Над своим блюдцем - принадлежавшим ей по праву - кошка агрессивно наклонялась, гневно поглядывая на сына, и неспешно съедала ровно столько, сколько ей требовалось. Она редко доедала до конца то, что ей было предложено; почти всегда оставляла немного - мещанские хорошие манеры? Когда я наблюдала их в этом контексте, на примере серой кошки, меня вдруг осенило: а ведь в основе этих манер, вероятно, лежит злобная агрессия. Их надо понимать так: "Я не собираюсь доедать эту еду - я не голоден, ты приготовила слишком много, и твоя вина, если еда пропадет". "У меня столько своей еды, мне нет никакой необходимости съедать все это". "Я изящное суперсущество, я на самом деле выше такого грубого предмета, как еда". Последняя фраза отражает настрой серой кошки.
Молодой кот доедал за ней все, не замечая, что ее пища намного приятнее, чем то, что подавалось ему; и потом они опрометью убегали гоняться друг за другом по дому и саду. Или садились в ногах моей постели, глядя в окно, время от времени облизывая друг друга и мурлыча.
Это время было апогеем для серой кошки, пиком ее счастья и очарования. Она не была одинока; ее компаньон ей не угрожал, потому что она доминировала над ним. И она была так прекрасна - действительно очень прекрасна.
Лучше всего она смотрелась, когда сидела на кровати и глядела в окно. Обе ее кремовые в светлых полосках передние лапки выпрямлены, она опирается на две серебристые задние. Ее ушки, опушенные белым с серебряным отливом, поднимались и двигались взад-вперед, слушая и улавливая все. Наша киска шустро поворачивала мордочку, не упуская ни одного нового впечатления. Ее хвостик вертелся во всех направлениях, как будто его кончиком она ловила сообщения, недоступные другим органам восприятия. Когда она принимала позу, вся такая воздушно-легкая, приглядывалась, прислушивалась, принюхивалась, дышала, то казалось, что все в ней - мех, усики, ушки - тонко вибрирует. Если рыба - физическое воплощение движения воды, то кошка - это ожившее графическое изображение и образ неуловимых токов воздуха.
Ах, кошка! - все, что я могла ей сказать. Прекра-а-асная кошка! Восхитительная кошка! Шелковистая кошка! Такая мяконькая; с лапками словно бабочки; бриллиантовая кошка, чудесная кошка! Кошка, кошка, кошка, кошка.
Вначале она игнорирует меня; потом с вызывающим выражением поворачивает шелковистую головку и прищуривает глаза от каждой похвалы, от каждой в отдельности. А когда я заканчивала свои дифирамбы, она нарочито зевала, щегольски демонстрируя розовую, как мороженое, пасть и свернутый розовый язычок.
Или она могла нарочно свернуться клубком и обольщать меня своими глазами. Я смотрела в эти миндалевидные глаза, обведенные, как карандашом, тонкой темной полоской, а за ней второй, кремовой линией. И под каждым - темное пятнышко, как удар кистью. Зеленые-зеленые глаза; но в их глубине темное дымное золото - такая вот кошка с темными глазами. А на свету глаза эти зеленые, как ясный холодный изумруд. За прозрачным шариком глазного яблока - диск пронизанного жилками, сияющего крылышка бабочки. Крылышки как драгоценность - такова их суть.
Насекомое, живущее на листике - листовертка не должна отличаться от листа, - при поверхностном взгляде. Но вглядитесь: эта копия листика - свернутого, испещренного прожилками, изящного - как будто создана ювелиром, но ювелиром лукавым, так что насекомое чуть ли не пародирует лист, на котором живет. Посмотри, говорит насекомое, ну разве может какой-то листик быть таким изящным, как я? Да я же само совершенство всегда, даже если воспроизвожу несовершенства своего листика. Захочется ли смотреть на настоящий простой листик тому, кто увидел меня, прекрасную копию?
