Вдруг ей показалось, что она видит впереди какое-то огромное расплывчатое зарево, что оно ширится и приближается к ней, и она закрыла глаза.
Когда она их снова открыла, пейзаж изменился. Они ехали по звенящему железнодорожному мосту над потоком, ледяное дыхание которого с гневным рыком ударило ей в лицо.
Затем они понеслись по равнине, поросшей кустарником, в котором вспыхивали и гасли желтые искры. Со всех сторон слышался хохот. Начался дождь. За спиной мадам Пусид слышала ужасное дыхание призрака.
Мокрое от пота и дождя траурное платье прилипло к телу. Намокшая вуаль, как волосы, лезла в глаза. Она хотела ее отодвинуть, но вуаль казалась живой. Она вырывалась из рук, крутилась, залепляла все лицо, стегала ее по щекам и снова взмывала в воздух с гулким звуком хлопающих мокрых крыльев.
Вдруг все умолкло. Вуаль набрала высоту, некоторое время парила над ней и вдруг резко захлестнулась вокруг шеи.
Она ужасно закричала и запрокинула голову. При свете молнии она увидела позади себя гомункулуса, одетого в светло-зеленый костюм и прозрачного, как крылышко стрекозы. В его глазах блестели капли дождя. Из висящих клочками губ вырывалось светящееся дыхание. И под легким, как пар, свитером темнели ребра.
Она взвыла, как зверь, и схватилась руками за горло. Петля неумолимо сжималась, сдавливая дыхание, разрезая кожу похлеще веревки. В голове кружились огненные искры. Язык вывалился изо рта. И она провалилась в страшную пустоту, полную криков и всхлипов. Больше ее не видели.
Жители Валюлеклу рассказывают, что иногда грозовыми вечерами далеко, ниже по течению реки, огибающей город, можно услышать звон велосипеда. Люди баррикадируют двери, закрывают ставни. Звук приближается, становится громче, велосипед звенит на улице. И в щелочку между ставнями можно увидеть светло-зеленый тандем, который на бешенной скорости несется в темноте. На заднем седле никого. На переднем – толстая женщина в черном платье, а над ней полощется, танцует и вьется огромная траурная вуаль, разорванная ветром.
.
Суд Божий
Глава I, в которой читатель знакомится с Александром Миреттом Когда-то в средние века жил человек, которого звали Александр Миретт. Он был так худ, что кожа лица была до предела натянута на скулах и подбородке. Его светло-русые волосы неопрятными прядями спадали на сухую шею. Выпятив могучую грудь, с постоянно впалым животом, на сильных жилистых ногах он, царственный и грязный, проходил мимо низеньких домов, и женщины отворачивались, встречая его дерзкий взгляд.
У Александра Миретта был друг – обезьянка Валентин, которую он носил на плече.
Это было странное животное, со сморщенной, как спущенный чулок, мордочкой, волосатыми лапками и гладким и победоносно задранным кверху хвостом над красным задом. На голове у обезьянки была шапочка цвета зеленого миндаля, украшенная медальками и павлиньими перышками. По команде хозяина Валентин мог притворяться мертвым, показывал, как пьяный муж возвращается домой, как девственница томится весенней ночью, базарную торговку: Изобрази нам, Валентин, Наших игривых Жеральдин, Как усердствуют они в постели, Не помышляя о добродетели.
Когда-то Александр Миретт посещал занятия ученых мужей на улице Фуарр, но из этих занятий у него в памяти осталось лишь несколько латинских изречений и большая усталость.
Он с ужасом вспоминал, как приходилось просыпаться, дрожа от холода, на рассвете, когда в Кармском монастыре било пять часов, как ему нужно было сбегать по крутой черной лестнице с фонарем в руке и рогаткой за поясом, огромные засовы, шатающуюся, ступеньку, пустынные улицы, на которых при его приближении шарахались кошки. В конюшне, где проходили уроки, стоял табурет для учителя и лежали охапки соломы для учеников. Их многочисленное и дурно пахнущее стадо освещали восемь свечей. Замерзшие руки едва удерживали гусиные перья. Колени ныли под тяжелой доской для писания с роговой чернильницей. И под мерное бормотание учителя блохи немилостиво кусали за ягодицы. Миретт вскоре отказался от своих интеллектуальных амбиций в угоду более доступным радостям плоти и винного бочонка.
