– Пускай! – отвечал Миретт, – Королевский придворный говорит о вас за моей спиной.
– Не доставляйте ему удовольствия тем, что мы говорим о нем.
Такие ответы отнюдь не удовлетворяли Даму Бланш, которая начала находить, что Миретт не так забавен, как в первые дни, когда муж привел его в их дом. В этом нелестном преображении она винила мужа. Конечно, мэтр Тайяд был человеком весьма ученым и безукоризненно честным, но он источал скуку, как общественный фонтан воду. Он приобщил Миретта к своему делу. Он убил в своем ученике весь его пыл, весь его задор и дерзость.
Она утешала себя в этом горьком разочаровании, закармливая обезьянку дорогими лакомствами. По крайней мере, хоть она не изменилась!
В один прекрасный день, когда она играла с Валентином, мэтр Тайяд зашел к ней предупредить, что ему придется уехать на несколько дней. Ему сообщили, что у одного книготорговца из Блуа имеется рукопись, необходимая для его исследований. Ему срочно нужно ехать, и Миретт предложил его сопровождать.
– Так я останусь одна! – вздохнула Дама Бланш.
– Нет, – ответил Тайяд. – Несмотря на благородное предложение нашего друга, я попросил его оставаться здесь и продолжать наши изыскания. Мы с ним братья. Мы заменяем друг друга. И, возможно, когда я вернусь, наша работа будет завершена.
Глава VII, из которой читатель, более везучий, чем мэтр Тайяд, узнает в подробностях о том, чем занимались Александр Миретт и Дама Бланш в отсутствие почтенного ученого После отъезда мэтра Тайяда Александр Миретт спустился в лабораторию и принялся за чтение старого фолианта о гомункулусах. Первые часы работы ему показались веселыми и насыщенными. По утверждению автора сочинения, гомункулуса можно было произвести из семени некоторых цветов, высеянного в семь различных грунтов. На первый взгляд это казалось правдоподобным. Александр Миретт на какое-то время предался мечтам о создании этого искусственного человека. Но размышления его утомили. Через открытое окно он выглянул в садик с чахлой зеленью. На противоположной стене трепетали листки дикого винограда. Луч солнца золотил лужицы навоза в колеях. Пронзительно пели птицы.
Над лабораторией по кухне ходила Дама Бланш. Должно быть, лицо ее раскраснелось от огня. Очаровательная Дама Бланш! Жаль, что Александр Миретт не познакомился с ней до своего приобщения к тайнам мэтра Тайяда! Как бы он за ней приударил, когда был свободен и не так благочестив! Какой бы счастливой он бы сумел сделать эту женщину, которой были ведомы лишь взвешенные объятия ее мужа! Но он немедленно взял себя в руки.
"Глупые мыслишки, Александр! – сказал он себе. – Твое возвышение не дает тебе права даже мысленно ласкать такие преступно нежные создания. Ты высшее существо, а высшие существа славятся прежде всего воздержанием. Итак, вернемся к гомункулусам".
И он снова ссутулился над рукописями, заглавные буквы в которых были похожи на куски червей. Но напрасно он пытался уловить мысли автора, внимание его рассеивалось и уносилось в небезопасные мечты. Вскоре он должен был себе признаться, что в отсутствие мэтра Тайяда работать ему было скучно. Он выпрямился, вздохнул полной грудью и стукнул кулаком по столу. Вдруг ему безумно захотелось побродить по улицам.
– В конце концов, дураком я буду, если буду протирать ягодицы этим твердым стулом и губить глаза, разбирая каракули в этом фолианте, когда мэтра Тайяда здесь нет!
Словно школьник на каникулах, он отодвинул книги, расстегнул воротник, закатал рукава и вышел из лаборатории, напевая песенку.
В жарко натопленной кухне пахло супом и гвоздикой. В огромной печи на крюке висел котелок, в котором кипела похлебка. Со всех сторон на закопченных треногах его окружали чугунки. Возле печи суетился кухаренок.