В глубине глаз серой кошки сверкает зеленый янтарный блеск бабочкиного крыла, как будто художник сказал: что может быть грациознее, изящнее, чем кошка? Какому существу больше подходит быть воплощением воздуха? Какое порождение воздуха сродни кошке? Бабочка, конечно бабочка! И там, глубоко в глазах кошки, таится намек на это, полунасмешливый намек, и прячутся за бахромой ресниц, за тонкой коричневой внутренней заслонкой уловки кошачьего кокетства.
Серая кошка, совершенство, утонченность, королева; серая кошка с ее намеками на леопарда и змею; намеками на бабочку и сову; это миниатюрный лев, со стальными когтями для убийства, серая кошка полна тайн, обаяния, секретов - серая кошка в возрасте восемнадцати месяцев, молодая дама в расцвете своей красоты, принесла третий выводок котят, на этот раз от серо-белого кота, который в период царствования короля был так пуглив, что не рисковал спускаться со стены. Она родила четырех котят, и ее старший сын сидел рядом во все время окота и наблюдал, вылизывая мать в промежутках между схватками, а также вылизывая котят. Он пытался забраться в гнездо вместе с ними, но получил по ушам: нечего впадать в инфантильность.
Глава пятая
Снова пришла весна, мы открыли дверь в сад, и серая кошка, ее взрослый сын и четверо котят с наслаждением торчали в саду. Но серая кошка предпочитала котятам общество старшего сына; и опять С. просто возмутилась, потому что, как только окот подошел к концу, серая кошка встала, отошла от котят и попала прямо в лапы своего взрослого сына, и они стали кататься и мурлыкать.
Старший сын играл роль отца для этого выводка: он участвовал в их воспитании не меньше, чем мать.
А тем временем уже замаячила, едва намеченная и неясная, как всегда вначале, перспектива потери серой кошкой своего статуса королевы и единственной богини в доме.
Там, вверху, в мире людей, происходили страшные бури, волнения и драмы; и с приходом лета в доме появилась прекрасная молодая грустная блондинка вместе с аккуратной, элегантной черной кошечкой, по сути дела подростком, и эту чужую поселили в подвальном помещении, конечно, только на время, пока у нее не было дома.
У маленькой черной кошки имелись красный ошейник и красный поводок, и на этом этапе жизни она была только собственностью и декоративным атрибутом прекрасной девушки. Кошечку держали подальше от царившей наверху королевы: им не давали возможности встретиться.
Потом вдруг сразу для серой кошки наступила полоса неудач. Прежде всего, наконец забрали ее сына: новые хозяева увезли его жить в Кензингтон. Четыре котенка тоже обрели новые дома. И мы решили, что хватит, ей не стоит больше рожать.
Я тогда не очень представляла себе, в чем заключается кастрация кошки. Я знала людей, которые "врачевали" котов и кошек. Когда я обратилась за советом в Королевское общество защиты животных от жестокости, они настойчиво советовали кастрацию. И их можно понять: им каждую неделю надо было уничтожать сотни нежелательных кошек, - каждая из которых, я полагаю, была для кого-то "Ах, какой милый котенок", пока не вырастет.
Причем в голосах дам из Королевского общества защиты животных от жестокости звучала та же нотка, что и в голосе продавщицы бакалейной лавки на углу, которая всегда говорила мне, когда я ходила по соседям, пытаясь пристроить котят: "Вы до сих пор еще не сделали это? Бедное животное! По-моему, жестоко заставлять ее проходить через такие пытки". - "Но ведь для кошки естественно иметь котят", - настаивала я, хотя по отношению к серой кошке была неискренней: уж в нее-то материнский инстинкт приходилось буквально вколачивать.
Мои контакты с жительницами нашей улицы в основном ограничивались кошками - потерянными или приходящими в гости, или котятами, которых дети хотят посмотреть, или котятами, которых они готовы взять к себе. И представьте, не было ни одной соседки, которая бы не настаивала, что заставлять кошку рожать - жестоко; они заявляли это страстно, истерично или, как минимум, хмуро и враждебно.
