Однако вернемся к дискуссии с завлекательным названием: "Что потом?" Детально проанализировав мотивы и причины этой "грязной войны", во время которой сербы, к сожалению, выступили далеко не в лучшем свете, "перешагнув границы необходимой обороны" (если им вообще было от чего обороняться, что объясняется национальной врожденной паранойей), они перешли к ключевому вопросу: что потом? Профессорский тезис, короче говоря, состоял в том, что нынешние как бы герои после окончания войны не смогут приспособиться к мирной, гражданской жизни. Они продолжат повсюду убивать и грабить, сойдут с ума, в лучшем случае станут невротиками, алкоголиками, наркоманами – предвестниками всеобщего будущего хаоса!
В конце интеллигенты предоставили слово своему гостю-мученику, герцеговинцу, но не потому, что их интересовал его ответ, а только для того, чтобы проиллюстрировать их антропологический анализ.
– Дорогие мои уважаемые господа! – начал он. – Не привык я к этим вашим наукам и теориям, так что расскажу вам про два случая, что были с моей родней… Значит, есть у меня двое дядек, Блажо и Вук. Вук жил в Калифорнии, а когда вернулся в 1914, бросил все и записался в добровольцы. Четыре года воевал по колено в крови, шесть раз был ранен, прошел через всю Албанию, получил медаль Обилича "За храбрость" и две звезды Карагеоргиевича. После войны жил в своем селе (а будучи уважаемым человеком, мирил поссорившихся, помогал беднякам, судил и рассуждал, добро всем чинил, настоящий святой!) и умер в глубокой старости в возрасте девяноста пяти лет – вся Герцеговина шла за его гробом. Второй дядя, Блажо, был тихий – тише быть не может; мухи не обидел! Всю жизнь овец пас, а во время Первой войны давал любым солдатам, кому бы те не служили, сыра, молока и мяса. Такой уж он миролюбивый был, что если где-то пушка стрельнет, он три дня голову под полатями прячет или у забора кроется. Все четыре года войны дружил только с овцами, всех их по имени знал и разговаривал с ними… После такой долгой дружбы с баранами и овцами он блеять начал! Война кончилась, а он все блеет, так что его по всем больницам лечили, но так и не вылечили. Что я этим хочу сказать? К счастью, этого Блажу в школе не учили, так что он не стал профессором, потому что у него и студенты бы начали блеять, а это было бы печально для всего сербского рода… Прощайте, господа!
В зале раздались аплодисменты слушателей, которые встали из кресел.
Он даже не поклонился, когда выходил.
У него были дела поважнее дискуссий.
"Пошледняя"
Я в жизни встречал множество информированных людей, нафаршированных множеством никчемных сведений, совсем как телефонные справочники или расписание движения поездов.
Много есть интеллигентных людей, и чуть меньше – умных…
Но реже всего встречаются мудрецы, вроде Лукан Спаича, неграмотного крестьянина из села Зубац над городом Требинье.
Его внук, доктор Марко, рассказывал, как давным-давно дед Лука сказал ему: "Шынок, берегись пошледней!" Тогда он его не понял, а теперь это предостережение стало для него яснее ясного.
Вот смотри: продвинулся человек, карьера у него головокружительная, его имя во всех газетах, и вот на тебе – одно слово, одна подпись, и все к чертям рухнуло. Достала его эта самая "пошледняя"!
Или вот тебе солдат, отважный, неустрашимый, человек-легенда, ты уверен, что он уже вошел в историю, и вот на тебе – не вытерпел, продал цистерну бензина, и настигла его "пошледняя"!
На торжественном приеме в его честь юбиляр украл у кого-то зажигалку.
Молодой министр поселился в чужом, захваченном им доме…
Как говорят в Зубаце: "С кем тебя увидят, с тем тебя и запишут!"
Мудрецы, когда дела у них идут в гору, больше всего боятся совершить малейшую ошибку, иначе их тут же настигнет "пошледняя".
Мы живем в городах среди информированных, образованных и умных людей; библиотеки хранят множество философских трудов, а где-то там, в горах, над облаками, где редко встретишь книгу, в каком-нибудь Зубаце сидит никому неизвестный мудрец Лука Спаич, смотрит в долину на наш водоворот суеты, страстей и алчности и бормочет себе в бороду беззубыми устами наимудрейшую мысль, которую я не смог найти ни в одной книге:
– Шынок, берегись пошледней…
Если его спрашивают, что означают эти слова, от ответствует:
– Золотом ссышь – говном припечатываешь!
Граница
На черногорской границе у городка Вилуси строгий пограничник в фуражке-"титовке" с пятиконечной звездой приказал нам выйти из военного джипа Герцеговинского корпуса, на котором мы направлялись к фронту. Пограничник был вооружен до зубов.
Все-таки здорово, что я вышел из машины.
