– Тогда по рукам? Вы собственноручно на гербовой глянцевой бумаге напишите всего одну короткую фразу: "Я прощаю моему брату причиненную им мне большую обиду при условии, что он закажет мне похороны по первому разряду в похоронной конторе Пилата"! Вот и все!
Затаив дыхание, Анатоль Филатр с изумлением смотрел на собеседника:
– Но. . . но. . . – пробормотал он, – я не вижу никакой выгоды из этой комедии. . .
– Вы рассуждаете по-детски! – сказал Пилат. – Выгода двойная. Для меня – еще одни похороны по первому разряду в актив конторы. . . Для вас. . .
– Ну да же. . .
– Для вас тоже! Об этом не так уж трудно догадаться. . .
И на глазах ошарашенного собеседника Пилат вытащил из кармана пять банкнот по сто франков и разложил их веером на столе.
– Нет, так не годится, – вздохнул Анатоль Филатр я сглотнул слюну.
Пилат посмотрел на него с презрением.
– Разве это будет честно по отношению к брату? – снова сказал Анатоль Филатр.
– Он ничего не будет знать о нашем соглашении.
– Хорошо. Но я не думаю, что смог бы при таких обстоятельствах. . .
Однако, произнося эти слова, он внезапно представил себе, как вернется домой, как униженно будет рассказывать Матильде о своих неудачах, словно наяву увидел раздраженное лицо жены, услышал визг голодных малышей, заметил даже счет от бакалейщика, специально положенный на самом видном месте около его тарелки. Эта картина заставила умолкнуть угрызения совести.
– Может, вы бы все же предупредили моего брата о нашем соглашении, – сказал он.
– Пустое! Вы хотите, чтобы он мне устроил скандал и просто-напросто потребовал порвать эту бумагу? Живым не прощают то, что прощают мертвым.
Анатоль Филатр не мог устоять перед искушением. В его душе шла жестокая борьба между совестью честного человека и инстинктом отца большой семьи. Его терзало множество различных желаний, и он хотел бы умереть на месте.
С омерзительным цинизмом и спокойствием Пилат собрал со стола банкноты и помахал ими под самым носом у бедняги.
– А сколько за эти деньги можно купить, Филатр! Вы об этом подумали?
Анатоль Филатр почувствовал, как к горлу подступает тошнота.
– Давайте, – сказал он, – я согласен.
И схватив банкноты, он спешно засунул их в карман.
– Вот бумага и ручка, – сказал Пилат, любезно улыбаясь. – Сейчас мы закрепим на бумаге наш небольшой посмертный залог. Вы напишите завещание, о котором я вам говорил, и положите его в свой бумажник, так, чтобы его нашли. . . хм. . . в нужный момент. Конечно, второй экземпляр я оставлю у себя. Итак, пишите: "Я прощаю своему брату. . . "
Ссутулившись и склонив голову, Анатоль Филатр начал писать под диктовку Пилата, словно школяр, повторяя каждое слово:
– "Я. . . про. . . ща. . . ю мо. . . е. . . му бра. . . ту. . . "
Время от времени он останавливался, тяжело вздыхал и ворчал:
– И все-таки. . . и все-таки. . .
Осторожно, словно начинающий вор, отпер Анатоль Филатр дверь своей скромной квартиры.
– А, наконец! – послышался резкий женский голос. – Уже восьмой час, и лапша остыла!
– Да, это правда, – согласился Филатр, – но я даром время не терял.
И он чмокнул в лоб свою Матильду, бледную, совершенно истощенную женщину, голову которой, казалось, долго вымачивали в уксусе. Все четверо хилых, сопливых и невыносимо визгливых малышей толклись вокруг них.
– У нас нет ни сыра, ни вина, ни. . .
– Не стоит терять надежду, Матильда, когда тебе посчастливилось быть женой Анатоля Филатра.
– Да знаю я эту песенку!
– А может, и не знаешь, может, и не знаешь! – весело дразнил ее Анатоль Филатр. Но он знал, что в самой глубине души его притаилась неизбывная тоска. Медленно и торжественно, будто фокусник, он достал из бумажника пять банкнот по сто франков и положил их стол.
– Мой дневной заработок, – объяснил он.
– Ну и прекрасно, – воскликнула Матильда, – Филипп, беги-ка купи вина! Огюст купит хлеба. Тереза – ветчины. Мартина. . .
Через десять минут все заказанные продукты были на столе, и семья, весело звеня вилками и чавкая, начала ужинать.
Сын Неба смотрел на тарелки с едой, на полные стаканы и думал, что за эту семейную трапезу заплатил ценой собственной жизни. Действительно, этот хлеб, сыр, вино, ветчина –
это он сам, его собственное, принесенное в жертву тело. С каждым куском ему казалось, что зубы впиваются в его тело.
– Ешьте, мои маленькие, пейте мои хорошие, – приговаривал он, с трудом сдерживая слезы.
– А ты сам почему не ешь? – рассердилась Матильда. – Тебя еще нужно упрашивать?