Старый холостяк, владелец овощного магазина на углу - который теперь закрыли (во-первых, из-за конкуренции с супермаркетом, а во-вторых, потому, что хозяин, не имея семьи, объявлял свой бизнес семейным), - тучный старик со щеками, красными до черноты, так отозвался об этих женщинах: "Сами-то они рожают все время, но о своих детях не заботятся, верно?" У зеленщика не было своих детей, и он был уверен, что прекрасно разбирается в чужих проблемах.
Правда, у него была престарелая мать, лет восьмидесяти, полный инвалид, и он взял на себя все заботы о ней. У его брата и трех сестер имелись свои семьи и дети, и они решили, что в обязанности неженатого брата как раз и входит заботиться о старой матери, а им хватает хлопот со своими детьми.
Он стоял в своем крошечном магазинчике, где на полках лежали брюква, турнепс, картофель, лук, морковь, капуста - остальные овощи, как всегда бывает в таких кварталах, появлялись только в замороженном виде, - и, наблюдая за детьми, бегавшими по улицам, недоброжелательно отзывался об их матерях.
Зеленщик тоже был за то, чтобы "сделать это" серой кошке. В мире слишком много людей, слишком много животных, слишком мало еды, никто сейчас ничего не покупает, куда катится мир?
Я позвонила трем ветеринарам и спросила, необходимо ли удалять у кошки матку и трубы, - нельзя ли только перевязать ей трубы? Мне не хотелось превращать беднягу в бесполое существо. Все трое с чувством настаивали, что лучше будет убрать все. "Все это хозяйство" - так выразился один из них; кстати, именно эту фразу как-то сказал моей подруге гинеколог: "Я бы избавился на вашем месте от всего этого хозяйства".
Очень интересно.
Г. и С., португальцы по происхождению, рассказали, что в Португалии среди представительниц буржуазии принято обсуждать на чаепитиях медицинские операции и свои женские проблемы. Причем описывают они эти органы весьма оригинально, словно речь идет о домашней птице - словом "потроха". Так и говорят: "Мои потроха, твои потроха, наши потроха".
Действительно, очень интересно.
Я посадила серую кошку в перевозку и отнесла ее к ветеринару. До сих пор ее никогда не запирали, и бедняга стала жаловаться: оскорблено было ее достоинство и попрано чувство самоуважения. Я оставила кошку у ветеринара и вернулась за ней в тот же день, попозже.
Она лежала в перевозке; от нее пахло эфиром, она была вялая, сонная, ее тошнило. На одном боку было выбрито большое пятно, и обнаженную светло-серую кожу пересекал красный шрам длиной в пять сантиметров, аккуратно зашитый кетгутом. Бедняжка смотрела на меня огромными темными возмущенными глазами. Ее предали, и она это понимала. Ее предал друг, тот, кто ее кормил, защищал, с кем она разделяла постель. С ней сделали что-то ужасное. Я не могла вынести ее взгляда. Я отвезла кошку домой на такси, и она стонала всю дорогу - издавала безнадежный, беспомощный, испуганный звук. Дома я посадила ее в корзину и убрала подальше перевозку, чтобы не напоминать ей о ветеринаре и боли. Я укрыла киску одеялом, поставила корзину возле радиатора и села рядом. Нельзя было ее считать очень уж больной, да и осложнений после таких операций почти не бывает. Просто бедняжка перенесла сильное потрясение. И безболезненно оправиться от такого жизненного опыта не может, по-моему, ни одно живое существо.
Два дня киска неподвижно пролежала в корзине. Потом с трудом воспользовалась кошачьей коробкой. Выпила немного молока и ползком вернулась, снова улеглась.
В конце недели на безобразном пятне, изуродованном швом, выросла щетина. Вскоре мне надо было снова нести ее к ветеринару, чтобы снять шов. Это путешествие далось мне труднее, чем первое, потому что теперь бедная кошка знала, что поездка в машине означает боль и страх.
