На площадке перед входом в квартиру Инна резко затормозила - дорогу им преграждала арфа, которую Мики, так и не дождавшись, прислонил к двери.
"Ключи в сумочке!" - почти предсмертно выдохнула Инна.
Габи трясущейся рукой отперла дверь и щелкнула выключателем. Когда Инна из последних сил тащила бездыханную Светку к дивану, Габи на миг показалось, что девочка подглядывает за матерью хитрым глазом сквозь неплотно смеженные ресницы - неужто притворяется?
Ответа на этот коварный вопрос она так и не получила, хотя Светка пришла в себя довольно быстро и, как ни в чем не бывало, уселась с ними за стол пить чай. Убедившись, что можно уже не бояться материнского гнева, она, слизывая капли варенья с пальцев, поведала им историю своего бегства из летнего лагеря на берегу моря:
"Я подружилась с мальчишками из младшей группы, и часто перед сном заходила к ним в спальню поболтать. Так, о том, о сем, ничего особенного. А сегодня они на меня вдруг набросились - всем скопом, понимаешь? Они повалили меня на кровать и начали меня щупать, хватать и лезть грязными лапами мне под майку. Это был такой ужас, я думала, они меня задушат, их было много, они ползали по мне, как муравьи. Я не помню, как я от них вырвалась, - я продиралась сквозь них к выходу, а они бросались мне под ноги, чтобы задержать. Тогда я стала наступать на них, больно их топтать и пинать, и прямо по их спинам выскочила во двор. Сперва я не понимала, куда бегу, так я дрожала, но потом мне стало спокойней и я решила, что ни за что не вернусь обратно".
"А как ты добралась до Тель-Авива?"
"Часть дороги пешком, часть на попутках, а под конец на автобусе. Я сказала шоферу, что у меня нет ни гроша и он может выбросить меня на дорогу, но он будет гореть в аду, если со мной что-нибудь случится. Тогда он позволил мне доехать до Центральной станции. Я помчалась домой, а тут никого и дверь заперта!"
В этом месте Светка заплакала от жалости к себе: "Ну где ты была? Где ты была?"
В ответ Инна заплакала от жалости к себе, потому что рухнула ее мечта хоть пару недель пожить без Светки, от которой сплошные неприятности. На этой счастливой ноте всеобщей взаимной жалости они обнялись, поцеловались и наконец, улеглись спать. А Габи ничего не осталось, кроме как приютиться на старом пятнистом матраце, хранившимся у Инны под кроватью на всякий пожарный случай.
Заснуть никак не удавалось, матрац был кочковатый и слегка попахивал какой-то гнильцой. А стоило чуть забыться, как перед глазами начинал вращаться калейдоскоп фантастических образов прошедшей ночи. Впрочем, ночь еще не прошла и никак не проходила, она тянулась
и тянулась, и остановить этот калейдоскоп нельзя было ничем. С горя Габи принялась решать свои финансовые проблемы - а нельзя ли при помощи полученных от Мики шальных денег устроить свою жизнь без изучения правил наведения чистоты на вилле Маргарита?
Но, к сожалению, дебит никак не сходился с кредитом, и бульдо не сходилось с сальдо, а только рифмовалось с бульдогом, не склонным размыкать челюсти до самого смертного часа.
На этой трагической ноте бессонница все же разомкнула челюсти и отпустила Габи, однако мощный телефонный звонок тут же вернул ее к проклятой реальности. Она сунула голову под подушку и решила стоически переждать несмолкающий звон, твердо уверенная, что он адресован не ей. Но переждать его оказалось не просто - если он и замолкал на пару секунд, то только для того, чтобы начаться с начала.
Наконец, из спальни выскочила встрепанная Инна и схватила трубку, из которой в комнату ворвался отчаянный женский визг, не на много децибеллов ниже телефонного перезвона. Инна слушала молча, время от времени выдавливая из себя ивритское "да". Глянув на часы, Габи убедилась, что нет еще и семи утра, - значит, звонок был по поводу Светки.