Анатоль Филатр поднес ко рту кусочек хлеба, но от омерзения ему свело челюсти, будто он собирался совершить что-то противоестественное.
С этого дня для Анатоля Филатра началась беспокойная жизнь. Теперь он смог взять напрокат смокинг для роли "элегантного статиста" и уже целую неделю снимался в сценах монмартрских ночных кабаре в стиле 1925 года. Но каждый вечер, возвращаясь со съемок, он проходил мимо похоронного бюро. А Пилат, стоя на пороге своего заведения, уже поджидал его с неприлично жадным выражением лица.
Стоило Анатолю Филатру поравняться с конторой, как Пилат, еще более надменный, еще более красный, еще более бородатый и еще более пузатый, чем обычно, улыбался ему всей своей щетиной и говорил:
– Ну и как вы себя чувствуете, Филатр?
Если бы это был кто-то другой, то фраза эта звучала бы, как простое изъявление вежливости. Но в устах Пилата она приобретала иное значение: в ней слышался мрачный намек, призыв к порядку, напоминание о том, что Анатоль Филатр больше себе не принадлежит, она звучала, как хозяйский окрик. "Как вы себя чувствуете" – должно было означать: "Скоро ли вы умрете, чтобы я смог вернуть свои пятьсот франков?" Анатоль Филатр стыдливо опускал голову и сухо покашливал.
– Вроде ничего, – жаловался он. – Да вот в горле все время дерет. . . и в конечностях в последнее время покалывает. . .
– Пока человек чувствует свои конечности, это еще не конец, – замечал Пилат.
Анатоль Филатр, полностью удрученный этим язвительным замечанием, пожимал три коротких и вялых пальца, которые ему протягивал Пилат, и, опустив голову, с чувством собственной вины, шел дальше. На следующий день мучения повторялись в то же время, на том же месте и при тех же обстоятельствах .
Сын Неба чувствовал себя честным должником, который не может выполнить свое обязательство. Он выдал чек без обеспечения. Он заложил собственную смерть, а она никак не приходит. С каждой встречей ему казалось, что заинтересованность Пилата перерастает в нетерпение. Пилата возмущала его медлительность, хилый вид и жалобы. Пилат требовал, чтобы с ним рассчитались в ближайшее время. Пилат, человек прямой в делах, не терпел, чтобы его обманывали. Напрасно Анатоль Филатр исхищрялся во все новых и новых извинениях.
– Господин Пилат, я харкаю кровью, что это может значить? – спрашивал он.
Или же:
– А это опасно, когда кровяное давление двести восемьдесят?
Или такое:
– Что бы вы делали, если бы вы задыхались, у вас останавливалось сердце, отнима. . .
На что Пилат отвечал:
– Я, конечно, лечился бы. А вы – другое дело.
Анатоль Филатр, съежившись, семенил от него старческими шажками, словно за ним по пятам гналась целая стая судебных исполнителей. Ах! Если бы у него были эти проклятые пятьсот франков, он бы с радостью вернул их Пилату!
Но, конечно же, их у него не было.
Он утратил всякую надежду, желание жить и с удивлением заметил, что говорит о себе в прошедшем времени.
На Новый год он получил открытку от своего мучителя. На пышно оформленной визитной карточке была всего одна фраза: "Господин Пилат напоминает о себе господину Анатолю Филатру и шлет ему привет".
Это было уже слишком. Пилат преследовал его и дома. Пилат рвался в плотно закрытую дверь его семейного уюта. Пилат писал ему черным по белому, что ему надоело ждать и что ему как можно скорее нужна шкура Анатоля Филатра. И это чудовище имеет на это право!
Ведь Анатоль Филатр продал ему себя. Анатоль Филатр больше не человек. Он стал товаром, предметом торговых сделок. А как же душа? Его личные качества, уголок искры Божьей? Со всем этим покончено. Такой-то вес, такой-то рост, столько-то сантиметров на столько-то!
Анатоль Филатр сунул карточку в карман и обхватил голову руками:
– Кто это тебе написал? – поинтересовалась Матильда.
– Один. . . один однополчанин. . . Ты его не знаешь. . .
У него кружилась голова. Под предлогом головной боли он рано лег спать. Но целую ночь не мог сомкнуть глаз. Ему не давала покоя мысль о подлости, которую он совершил. Он любой ценой должен заболеть и умереть. Сцепив зубы, он отыскивал в себе симптомы спасительной болезни. До четырех часов утра он выявил пронзительный звон в ушах, невыносимую горечь во рту, резкую боль в животе и зловещие спазмы сердца. Он заснул, подбодренный уверенностью, что наконец наступила агония. Ему приснился Пилат в черных перчатках, который со слезами на глазах склонился над кроватью, целуя его. Толстяк щекотал его своей буйной бородой и приговаривал, всхлипывая:
– Я вас глубоко уважаю, Анатоль Филатр. Я вас глубоко уважаю. . .