Возле шкафчика с пряностями стояла Дама Бланш, проверяла свои запасы и бормотала:
– Кулек миндаля, на дне имбиря, ливр корицы, два ливра кардамона, немного молотого перца, гвоздика, шафран, четыре головы сахара. . .
– Ах! Дама Бланш! – сказал Миретт, подходя к ней, – вы просто очаровательны, когда занимаетесь вашими кухонными сокровищами!
– У каждого своя алхимия, – отвечала она, меланхолично улыбаясь.
– Мне больше нравится ваша, чем наша, – засмеялся Миретт.
Она весело на него взглянула:
– Будьте добры, не насмехайтесь надо мной и извольте вернуться к своим толстым книгам, напичканным шашелем! Другой еды вам не нужно.
Миретт покачал головой, будто отгоняя назойливых мух.
– Ах! Дама Бланш, – сказал он, – я устал от этих занятий. Возможно, Бога я должен познать не через науку, а через неведение!
– Верю, – поспешила согласиться она. – Да, вам нужно проветриться. Почему бы вам не пойти завтра со мной на рынок?
Обрадованный Александр Миретт все же притворился нерешительным:
– Но мои работы. . . Мне кажется, что я вот-вот найду решение занимающего нас вопроса. . .
– Тем более!
– Мы к этому вернемся за ужином, хорошо?
Они к этому не вернулись за ужином, но обменялись массой легких и пустых фраз. Александр Миретт блаженствовал, как замерзший человек у горящего полена. Утка с гренками, вымоченными в вине и посыпанными мускатным орехом, солью, сахаром и корицей, доставили усладу его желудку. А взгляд его наслаждался этой молодушкой, с лицом нежным, как сметана. Он забыл о гомункулусах, семи сортах земли и небесной субстанции. Он пил, ел и развлекал хозяйку. Он рассказывал ей о своих школьных проказах, о фарсе, который он разыгрывал со священниками, выдавая Валентина за собственного сына и прося его окрестить, о других веселых или скандальных затеях, над которыми Дама Бланш так хохотала, что хваталась руками за вырез горжетки.
– Иногда мне кажется, что вы действительно посланец Божий, а иногда, что вы такой же человек, как и другие!
– И каким я вам нравлюсь больше, Дама Бланш?
– Когда вы такой же, как и другие, – молвила Дама Бланш, опуская глаза.
– Клянусь рогами быка и кишками лягушки, я таким и останусь! – вскричал Миретт, которому кровь ударила в голову. – Пусть принесут Валентина!
И когда служанка принесла обезьянку, он запел старые куплеты, от которых когда-то отказался: Изобрази нам, Валентин, Наших игривых Жеральдин. . .
Когда Валентин закончил танцевать, Александр Миретт подошел к Даме Бланш и взял ее за руки.
Ему показалось, что в его ладонях забились две теплые птички.
– Дама Бланш, – сказал он, – завтра я буду с вами столько, сколько вы захотите.
Глава VIII, в которой события разворачиваются в направлении, о котором наш читатель, возможно, уже догадался Улицы были захламлены поломанными телегами, старыми бочками и грудами мокрого навоза. Кумушки, сидя на люках своих подвалов, сплетничали между собой и приветствовали прохожих улыбкой, продолжительность которой зависела от занимаемого данным прохожим места в обществе.
Дама Бланш шла рядом с Александром Миреттом и критические разглядывала раскладки. Они остановились у пекаря купить большой двойной хлеб за два денье, затем зашли в большую мясную лавку, недалеко от Шатле, прилавки которой ломились под кусками свинины, говядины и баранины. Продавец птицы продал Даме Бланш несколько уток с блестящим оперением, а у аптекаря они купили зерна аниса и укропа, кашицу из слив, освежающую адрагантовую камедь и чемерицу, улучшающую пищеварение. Торговцы на все лады хвалили свой товар. Кумушки толпились вокруг подмостков, как муравьи на голове дохлого кролика.