Небо было синее, горы – серые. Вдоль дороги рос ракитник, который придает баранине исключительный вкус. Этот шлях отпечатался в моей исторической памяти. По нему мои предки бежали от турок в Черногорию, по нему возили контрабандный табак. На этой границе меня никогда не покидает чувство вины.
Потом пограничник с пятиконечной звездой на шапке потребовал у нас удостоверения личности. И я сразу почувствовал, как мой дед Яков перевернулся в гробу. Я протянул ему документ.
Потом он потребовал удостоверение у поэта Райко Петрова Ноги. Он сказал:
– Товарищ, удостоверение личности!
– Я господин, а не товарищ! – прорезалось в нем сварливое существо поэта.
Мы стояли и смотрели друг на друга. Мы – на его шапку с пятиконечной звездой, он – на герб Республики Сербской на шапке нашего водителя в камуфляже.
И тогда солдат сказал пограничнику:
– Делай свое дело, а мы свое будем делать!
Тогда пограничник попытался завести разговор с Ногой, но тот отрезал:
– Удостоверение – да, беседа – нет!
– У вас есть оружие?
Из оружия у нас были только метафоры, так что нам позволили въехать в благородную землю Герцега Степана.
Это была трогательная братская встреча.
Дорога была призрачно пустой. В воздухе чувствовалась близость моря. По привычке, установившейся за минувшие годы, мы едва не рванули прямо в Дубровник.
Если бы так и поступили, вряд ли вам довелось бы прочитать этот рассказ.
Постель
Блуждаю по белым каменистым тропинкам Герцеговины. В голове у меня неотвязно звучит песня, которую я слышал однажды утром по радио (а может, во сне?): "Рано утром в Африке проснется антилопа и бросится бежать. Не будет бегать быстро – лев ее поймает и сожрет. Рано утром в Африке проснется старый лев и бросится бежать. Не будет бегать быстро – упустит антилопу и с голоду помрет. Утром солнышко встает, и если хочешь жить – немедленно беги!"
Вместо того чтобы бежать, я уселся на берегу Требиньицы и засмотрелся в ее смиренные воды, вспоминая совет, который покойный Чамил Сиярич дал молодому тогда еще поэту Райко Петрову Ноге: "Лучше всего для тебя сиживать на бережку, покуривать, дым колечками пускать и ни о чем не думать!"
Поэт Райко Петров Ного в детстве скитался по приютам, потому и привык всегда самостоятельно застилать постель. Однажды мы переночевали в штабе Герцеговинского корпуса, расположившемся в одной из вилл на Ластве. Офицеры, вошедшие в его комнату, поразились, увидев его аккуратно заправленную кровать. На геометрически четкий тюфяк было идеально, словно шкура на барабан, натянуто солдатское одеяло, а подушка в наволочке доведена до совершенства. Незабываемая с детских времен выучка заставляла поэта превращать солдатские постели, на которых он ночевал, в идеал аскезы и строгости жития. Горничные в самых роскошных отелях падали в обморок, входя в апартаменты, в которых он провел ночь – настолько идеально были заправлены широкие кровати. Они ведь не подозревали, что здесь ночевал не поэт, а воспитанник сиротского приюта из Невесинья.
Зажигая свечу на сельском кладбище в Мириловичах, где на прошлой неделе похоронили молодую девушку-бойца, у креста с солдатской пилоткой на ней, Ного открыл мне старую истину:
– Сербы как картошка: лучшая их часть в земле!
Чай
Люди настолько обеднели, что на требиньском рынке почти никто не может дать мне сдачи с бумажки в десять динаров. Тем не менее, я считаю, что это – один из лучших рынков в мире. На каменных прилавках под платанами лежат вещи, по которым я страдаю, когда уезжаю далеко: круглые белые сыры на больших листьях салата, горстки орехов, горшочки меда, связка сушеного инжира, чеснок, мелко резаный табак по прозванию "требиняц", вяленое мясо, бутылки с домашней лозовачей… Есть ли в истории искусства более прекрасные натюрморты?
Недалеко от фонтана в стиле ар-деко, который подарил своему городу поэт Иован Дучич, я обнаруживаю крошечный прилавок с целебными герцеговинскими травами. Травник, старик с печеным лицом, обрамленным короткой седой апостольской бородой, как будто только что сошел со старинной фрески. Длинные костлявые пальцы касаются травы, собранной на склонах далеких гор, в распадках и рощах. Он одет в заношенную, выцветшую военную форму времен прошлой войны. Мне хочется, чтобы и он хоть что-то заработал, но я не знаю, как дать ему денег, и потому покупаю цветы боярышника, которые снижают давление.
– Как только вода закипит, брось туда щепотку цветков, – поучает он меня. – И не вздумай больше, чем я сказал, туда бросать, а то давление так упадет, что помрешь…
– Что это у тебя? – спросил меня градоначальник Требинья, легендарный Божо Вучурович, воин и народный поэт.