Сердце Анатоля Филатра преисполнилось радостью, и он пролепетал: 206 Анри Труайя Сын Неба – Довольно, господин Пилат, если я уже пообещал, так слово сдержу. . .
Потом какой-то господин в цилиндре нацепил на впалую грудь Анатоля золотой крестик, усыпанный бриллиантами.
– Матильда, – вскричал Анатоль Филатр, – меня наградили!
Он проснулся от того, что жена тормошила его за плечо.
Господи! Раскрыв глаза, он сейчас же понял, что все его надежды развеялись. Все его недуги исчезли вместе с последними снами. Он снова почувствовал себя легко и бодро; живот больше не болел, ноги легки, во рту приятная свежесть от миндальной зубной пасты.
– Какой я все-таки негодяй! – выругался он, с ненавистью глядя на себя в зеркало.
Потом он пошел на работу, так как был не менее пунктуален, чем совестлив. В тот день он снимался в сцене, действие которой происходило на улице, искусно сделанной из папьемаше. Равнодушные прохожие ходили по тротуару навстречу друг другу. Филатр тоже играл прохожего и изо всех сил старался придать себе отсутствующий вид.
В определенный момент прохожие должны внезапно услышать выстрел и все вместе броситься к окну первого этажа: в комнате некий юноша покончил жизнь самоубийством.
– Прохожие, по местам, – скомандовал режиссер. – Повторяем сцену в пятый раз.
На шестой пробе Анатоль Филатр понял волю провидения.
– Вы, консьержка, больше чувства, – объяснял постановщик какой-то женщине, – когда будете говорить: "Несчастный, он застрелился! Он сам пошел навстречу смерти, так как она не шла к нему!" – это самое главное! Самое главное!
"Он сам пошел навстречу смерти, так как она не шла к нему", – эту фразу Анатоль Филатр повторял целый день.
После студии он зашел в аптеку и купил крысиного яда. Положив пакетик в карман, он почувствовал, что теперь поквитается с Богом и Пилатом. Теперь у него есть чем расплатиться за долг. Теперь он может идти с высоко поднятой головой. В метро ему показалось, что люди поражены его умным и спокойным видом.
С каким достоинством он пройдет перед Пилатом!
"Завтра я верну вам долг, господин Пилат", – скажет он.
И пойдет себе дальше, больше ничего не объясняя этому зловещему и ошеломленному толстяку.
Поезд метро со скрежетом остановился. Толпа вынесла Анатоля Филатра из переполненного вагона, и он взбежал наверх по лестнице, обклеенной разноцветными афишами.
Фу! Вот и тротуар: свежий воздух! Он твердым шагом ступил на асфальт. За сто пятьдесят метров от него виднелся окрашенный в черный и зеленый цвета фасад конторы Пилата. Но самого Пилата почему-то не видно на обычном месте. Наверное, он сейчас выйдет. Если он не выйдет, Анатоль Филатр сам зайдет в контору и крикнет ему роковую фразу: "Завтра я верну вам долг, господин Пилат. . . " Эту фразу он все время повторял про себя, смакуя ее с наслаждением.
Еще несколько шагов, и Анатоль Филатр поравняется с дверью похоронного бюро Пилата.
Но почему там не горит свет? Почему шторы спущены? Обеспокоенный всем этим, Сын Неба ускорил шаг, подошел к конторе, остановился перед ней и дрожащей рукой снял засаленную шляпу. На двери похоронной конторы висит объявление, обведенное двойной черной рамкой:
"Закрыто в связи со смертью".
Анатоль Филатр ошеломленно вытаращил глаза, сам себе не веря, подошел ближе к двери.
Нет, он не ошибся:
"Закрыто в связи со смертью".
Черные траурные буквы четко выделяются на белом фоне бумаги: "Закрыто в связи со смертью".
Анатоль Филатр стремглав бросился к чуланчику консьержки.
– Чьей смертью? – закричал он. – Кто умер?
Из темного склепа, из множества подушечек и вязанных салфеток до него донесся торжественный голос:
– Господин Пилат. От закупорки вен.
От этой новости у Анатоля Филатра все поплыло перед глазами.
Умер тот, кто взял себе смерть в соучастники. Умер тот, кто наживался на смерти. Теперь сам Пилат только клиент Пилата, Еще минут пятнадцать Сын Неба разглядывал объявление на двери конторы Пилата. А потом заинтересовавшаяся консьержка увидела, как он почесал в затылке, медленно перешел на другую сторону улицы и пошел к похоронной конторе Муя, соблазнительные витрины которой, разукрашенные свидетельствами о смерти и фотографиями, выходили прямо на тротуар.
Анатоль Филатр толкнул дверь конторы и подошел к сутулому черноволосому мужчине, сидевшему за покрытым зеленым сукном столом.
– Мсье, – сказал он, – я брат Филатра-старшего, владельца "Мечтательной телки". Мне пришла в голову одна мысль, мы оба могли бы иметь выгоду. Вот послушайте. . .