Пахло дичью, вином, потом и пряностями. Александр Миретт наслаждался этими запахами, вдыхая их полной грудью. И какая-то дикая радость вздымалась в нем при виде всех этих хлопочущих и болтающих самок. В нем росло желание насиловать и грабить, потребность снова стать самим собой, вновь облачиться в одежды своих старых пороков. Какая-то цветочница попискивала кислым голосом: "У меня свежий ситник! У меня свежий ситник!" Через драное платье виднелись молочно-белые округлые груди. Губки ее алели от молодости и здоровья.
Александр Миретт облизнулся. Продавец пирожных поставил на землю корзинку, прикрытую белым полотенцем. Очень легко было стащить несколько из них. Но зачем? Ведь сегодня вечером он и так их получит за улейном! Из пирога на раскладке кондитера текло варенье.
Торговец как раз стоял к Миретту спиной. Но сейчас это было ни к чему. Ведь Дама Бланш купит ему любой пирог, если он попросит. Кто-то за его спиной прошептал:
– Это Миретт, отмеченный чудом.
Александр обиделся за этот эпитет. Если бы эти дураки знали, какие противоречивые мысли обуревают его! Руки у него так и чесались стащить какую-то птицу, язык горел желанием крикнуть какую-нибудь крутую гадость в лицо этим матронам. Он вздрогнул, когда Дама Бланш с ним заговорила:
– Вам нравится этот пирог, мэтр Миретт?
Он посмотрел на ее спокойное лицо, и решимость его поколебалась, какое-то нежное томление разлилось по жилам. Он не осмеливался причинить хотя бы малейшую неприятность такому обворожительному созданию. Он вздохнул и ответил, что пирог выглядит весьма аппетитно.
Но на обратной дороге он сам на себя начал сердиться за свою ложь. Он винил всех: Бога, судей, мэтра Тайяда и особенно Даму Бланш. Когда они вернулись домой, он покинул Даму Бланш и спустился в лабораторию. Дама Бланш поднялась в свою комнату.
Расположившись среди пожелтевших бумаг, Миретт еще раз постарался сосредоточиться на гомункулусах, но мысль о Даме Бланш не покидала его. В голове кружился рой очаровательных образов. Золотистые глаза Дамы Бланш, ее атласные розовые губки, нежная шейка, аппетитная ямочка на груди, мускусный запах, источаемый ею, пленительное шуршание платья. . . Он резко поднялся, взбежал по деревянной лестнице и, запыхавшись, преисполненный тревогой, злой, он влетел в комнату Дамы Бланш.
Молодая женщина, сидевшая у окна, мило склонившись над гобеленом, вскрикнула от страха и схватился рукой за сердце.
– Как вы меня напугали, мэтр Миретт!
Он сделал шаг вперед.
– Какой у вас странный вид! – продолжала она. – Вы так бледны, у вас такие расширенные глаза, такой ужасный взгляд! Не заболели ли вы? Или вам было Божественное видение? Вы услышали глас Божий?
Миретту было больно от того, что она так очаровательно глупа. Она сидела в этой комнате, как трепещущая попавшаяся птичка, и все в ней, от ее чистого девичьего лица до тонких башмаков, так и подбивало на грубость, дерзость, насилие. Она была рождена только для этой минуты. Охрипшим голосом он сказал:
– Дама Бланш, я безумно вас люблю!
– Что вы, сеньор? Но мой муж. . . но. . .
– Вашего мужа нет. Есть я. Есть только я!
Он схватил ее за плечи. Она смотрела на него снизу вверх огромными бархатистыми глазами, губы ее были приоткрыты, как цветок. Она дышала Миретту в лицо. Он сжал это беззащитное тело, будто желая привязать ее к себе.
– Оставьте меня, – простонала она.
Он посмеивался:
– Но ведь я посланник Божий?
– Да! Да! – лепетала она в каком-то пугливом экстазе.
И когда он поцеловал ее в губы, она предпочла потерять сознание.
Не смутившись, Миретт отнес молодую женщину на большую кровать, ждавшую их в глубине комнаты.