Она кричала и бушевала в перевозке. Таксист, всегда готовый помочь, на некоторое время остановил машину, дал мне возможность попытаться успокоить кошку, но потом мы решили, что уж лучше покончить с этим сразу. Я ждала, пока снимали швы. Затем с трудом затолкала кошку обратно в перевозку и снова отнесла ее в то же такси. От страха она обмочилась и жалобно плакала.
Таксист оказался любителем кошек. Он удивлялся: почему бы этим врачам не изобрести противозачаточные таблетки для кошек? Неправильно, сказал он, что мы лишаем кошек их истинной природы ради собственного удобства.
Когда я вошла в дом и открыла перевозку, серая кошка, ожив наконец, выскочила из дома и взлетела на стену сада, проходящую под деревом. Глаза у нее снова были большими и испуганными. Ночью она пришла поесть. И спала не на моей кровати, а на диване. Она не разрешала до себя дотрагиваться еще много дней.
В течение месяца после операции ее очертания изменились. Не постепенно, но вдруг, сразу, она лишилась своего изящества, природной грации; и вообще все в ней стало грубее. Кожа вокруг глаз едва уловимо обвисла, сморщилась; изменилась форма мордочки - она стала шире. И сразу она стала пухлой кошкой, хоть и по-прежнему симпатичной.
Если же говорить об изменениях характера, ну, их можно отчасти объяснить, вероятно, другими ударами судьбы, обрушившимися на бедняжку в то же время: она лишилась своего друга - молодого кота, потеряла котят, и вдобавок в доме появилась черная кошка.
Так или иначе, но характер нашей кошки, несомненно, изменился. Ее самоуверенности был нанесен серьезный удар. В доме больше не было красотки-деспота. Ушло все: безусловное обаяние, душераздирающие приемы кокетства - изящные движения головкой и глазками. Она, конечно, вернулась к прежним трюкам: каталась на спине взад-вперед, чтобы ею восхищались, затаскивала себя, сгибая лапы, под диван, - но долгое время все это делалось с оглядкой. Кошка не была уверена, что ее трюки понравятся. Она долгое время вообще ни в чем не была уверена. Так что она стала настойчивой. В ее характере появилась жесткая нотка. Она вспыльчиво защищала свои права. Наша киска стала злой. Ее требовалось развлекать. Ее раздражали прежние поклонники, коты на стене. Короче говоря, она превратилась в типичную старую деву. Просто ужас, что мы делаем с нашими кошками. Но, очевидно, у нас нет выхода. Маленькая черная кошечка по ряду печальных причин не обрела своего дома и стала членом нашей семьи. Для гармоничного сочетания лучше бы она была котом. Но в существующих обстоятельствах две кошки встретились врагами; они часами, припав к земле, следили друг за другом.
Половина бока серой кошки еще была щетинистой после обработки бритвой, она отказывалась спать на моей постели, ела только после долгих уговоров, была несчастной и неуверенной в себе, за исключением одного твердого убеждения: черная кошка не должна занять ее место.
Черная же кошка, со своей стороны, знала, что будет жить в этом доме. И была уверена, что ее не прогонят. Она не сражалась: серая кошка была крупнее и сильнее. Черная залезала в уголок кресла, где спина была защищена стенкой, и не спускала глаз с серой кошки.
Когда ее враг уходил спать, черная кошка ела и пила. Потом тщательно обследовала сад, с которым уже была знакома, насколько это возможно при прогулках в ошейнике и на коротком поводке. Затем кошка осматривала дом, этаж за этажом. Она решила, что моя постель ей подойдет. Увидев это, серая кошка вскочила, зашипела и выгнала черную кошку, заняв свое место на моей постели. Тогда черная кошка расположилась на диване.
Характер у черной кошки был совсем не такой, как у серой. Это был спокойный, упрямый, скромный зверек. Черная кошка не знала, что такое кокетство, пока не увидела серую: она не принимала картинных поз, не флиртовала, не каталась на спинке, не носилась галопом, не демонстрировала себя.