Ленивый, грязный, развратный, он жил на милостыню и промышлял мелкими кражами, ночевал в канавах, питался, чем Бог пошлет, а несколько монеток, заработанных среди щедрой публики выступлениями Валентина, тратил в подозрительных кабаках, где пьют дешевое рвотное вино и лезут под юбки девкам.
В одно прекрасное воскресенье, напившись на деньги, собранные под церковью после мессы, Миретт покинул игорный дом в особенно блаженном и решительном настроении.
Валентин, вскарабкавшись на спину своего хозяина, издавал резкие крики и трепал его по затылку. В карманах было пусто, нутро горело, и Александр решил в тот же вечер раздобыть несколько монет для нового возлияния. Но хорошо одетый буржуа, к которому он подошел на темной улице, не захотел слушать его сетований и продолжал свой путь, не исполнив долг христианского милосердия.
Это так разозлило Миретта, что он вначале потерял контроль над своими речами, а затем и над своими действиями.
– У, подонок! – закричал он. – Чертов безбожник!
И прежде, чем прохожий бросился бежать, опустил ему на голову окованную железом дубинку. Несчастный расставил руки, закрыл глаза, качнул головой и рухнул на землю. Движимый порывом ничего не оставлять незавершенным, Миретт еще раз нанес удар дубинкой в висок, а ногой в пах, после чего присел на корточки возле жертвы и пожалел о содеянном, так как толстяк-буржуа был мертв.
Валентин спрыгнул на землю и, сколько позволяла цепочка, подпрыгивал, корчился, ложился, перекривливая буржуа, и гримасничал, показывая розовые десны.
А Миретт, поразмыслив над последствиями своего преступления, решил извлечь из него выгоду, так как ничего уже нельзя было исправить. Он перерезал шнурки кошелька, висевшего на поясе убитого, пересчитал светлые монетки, вздохнул, перекрестился и поблагодарил небо за то, что никто посторонний не застал его за этим. Но не успел он вознести свою благодарственную молитву, как слух ему резанул женский визг:
– Держите убийцу! Эй, стража!
В конце улицы открылось окно, и темная фигура жестикулировала в освещенном проеме.
Валентин взлетел на плечо хозяина. Александр Миретт выругался и бросился бежать.
Добежав до перекрестка, он остановился, привел в порядок одежду и сел на камень передохнуть. Валентин уселся рядышком и начал уморительно щелкать желуди.
В общем, все закончилось хорошо. Эта визгливая женщина не могла разглядеть Миретта в темноте. Ночная стража не прибежала. В кошельке оказалась богатая добыча. Буржуа особо не защищался. А кабатчик из "Трех яблок" накануне получил вино из Бордо, терпкий вкус которого Миретту не терпелось ощутить в своей глотке. Миретт поцеловал амулеты, которые носил на шее, подаренные его покойной матерью, шлюхой, у которой были почтенные клиенты, но проказа унесла несчастную, когда она уже чуть не выбилась в дворянство. Воспоминание об этой ужасной смерти позволило ему еще больше оценить мирное блаженство настоящей минуты. Он посмотрел на дома с выступающими вторыми этажами, укрепленными потемневшими балконами. В синее весеннее небо вздымались шпили крыш. Деревянные ставни на окнах лавок напоминали поднятые раздвоенные мосты. От слабого ветра скрипела вывеска сапожника на железном штыре. На колокольнях пробили сигнал тушить огни. Миретт поспешил в строящуюся часовенку, где устроил себе убежище среди обтесанных камней и гипсового мусора.