Одеваясь, он услышал тяжелые шаги на лестнице, и дверь рывком распахнулась. Но никто не вошел. За дверным проемом была только враждебная пустота, мертвая злая тишина. От сквозняка шевелились занавески на открытом окне. Миретт, обливаясь потом, перекрестился и вышел из комнаты, даже не взглянув на Даму Бланш, которая, кстати, уже пришла в себя.
Александр Миретт откинулся в кресле, положил ноги на ворох бумаг на столе и принялся раздраженно ковырять в ухе мизинцем. Неистовое удовольствие, которое он только что испытал в компании Дамы Бланш, оставило в душе скорее досаду, чем радость. У него было странное ощущение, будто он не добился от Дамы Бланш того, чего хотел, хотя она уступила всем его желаниям.
Чего же ему еще надо? На что ему еще жаловаться? Он закрыл глаза и уснул, недовольный и собой, и Богом.
Глава IX, в которой мэтр Тайяд узнает о двойном предательстве Приступы добродетели бывают иногда опаснее, чем мимолетное падение. Когда мэтр Тайяд вернулся из своей поездки домой, Дама Бланш, проведшая ночь в молитвах, призналась ему, что изменила. Мэтр Тайяд выслушал это признание со спокойным видом.
– Дама Бланш, вы еще ребенок, – сказал он ей.
И пошел искать Александра Миретта, которого нашел в лаборатории, где тот укрылся, чтобы отдохнуть после обеда.
Молодой человек, внезапно разбуженный скрипом открывающейся двери, вскочил, посмотрел на ученого и понял, что тому все известно.
– Я знаю все, – сказал мэтр Тайяд.
– Хорошо, – ответил Миретт. – В таком случае я только заберу обезьянку и покину ваш дом с благодарностью за ваше более чем радушное гостеприимство.
Мэтр Тайяд покачал головой и улыбнулся улыбкой счастливого мученика.
– Нет, мэтр Миретт, – возразил он, – вы не уйдете!
– Но я же вас обманул!
– Я обманул себя сам.
Этот загадочный ответ удивил Александра Миретта.
– Как так? – спросил он.
Мэтр Тайяд опустился на табуретку с величием орла, возвращающегося в свое гнездо на высокой скале, скрестил руки на груди, нахмурил брови и начал глухим голосом:
– Мэтр Миретт, я совершил непростительную ошибку, неправильно истолковав ваш случай. Та мерзость, которую я только что узнал, открыла мне вдруг истинный цвет вашей души.
Он не белый, а черный.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я начинаю верить, что вы действительно убили этого несчастного буржуа, чтобы украсть его кошелек и что вы действительно заслужили кипящее масло за это преступление.
– Ну а суд Божий? – вскричал Миретт.
– А Бог вас не судил.
– Но ведь кипящее масло. . .
– Да, оно не тронуло вашего тела, но по Божьей ли воле?
Лицо мэтра Тайяда было бледным, как облатка. Он возвел к небу костлявый палец и вдруг изрек:
– Господи, я наконец понимаю! Ты не наказал Александра Миретта за преступление, потому что Ты не стал его наказывать. Ты наделил его не своей милостью, а своим забвением.
Он не был Твоим избранником, Ты просто им пренебрег. Ты не оправдал его, Ты о нем позабыл.
Он не в Тебе, он вне Тебя!
– Что? Что?
– Вспомните ваши уроки латыни, Александр Миретт. Как по латыни будет "не замечаю"?
– Ignoro.
– А "я прощаю"?
– Ignosco.
– Какая удивительная схожесть слов. Вы считали, что вас простили, а вас проигнорировали! Вы просто не существуете для Бога. Вы даже не имеете возможности ослушаться Его.
Пораженный этой новой интерпретацией чуда, которое произошло с ним, Александр Миретт стоял ошеломленный, потерянный, как ребенок, которого поймали на горячем.
– Так что же делать?
– Доверьтесь мне, – сказал мэтр Тайяд, – вы меня предали, но я вас спасу. Я исследую вашу душу, окружу ее спасительным чтением, буду охранять ее от преступных соблазнов, я ее очищу, как ту небесную воду, которая сверкает в колбах на моем столе, и в один прекрасный день вы станете достойным того чуда, которое вы должны были заслужить раньше!