"Да, да, да", - монотонно кивала в трубку Инна, с каждым повтором уменьшая шансы Габи на возвращение в сладкие объятия Морфея. В конце концов, она вскочила и принялась лихорадочно одеваться. С нее на сегодня хватит - к черту Светкины проблемы, к черту Иннино гостеприимство, только бы поскорей удрать отсюда в пустую Зойкину квартиру и провалиться в долгий-долгий беспамятный сон.
Свободной от трубки рукой Инна делала ей отчаянные знаки - мол, не уходи, не бросай меня Светке на съедение, но Габи не поддалась подступающей к горлу жалости. Смирившись, Инна прикрыла трубку рукой и прошептала: "Позвони мне", но Габи отрицательно покачала головой. "Напиши куда, я позвоню сама", - взмолилась Инна и Габи набросала номер Зойкиного телефона на бумажной салфетке, обильно орошенной не вполне подсохшими с ночи Светкиными слезами.
В Зойкиной квартире и впрямь было тихо, зато невыносимо жарко, а кондиционер включать было строго-настрого запрещено: бережливый Гриша счета на электричество проверял не менее тщательно, чем телефонные. И тут на Габи снизошло озарение - даже дотошный Гриша не сможет обнаружить, что в его отсутствие несколько часов работал кондиционер, ведь в счетах электрокомпании не появляются строчки с датой включения прибора! Окрыленная этой мыслью она дождалась, пока из кондиционера хлынул в комнату поток холодного воздуха, и побежала отключать телефон, чтобы предотвратить неизбежный Иннин звонок. Обеспечив себе покой и благодать, она со счастливым стоном рухнула в Зойкину супружескую постель.
Разбудил ее пронизывающий до костей холод. Пока она спала, разъярившийся кондиционер откачал из спальни весь накопленный за десять дней запас тепла и солнечного света. "Неужто я целый день проспала?" - вглядываясь в заоконную тьму, не поверила Габи, и сдуру включила телефон. И напрасно - он тут же требовательно зазвонил, истомившись, как видно, многочасовым вынужденным молчанием. Из трубки на Габи выплеснулись Иннины невразумительные рыдания:
"Куда ты делась? Почему ты целую вечность не отвечаешь? Я думала, я с ума сойду, а тебя все нет и нет! Она обвиняет во всем меня! Она говорит, я воспитала настоящую секс-бомбу! Какое извращенное сознание надо иметь, чтобы назвать секс-бомбой мою двенадцатилетнюю задрыгу с костлявыми ключицами! Она якобы этих ребят намеренно дразнила - трогала их за разные места и рассказывала похабные истории! Ты можешь вообразить Светку в роли соблазнительницы?"
Габи на секунду припомнила вихлястую Светкину походочку и ее полуприкрытый глаз, подглядывающий сквозь ресницы за потерявшей голову матерью:
"И еще как могу! Жалко только, что ты не пошла в нее!"
"Ну, знаешь! - обиделась Инна. - И это говоришь ты, ты, с твоими-то замашками!"
Отделаться от Инны было непросто, но в конце концов Габи удалось повесить трубку, чтобы тут же немедленно отключиться - ясно было, что Инна теперь не оставит ее в покое ни ночью, ни днем.
Отключенный телефон помог Габи спокойно скоротать оставшиеся два дня. Отключенный телефон и море. Первый день она провела на пляже, непрерывно удивляясь собственной тупости - как она умудрилась прожить столько лет в Тель-Авиве, пренебрегая этим мощным источником утешения? Провалявшись до заката на горячем песке у самого края бирюзовой пенистой кромки, она забылась настолько, что ни разу не прокрутила в уме кинопленку с Дунским, втаптывающим увядшие розы в мокрый пол их ушедшей в небытие квартиры. А ведь до сих пор память об этой прощальной картине торчала в ее сердце саднящим розовым шипом.