Я объяснил ему, что это цветы боярышника, настой которого гарантированно понижает давление. Поскольку он родом из Требинья, я поинтересовался, действительно ли это хорошее лекарство?
– Лучше не бывает! – ответил градоначальник. – Очень хорошее. Расхваливал его покойный Крсто, покойный Митар и покойный Глигор, да и покойный Петар его тоже принимал.
Стрижка
Легендарный Божо Вучурович рассказал мне за стаканом вина следующую историю.
Заявился с фронта в город солдат, здоровенный детина, за два метра ростом, чтобы побриться и постричься в местной парикмахерской. И вот этот грубый, зачерствевший детина засмотрелся на молоденькую парикмахершу с ловкими белыми руками и решил подождать, когда это нежное, утонченное и прекрасное чудо освободится и сможет коснуться его своими ангельскими ручками… Когда подошла его очередь, он поместил свое огромное тяжелое тело в кресло, которое крякнуло под ним.
– Как вас постричь? – спросила симпатичная парикмахерша.
– Чо, как? Как овцу! Голову меж ног и стрижи!
Пошла кура на базар
Есть в сербской народной поэзии одна замечательная детская песенка, которая великолепно разъясняет, как из незначительного поступка рождаются ужас и всеобщая беда. Мы учим ее наизусть детьми, но истинную сущность ее понимаем много позже. Это песенка о курице, которая, принарядившись, как это умеют делать только куры, пошла на базар и запачкала ножку! Поэт Душан Матич увидел в этой песенке, скорее даже считалке, истинные корни сюрреализма. Он подарил ее – в переводе, разумеется – двум французским сюрреалистам, Луи Арагону и Полю Элюару, которые сочли ее гениальной! Эта песенка помогла им разобраться, почему только в Сербии, именно в Белграде, а не в каком-то другом месте, появилось движение сюрреалистов со своим журналом "Невозможно". Сюрреализм, который рациональный западный человек постигает с большим трудом, у нас просто в крови, потому что мы, в сущности, – иррациональный народ. Так что давайте припомним старую детскую песенку, в ритмах которой начались наши безумные жизни:
Пошла кура на базар,
Испачкала ножку.
Подошла она к кусту:
– Почисти мне ножку!
– Нет!
Ну, тогда найду козу я,
Пусть тебя объест!
Привела она козленка:
– Общипай листочки!
– Нет!
– Ну, дождешься ты, козленок,
Вот я волка позову,
Он тебя сожрет!
Привела она волчару:
– Съешь козленка, серый!
– Нет!
Подожди, волчара серый,
Мужиков я кликну,
Чтоб тебя они забили.
Привела село родное:
– Бейте, братцы, волка!
– Нет!
– Ну, дождетесь вы, лентяи,
Вот огонь я кликну,
Чтобы он спалил вас!
Тут она огонь призвала,
И сказала: Жги их!
– Ладно!
Стал огонь палить деревню,
Вусмерть братцы волка били,
Волк козленочка зарезал,
А козленок куст все гложет,
Куст ей ножку начал чистить…
– Пошла кура на базар!
Если бы эту песню сочинили сегодня, дело не кончилось бы деревней, потому что курица позвала бы город, а город – республику или государство, и вмешались бы в дело другие страны, и в конце концов дело дошло бы Объединенных Наций и их генерального секретаря.
…И призвал тут Бутрос НАТО,
НАТО принялось бомбить!
– Пошла кура на базар!
Эта песенка задается вопросом: кто все-таки агрессор? Городская курочка, которая требует, чтобы ей вытерли ножку, или грубый куст, который отказывается это сделать? Миротворцы, конечно, будут утверждать, что виноват куст, но никто не сможет объяснить, почему в это противостояние встряли козленок, волк, деревня и огонь, который, как мы видим, никогда не отказывался поджечь любую страну.
Закон о козах
В тот исторический день я проснулся на Паламах – в маленькой горной столице, к которой, как никогда ранее, обратились взоры всего мира. Воздух был таким свежим, будто он всю ночь провел на Яхорине. В тот день Скупщина Республики Сербской должна была во второй раз ответить на ультиматум: да или нет. В жизни на такой вопрос мы обычно отвечаем: а если? Во всяком случае, я почувствовал себя как старый партизан Второй мировой войны, из-за которого ребята будут проваливаться на экзаменах из-за отсутствия должной информации. Не знаю, довелось ли ветеранам Второй мировой ночевать в багажниках джипа на запасных колесах, но мне удалось. Во всяком случае, я точно ощущал себя как ветеран Второй мировой, рассказывая о приключениях которого ученики будут получать тройки по истории.