Произнеся эти слова, он встал и вышел из комнаты походкой архангела.
Оставшись один, Александр Миретт задумался над словами своего благодетеля, и пока он думал, его охватывал ужас. Наконец ему стал понятен истинный смысл всего, что с ним случилось. Истина, как громом, его поразила: "Для Бога вы будто и не существуете вовсе".
Эх! Да, в этом огромном муравейнике, который Господь озирает взглядом своим, он заблудился, маленький несчастный муравей. Его собратья жили своими обязанностями, радостями, ежедневными заботами, а он откололся от их общества. Между ними и им была та же пропасть, которая отделяет хаос от земли. Он бродил по берегу, на котором Бог его больше не замечал. И он звал на помощь из глубины своего одиночества. Но для того, чтобы снова стать человеком, ему нужно было снова приобрести привычки людей, их обязанности, их слабости.
Чтобы снова стать человеком, нужно было, чтобы Бог относился к нему, как к человеку, чтобы он его наказал соразмерно с его преступлением. Теперь как освобождения он жаждал наказания, которого так боялся прежде.
Наверху он услышал звук пощечин и всхлипывания кухаренка. "Он провинился, и его наказали. Он плачет. Но через пять минут он забудет о горе. А почему? Потому что он уплатил по счету! А я. . . я. . . вот что было мне надо! Пощечину от Бога! Дама Бланш! Значит, я вас не люблю! Значит, я овладел вашим телом не для того, чтобы утолить мою страсть, а в надежде понести наказание! Не вас я искал, а небесного гнева. И если покинул я вас усталый и взбешенный, то потому лишь, что всем своим существом я почувствовал, что и эту мою мерзость Бог проигнорировал, как и другие!"
Миретт воздел руки к небу и возопил:
– Господи! Господи! Обрати на меня гневное око Твое! Возвести небесным благовонием о близости Твоей! Я взываю к Тебе! Я грожу Тебе кулаками! Что я должен сделать, чтобы на этом клочке земли Ты заметил черную мошку, требующую Твоего внимания, чтобы Ты дал ей удовлетворение, сбив ее щелчком. Я жду! Жду! Спустись ко мне! Ударь меня! Если Ты меня ударишь, значит, Ты снова заметил меня, если Ты сметешь меня вихрем своего гнева, значит, Ты будешь считать меня достойным Твоего наказания!
Произнеся последние слова, мэтр Миретт вернулся в кресло и зарыдал, обхватив голову руками. Постепенно его сморил сон, и вот что ему приснилось.
Он находился на улице с богатыми лавками. Какой-то купец показывал четырем восторженным матронам золотистые ткани. Ткани эти струились, как расплавленный металл, горячий, сверкающий, брызжущий искрами, так что глазам смотреть больно. Завороженный этим зрелищем, Миретт подошел к купцу и пальцем коснулся края ткани. И вот в том месте, где он ее коснулся, образовалось пятно, оно начало расползаться по ткани, как проказа.
– Держите вора! – закричал купец.
На его крик из всех домов высыпали на улицу женщины, полураздетые и с камнями в руках.
– Бейте! – закричал купец.
И на Миретта посыпался град камней. Но попадавшие в него камни оставляли на его теле глубокие, сладостные раны, будто разрывали мучившую его черную опухоль. И с каждой дырой в его тело вливался свет, свежесть, небесная музыка. Тело его становилось все легче и легче. И он летел сквозь пелену облаков и плакал от радости и благодарности.
– Мэтр Миретт! Мэтр Миретт! Время обедать.
Он проснулся. Перед ним стоял мэтр Тайяд, он так спокойно улыбался, что Миретт засомневался, не приснилось ли ему его приключение с Дамой Бланш.
– Почему вы улыбаетесь? – спросил Миретт.
– Потому что все прожито, прошло, все забыто. Потому что мы снова друзья. . .
Глаза Миретта увлажнились. Сердце быстро и громко билось в груди. Когда ученый раскрыл руки для объятия, молодой человек подошел к нему и с благоговением поцеловал в плечо.