В надежде на продление блаженства она назавтра снова отправилась на пляж. Спускаясь к морю по извилистой дорожке, сбегающей вниз по крутому склону от парадного подъезда отеля "Хилтон", она увидела у подножия холма высокую фигуру в черном, патетически вздымающую руки к небу. Фигура то ли пела, то ли читала проповедь обтекающей ее пестрой толпе купальщиков, ветер подхватывал обрывки слов и уносил в море. Однако музыка ее неразборчивой речи наверняка не была ивритской.
И точно, - подойдя ближе, Габи явно распознала родные интонации, а вслед за ними и слова, в каком-то смысле, тоже родные, во всяком случае, знакомые до боли.
Интонации были страстные, голос женский, пророческий:
"Какая жидовня наглая прет! Вы только поглядите на эти наглые жидовские морды! Но ничего, долго им тут ходить не придется, скоро всем им придет конец".
"Сейчас этой дылде кто-нибудь вмажет!" - злорадно подумала Габи, но жидовские морды равнодушно проходили мимо, не проявляя никакого беспокойства по поводу обещанного им скорого конца. Габи тоже последовала их примеру и пристроилась на расстеленном у самого моря полотенце так далеко от пророчицы, чтобы не видеть ни ее распатланных рыжих косм, ни ее развевающихся черных одежд.
Однако забыть ее не удавалось и вчерашнее душевное спокойствие было нарушено. Опять полезли в голову грустные мысли и ненужные воспоминания, а вслед за ними в душу закрался страх перед будущим. Что ждет ее на вилле Маргарита, которой она вдруг так очаровалась ни с того ни с сего? Откуда взялась эта совершенно незнакомая Тамара, втравившая ее в столь сомнительную аферу? Кто она - баба Яга или добрая фея?
Габи прищурилась и посмотрела на себя со стороны - это было уникальное зрелище: она в фартуке и резиновых перчатках драит шваброй пол белоснежной кухни на вилле Маргарита! В прошлой жизни Габи ненавидела резиновые перчатки и по мере сил уклонялась от необходимости протирать пол шваброй, зато теперь это станет ее ежедневной обязанностью. И главной радостью, потому что других радостей не предвидится. Можно, конечно, попробовать вскружить голову отбывающему в лучший мир элегантному Иоси, но, честно говоря, радости в этом не будет никакой, одни неприятности.
Отчаявшись исправить испорченное вконец настроение, Габи попыталась найти утешение в море, но и море сегодня уже не было таким ласковым, как вчера. Он! бурлило и вскипало у ног мутными беспорядочным! волнами, которые, откатываясь, подхватывали е снизу под щиколотки и тащили в опасную глубин] Стряхнув набрызганный на нее волнами песок, Габ! решительно свернула полотенце и направилась до мой. Если тайком одолженную ей чужую квартир можно было считать домом.
Перебираться к замученной Светкой Инне не хотелось до слез - теперь три дня подряд придется быть арбитром в их затянувшейся игре в "дочки-матери". С самого светкиного рождения комплект Инна-Светка был полон высокого драматизма, а Габи что-то устала от драматических событий. Их накопилось слишком много на такой короткий отрезок времени. Однако больше невозможно было уклоняться от выхода на связь с Инной, пришла пора включить телефон, который заверещал немедленно, словно только того и ждал.
С содроганием поднимая трубку, Габи почти ожидала, что из нее собственной персоной выскочит потерявшая терпение Инна.
"Куда ты подевалась, племяшка?" - произнес незнакомый, вовсе не Иннин голос.
"Какая я вам к черту племяшка?" - чуть не вырвалось у Габи, но она во-время догадалась, что звонит Тамара. На целых три дня раньше - с чего бы это?
"Собирай-ка вещички и вали сюда", - скомандовала Тамара по-командирски.
"Как, прямо сейчас?" - оторопела Габи.
"Можно завтра, но только рано-раненько, с первым автобусом, ладно?"
"А в чем дело? Случилось что-нибудь?"
