? Гена приходил? Женя, что случилось, что ты молчишь?
– Я бы сказала, мамочка, но…
– Я звонила десять раз!
– Ты бы на сотовый сразу…
– Какой сотовый, когда ты должна быть дома с больным ребенком! Куда ты ездила, к Гене? Этот человек в конце концов доведет тебя до греха! Мыслимо ли дело тащить ребенка с температурой сорок через весь город? Когда он сам у тебя был в последний раз?
– Мам, я…
– Ты сидишь дома неделю, если Алеша идет на поправку, пользуйся случаем! Ты три года не брала больничный! Сколько я с ним отсидела, сколько нервов, сил, как я волновалась всегда. Помнишь, когда ты уехала на эту конференцию или что там еще, в Москву?
– Мам…