Глава II, в которой из-за зловредных козней Дамы Крюш Миретт подвергается всяческим неприятностям Визгливая женщина все же донесла на Миретта. Ее звали Крюш. Она была повитухой и, кроме прочих , принимала роды у супруги прево Парижа, поэтому к ее заявлению благосклонно прислушались. Стражники арестовали Миретта и Валентина на рассвете в их открытом всем ветрам убежище. Под эскортом их препроводили в Большой Шатле, бросили в сырую каменную темницу и два дня давали только хлеб и гнилую воду. Потом за ними пришли стражники бальи и повели на королевский суд. В огромном зале все лица сливались в какуюто желатинообразную массу. И эта масса дышала и дрожала в своем основании, готовая в любую минуту растечься жидкостью. На помосте, обтянутом тканью, расшитой королевскими лилиями, восседали судейские. Кроме четырех похожих на скорпионов крючковатых и черных секретарей там была вся свора советников по дознанию и адвокатов в траурных одеждах. В центре восседали судьи в красных мантиях, подбитых горностаем. У председателя суда лицо было в бородавках, больших, как мочки ушей, и лезших отовсюду. Рот его, казалось, был зашит изнутри. С двух сторон от арестанта расположились солдаты с пиками.
Дама Крюш изложила свое заявление с многочисленными заверениями, что она-де честная женщина, с цитатами из Библии и крестными знамениями. Председатель приказал подвести к нему Миретта и начал допрашивать его замогильным голосом.
Миретт, обливаясь холодным потом от страха, нагло отрицал свою причастность к преступлению и заплакал, вспомнив о своей бедной матушке. Судьи в нерешительности наклонялись друг к другу и шептались, поглаживая кончиками пальцев подбородки.
– Так вы продолжаете отрицать? – спросил председатель у Миретта.
– Да, монсеньер! – завыл Миретт.
А Валентин завизжал, как недорезанный, цепляясь за бедро хозяина.
– Ввиду недостаточности фактов, – сказал королевский прокурор при церковном суде, облаченный в черную мантию, – я предлагаю прибегнуть к суду Божьему.
– Суд принимает ваше предложение, – сказал председатель суда.
– Суд Божий? А что это такое? – спросил Миретт.
Какой-то маленький судейский с хищным профилем подошел к нему и любезно объяснил.
Все очень просто. Миретта погрузят в котел с кипящим маслом. Если он сварится, значит, его виновность доказана и его труп будет вздернут в общественном месте. Если же он перенесет испытание, его признают невиновным и отпустят, принеся извинения суда. Миретт хотел протестовать, но судьи уже начали вставать, двигая скамьи, стражники звенели алебардами.
Заседание прервали. Ввиду позднего времени суд Божий перенесли на завтра.
Толпа хлынула на вечернюю улицу. Стражники схватили Миретта и препроводили его в ту же темницу, где крысы догрызали оставленный им хлеб.
Сидя на корточках на соломенной подстилке, Миретт вспоминал события дня и уже начинал жалеть о том, что отрицал свою причастность к преступлению. Лучше уж быть повешенным, чем сваренным заживо в котле с кипящим маслом. Хотя в жизни он познал не такие уж изысканные радости, ему все же было жалко уходить из нее так рано. Он вспоминал о долгих попойках в игорных домах, о грязных комнатах, которые он снимал у старой ведьмы на улице Глатиньи в Сите, о шлюхах, которых он ласкал, о прогулках по Клерковому Лугу с весело скачущим на цепочке Валентином. И отчаянье его росло. Он заломил руки и вскричал: 109 Анри Труайя Суд Божий – Каналья буржуа! Ирод проклятый! Зачем только я тебя встретил? Почему ты не защищался?
Валентин уснул, свернувшись калачиком в углу темницы.
– А ты, бедняга Валентин, добрый мой бабуин, единственный мой друг, – продолжал сетовать Миретт, – что будет с тобой? Околеешь от голода под моей виселицей? Или тебя сожгут вместе со мной за то, что ты был мне верным товарищем? Или тебя заберет к себе богатая шлюха, чтобы развлекать своих гостей? Почему я уже не мертв! Почему меня не повесили среди таких же весельчаков с высушенной кожей, сведенными судорогой ногами и вывалившимся языком!