Черная киска знала, что не она в доме главная кошка, прима тут - серая. Но и у второй тоже есть свои права, и она настаивала на них. Фактически эти кошки ни разу не подрались. Их великие дуэли проходили в форме обмена взглядами. Вот они садятся по разные стороны кухни; зеленые глаза не мигая уставились в желтые. Если черная кошка творила что-то выходящее, по мнению серой, за пределы допустимого, та негромко рычала и делала неуловимые угрожающие движения, напрягая мышцы. Тогда черная кошка отступала. Серая спала на моей постели, черной это было не дозволено. Серая могла сидеть на столе, но не черная. Когда приходили гости, серая первой оказывалась у дверей. И серая кошка ела только отдельно от черной, исключительно из свежевымытого блюдца, свеженарезанную еду и в другом месте кухни. Черной же для приема пищи годился и прежний угол.
Черная кошка со всем этим соглашалась и с обитателями дома была в меру ласкова, терлась о наши ноги, мурлыкала, разговаривала - она тоже была наполовину сиамка; но все делала с оглядкой на серую.
Такое поведение не сочеталось с ее внешностью. Внешний вид серой кошки и характер всегда были согласованны: ее манеры диктовались ее внешностью.
Но черная кошка была не так уж проста и иной раз ставила нас в тупик. Взять, например, ее размеры: с виду это мелкая, хрупкая кошечка. Когда она вынашивала котят, трудно было поверить, что в ней нашлось место для них всех. Но возьмите ее на руки: она крепенькая, тяжелая; это сильное маленькое животное плотного телосложения. С виду она вовсе не была скромной, домашней, готовой к материнству, хотя и оказалась такой впоследствии.
Черная кошка элегантна. У нее благородный несимметричный профиль, как у изображения кота на мавзолее. Когда она сидит, выпрямившись, поставив лапки параллельно, глядя вперед немигающими глазами, или сворачивается, полуприкрыв глаза, тогда она спокойна, отрешена от окружающего, словно ушла куда-то глубоко в себя. В такие минуты она мрачна, вызывает благоговение. И еще она черна, черна до невозможности. У нее блестящие черные бакенбарды, черные ресницы, ни одного белого волоска. Если серую кошку создавал мастер утонченности, любитель нюансов, то творец черной решил: пусть будет кошка черная-черная, ну просто квинтэссенция черноты, кошка из Подземного мира.
Этим противникам потребовались две недели, чтобы выработать правила сосуществования. Они никогда не прикасались одна к другой, не играли, не вылизывали друг друга; они отработали расстановку сил, в основе которой лежала настороженная враждебность. И грустно было это видеть, особенно когда вспомнишь, как серая кошка играла со своим подросшим ребенком и как они умывали друг друга и свивались в один клубок. Мы надеялись, что и эти двое со временем научатся ладить.
Но потом черная кошка тяжело заболела, и бедняжка серая совсем утратила свой, с таким трудом завоеванный, приоритет.
Сначала я думала, что черная простудилась. У нее был не в порядке кишечник: она часто бегала в сад. Несколько раз ее стошнило.
Если бы я отнесла ее к врачу тогда, болезнь не оказалась бы настолько запущенной. У бедняжки был энтерит - воспаление тонкой кишки; но я не знала, насколько серьезна эта болезнь и как мало кошек ее переносит, особенно если они еще не взрослые. На вторую ночь ее болезни я проснулась и увидела, что киска скорчилась в углу, - кашляет, решила я поначалу. Но она хотела, чтобы ее вытошнило, - хотя было нечем. Челюсти и морда бедняжки оказались покрыты белой липкой пеной, которую было не так просто стереть. Я смыла ее. Кошка вернулась в угол и скорчилась, глядя прямо перед собой. Ее поза была зловещей: она была неподвижна, терпелива, но не спала. Она ждала.