В те дни весь мир настолько сосредоточился на историческом решении Скупщины о принятии или непринятии предложенных мероприятий, которые бы означали мир либо продолжение войны, что не заметил восьмой пункт обсуждаемого договора – "Проект закона о прекращении действия Закона о запрете содержания коз", и это меня весьма заинтересовало.
Об историческом решении, запечатанном в розовый конверт и отправленном в Женеву в качестве сербского ответа, будут писать многие политологи, комментаторы и эксперты в области международного права. Мне кажется, в этот конверт следовало бы вложить немножко денег – Запад понимает письма только такого содержания! Но тот, кто не обратил внимания на принятие Закона о козах, никогда не поймет существо сербского народа, который находит силы время, дерзость и чувство справедливости, чтобы заниматься козами в тот момент, когда ему на голову бросают бомбы и когда накануне Косовской битвы войско и народ Республики Сербской начинают причащаться с благословением митрополита Дабробоснийского Николая.
Рассказ о козах уходит корнями в то далекое время послевоенного возрождения и строительства, когда какой-то малограмотный гений из числа руководителей государства – многие считают, что это был недоучившийся словенский учитель Эдвард Кардель, а другие, как принято, все сваливают на товарища Тито (который терпеть не мог козлятину, а любил шницель по-венски) – пришел к конгениальной идее запретить в наших горных районах разведение коз как самых вредных животных на земном шаре. Конечно, это не самый исключительный случай эпохальной глупости в наших краях, как сказал мне недавно китайский дипломат господин Чай Шенг-сюан из Белграда, на родине которого совершались чудеса не меньшего масштаба.
Попивая жасминовый чай на одной прекрасной террасе, господин Чай рассказал мне, как однажды Мао Цзе-дун объявил войну четырем самым злостным врагам: мухам, комарам, клопам и воробьям. Воробьев некоторое время спустя помиловали, их неблагодарную нишу заняли мыши.
Как бы там ни было, оправдываясь тем, что козы обгладывают деревья (кто-нибудь из вас видел козу в кроне дерева?), и по этой причине наши горы стали совсем голыми, самым строгим образом было запрещено содержание этих милых животных. Наверное, это строгое решение скрывало подспудное желание стереть из памяти доказательства деревенского происхождения новоиспеченных идеологов, которые побаивались, что им в случае провала в политике придется вернуться в родные края и пасти там коз. Впрочем, в их памяти отложилась необходимость наказывать самостоятельных земляков, для которых коза всегда была хранительницей очага и помощницей, дарованной самим Господом Богом.
Несчастные владельцы тем самым были поставлены вне закона, и каждый мог безнаказанно убить их. Сколько раз и сам я питался козлятиной, испеченной на углях, и никто не отвечал за это убийство!
В результате козы и крестьяне организовали нелегальное движение сопротивления, не отмеченное ни одним из наших историков. Движение подвергалось многим опасностям, но козы выдержали. В одной старой поговорке говорится: "Бог создал овцу, а дьявол – козу по своему подобию". Это упрямое и тупоголовое животное ни за какие коврижки не желало во времена потопа погрузиться в Ноев ковчег. Ее силой затащили на борт. Праотец отрезал ей хвост, который не подрос до наших дней. Все, принимая во внимание ее внешний вид, пришли в к выводу, что она не нужна роду человеческому. "Поскольку ее создал дьявол, – пишется в Мифологическом словаре, – ее невозможно чему-либо научить, она не реагирует даже на проклятия". Еще говорят, что козы боятся даже оборотни, что в некоторой степени объясняет страх перед козами некоторых послевоенных вождей, который и завершился Законом об их тотальном истреблении, настоящем козьим геноцидом.
Однако следует знать, что для ваших монтаньяров коза была настоящей приемной матерью. Она не требовала никакой особенной заботы и ухода. Она сама паслась на склонах и сама возвращалась домой. Из ее молока производится наилучший сыр, в дело идет их мясо, шкура и шерсть, из которой делают переметные сумы, носки и даже обувку.
Когда козы перешли на нелегальное положение, жители гор полвека ломали голову, как их получше скрыть от жестокой козьей инквизиции. Что только они не придумывали! Перекрашивали черных коз в белый цвет, чтобы они походили на дозволенную породу санских длинношерстых коз (которые ни в коей мере не приходятся им родней), вытаскивали их из землянок на пастбище только ночью, обматывали их овечьей шерстью и подвергали всем прочим возможным испытаниям и искушениям. Особенно тяжело им пришлось в те исторические времена, когда мы сказали "нет" Советскому Союзу. Крестьянин, арестованный за содержание коз, чаще всего попадал на Голый остров, дополняя собою необходимое количество внутренних врагов.
И в самом деле, только животное, сотворенное дьяволом, а не Господом Богом, могло выдержать эти дьявольские времена, когда страшно трудно было быть козой!