В дверь камеры постучал стражник, приказав ему говорить потише. Тогда Миретт ухватился обеими руками за прутья решетки в оконце камеры и тряс их, пока не содрал кожу с рук. Затем он вернулся на середину камеры, немного повсхлипывал, растянулся на соломе и попробовал уснуть. Но сон не шел. Он с ужасом заметил, как светлеет небо за решеткой, как крысы разбегаются по норам и утренний ветерок рябит воду в кувшине.
Глава III, продолжение предыдущей Когда стражники вошли в его камеру, Миретт был бледен и грыз ногти.
– Берите обезьянку и следуйте за нами, – приказал сержант бальи Дворца Правосудия.
– Это будет не очень долго? – спросил Миретт.
– Это больше зависит от вас, чем от нас, – ответил тот назидательно.
Лучники стали по сторонам обвиняемого. Сержант взмахнул факелом, и они двинулись по душному подземному коридору.
По стенам текла вода. Ступеньки. Лестничная площадка. Снова ступеньки.
Открылась дверь, и стражники втолкнули Миретта в круглую и низкую комнату, освещенную светом пылающих факелов. В этой золотистой полутьме можно было различить мрачные орудия пыток: кобылки, жаровни, воронки, колоды, блоки, секиры, виселицы. Палачи в кожаных передниках и штанах до колен, с оголенными до локтей руками, застыли в ожидании по обе стороны двери, В глубине комнаты, за столом, покрытым алой бархатной скатертью, с зажженными свечами сидели секретарь суда, королевский прокурор, врач, священник и три судьи с неподвижными и круглыми, как у ночных птиц, глазами.
Перед ними лежали свитки пергамента. Над ними из темноты выступал огромный распятый Христос.
– Вы продолжаете запираться? – спросил председатель суда.
Миретт сразу не ответил, так как справа от себя заметил большой медный чан, наполненный маслом, подвешенный над костром. Языки пламени лизали его стенки, и в комнате распространялся запах кипящего масла.
– Я невиновен! – вскричал Александр Миретт.
– Разденьте его, – приказал председатель.
– Правильно, – одобрила Дама Крюш, которую Миретт вначале не заметил: она беззаботно сидела на одной из колод.
Сильные руки сорвали с Миретта одежду, и он стоял гол, как червь, перед судьями, разглядывавшими его с надлежащей им по рангу ненавистью, Сидя подле Миретта, Валентин беззаботно выискивал блох.
– Его тоже подготовить? – осведомился палач.
– Животное после человека, – сказал председатель, – хотя человек этот не лучше животного.
– Вы сожжете Валентина? – вскричал Миретт, не помня себя от возмущения.
– Животное присутствовало при преступлении своего хозяина, – сказал королевский прокурор при церковном суде, – и связывающая вас цепочка определяла в вас сообщников. И этот зверь в подобии обезьяны был дьяволом, связанным с вашей преступной плотью. Сам Вельзевул явился в шкуре и безобразном подобии этого бабуина, с которым вы разгуливали по городу.
Валентин посмотрел на королевского прокурора при церковном суде так, будто понял его слова, и пожал плечами.
А тем временем палач подошел к котлу и начал мешать жидкость деревянной лопаткой.
– Вы готовы, мэтр Шарль? – спросил председатель.
Масло негромко булькало; к потолку поднимался легкий сизый пар и уходил в специальные отдушины в форме звезд. Запах становился все более едким, и обезьянка чихнула. Палач 111 Анри Труайя Суд Божий выпрямился и сказал:
– Я готов.
– Выполняйте свое дело, и да просветит нас воля Божья!
– Вот именно! Вот именно! – завизжала Дама Крюш, – пусть поварится немного в масле.
– Тихо, Дама Крюш! – сказал председатель.
Миретт застонал, так как подручные палача грубо схватили его за руки и за ноги. Священник перекрестился. Секретарь макнул перо в чернильницу. Председатель снял шапочку и заткнул уши пальцами.
– Бросайте, – скомандовал палач.
Подручные в кожаных штанах потащили Миретта к чану, подняли на вытянутых руках и внезапно бросили, отскочив, чтобы уберечься от брызг кипящего масла.
Масло взметнулось к потолку. Судьи одновременно вытянули шеи в сторону пытаемого.
Александр Миретт плюхнулся в кипящее масло. Головой он стукнулся о край котла. Ему показалось, что он теряет сознание, и, собрав все силы, он отважно приготовился к агонии.
Но время шло, и ему было странно, что он ничего не чувствует. Ни малейшего жжения, ни малейшего жара. Тело нежилось, как в ароматической ванне. Сначала он подумал, что масло еще не нагрелось до нужной температуры. Но пар клубился вокруг него все плотнее и плотнее, на поверхности масла лопались пузырьки. Он подтянул ноги и уселся по-турецки на дне чана. Вдруг его оглушил крик. Священник встал и потрясал над головой маленьким серебряным распятием:
– Он невиновен! Он невиновен! Освободите его!
Судей, стоящих за столом, казалось, поразил небесный гром. С отвисшими челюстями, обезумевшими глазами, они быстро крестились. Сконфуженный палач медленно отступал вглубь комнаты. Валентин повизгивал. Дама Крюш неистовствовала:
– Но я же вам говорю, что он преступник! Я же собственными глазами видела, я видела, как он убил беднягу под моими окнами!
Но ее никто не слушал.
Председатель наклонился к королевскому прокурору церковного суда и что-то долго шептал ему на ухо, его бородавки двигались, как какие-то живые насекомые. Наконец он повернулся к врачу и сказал:
– Прошу вас засвидетельствовать чудо или обман.
– Чудо! Чудо! Осанна! – повторял священник.
Один из судейских подошел к котлу, попробовал ладонью голые плечи Миретта, с серьезным видом покачал головой, сунул палец в масло и выдернул его с диким криком.
– Масло жжет, а человек невредим! – и он в доказательство тряс в воздухе обожженным указательным пальцем.
– Секретарь, запишите его слова, – сказал председатель. – А вы, мэтр Шарль, освободите господина Александра Миретта и предоставьте ему необходимую помощь.
В мгновение ока Александра Миретта вытащили из чана, обмыли, вытерли, умастили редкими благовониями и одели в богатую одежду. Палачи дружески похлопывали его по спине. Судьи улыбались ему с высоты своих красных мантий. Ошалев от радости, он не пытался даже понять, что с ним произошло.
– Спасибо, монсеньеры, – бормотал он, – спасибо. . .
Но тут вмешался королевский прокурор церковного суда, явно оскорбленный тем оборотом, который приняло дело:
– Нужно еще разобраться, от Бога это чудо или от нечистого! Нужно со всей беспощадностью разоблачать колдовство. Я требую еще одного подтверждения.
– Согласен, – сказал председатель.
– Я протестую! Я протестую! Здесь был подлог! Масло не кипело! – вопила Дама Крюш.
– Сейчас вы его испытаете на себе, – сказал председатель.
Лицо Дамы Крюш перекосилось от страха.
– Меня в масло? Меня? Но не я же преступница, монсеньер!
– А вот вы сейчас докажете это. Раздеть ее!
– Не прикасайтесь ко мне! Я запрещаю вам ко мне прикасаться! Мне шестьдесят лет! Я принимала роды у всех знатных дам Парижа! Моя дочь замужем за королевским офицером!
Я буду жаловаться королю!
Одежды содрали, и показалось тело, худое и желтое, как кусок глины, с порезанным морщинами животом и сухими, как палки, ногами с грязными подошвами.
– Отпустите меня!.. Отпустите меня!..
Она не закончила. Палачи подняли ее, как перышко, и бросили в чан. Дикий вопль потряс своды. Александр отвернулся.
– Не могу смотреть, – сказал он стоящему подле него стражнику. – Что происходит?
– Она жарится, как карп!
– Ах! – заметил Александр Миретт. – Это ужасно!
Глава IV, в которой пойдет речь о странной встрече, происшедшей с Александром Миреттом в кабаке "Три яблока", и о ее последствиях После оглашения постановления суда Миретта отпустили со всяческими напутствиями.