"Да нет, ничего особенного - просто Иоси вбил себе в голову, что ты за один день не постигнешь всех премудростей нашего быта. Он требует, чтобы я начала обучать тебя загодя. Особенно волнует его процедура подачи ему
завтрака - это у нас настоящая церемония. Так что приезжай овладевать".
"Ого! Значит Иоси все же клюнул на мои ножки, - пропела Габи, закончив разговор. - Интересный сюжет может получиться!"
Как только спала дневная жара, она отправилась в ближайшую телефонную будку - обрадовать Инну, что жить у нее не будет. Но Инна нисколько не обрадовалась, а скорей огорчилась и попыталась прямо по телефону развернуть перед Габи полный веер своих материнских проблем, однако Габи не далась. "У меня карточка кончается", - сурово оборвала она Иннины излияния и, преодолевая внезапно нахлынувшую сонливость, поплелась к Зойкиному дому.
Уже совсем стемнело, улица была тиха и безлюдна. Вдруг Габи услышала за спиной быстрые шаги - ее догонял кто-то хриплый, непрерывно кричавший ивритскую брань в переносной телефончик. Перед самым входом в Зойкин дом владелец хриплого голоса ловким маневром обогнал Габи и заметался перед нею по тротуару, преграждая путь. На миг отодвинув телефон от уха, он простер к ней руки:
"Ну где, где скажи на милость, человек может здесь пописать? Я сейчас с ума сойду или уписаюсь!" - выкрикнул он, явно рассчитывая на помощь и сочувствие.
Габи шарахнулась от него и начала лихорадочно нажимать на кнопку интеркома. Дверь загудела, Габи вбежала в неосвещенный подъезд, хриплый страдалец ворвался вслед за ней. Содрогаясь от ужаса, Габи миновала открытую кабинку лифта - оказаться с ним наедине в замкнутом пространстве? Нет уж, спасибо! Габи помчалась вверх по лестнице, опасаясь погони. Но хриплый мужик за ней не последовал - через секунду подъезд огласился звоном падающей на каменный пол мощной струи.
"Ну вот, приземлилась благополучно, - вздохнула она с облегчением, запирая за собой дверь. - Теперь пора собирать монатки и стирать следы своего незаконного присутствия. А завтра мы займемся беднягой Иоси".
Монатки собрать было несложно, Габи ведь почти не распаковывала чемоданы. Раньше возникала проблема с их доставкой, но случайный заработок на русском романсе дал ей возможность по-барски довезти их до виллы на такси как раз во время, чтобы приступить к освоению церемонии завтрака. Церемония оказалась вовсе не простой, так как состояла в основном не из приема пищи, а из приема лекарств.
"Запоминай, - распорядилась Тамара и выложила на стол квадратный альбом, похожий на кляссер собирателя марок. Альбом оказался плоской коробкой, разделенной на квадратные гнезда, заполненные таблетками всевозможных форм и цветов.
"Значит, так. Перед грейпфрутовым соком - две зеленых и одну розовую, потом десять минут подождать и подать четыре маслины и пол-питы, подсушенной в тостере. Во время еды десять капель этой коричневой микстуры, растворенных в рюмке теплой воды, и желтую капсулу..."
Тут Габи отключилась - она слышала голос Тамары, но не понимала ни слова. Иногда отдельные обрывки прорывались в ее затуманенный мозг, в невообразимых сочетаниях:
"... после анализа мочи стакан молока... на кончик языка... из пипетки на лимон... без сахара ... и две красных"
Голова закружилась, и кляссер с таблетками поплыл перед глазами, качаясь на невидимых волнах. Господи, как можно все это запомнить, не перепутать и подать в нужное время в правильном порядке? А вдруг она отравит этого замечательного Иоси? Заметив ее испуг, чуткая Тамара сама испугалась и зачастила стремительной скороговоркой:
"Да ты не бойся - мы сейчас все в точности запишем. Это ведь не сложно, запишешь, запомнишь и привыкнешь".
Сомневаясь, что она привыкнет к лекарствам, Габи несомненно уже начала привыкать к Тамариным скороговоркам, напоминающим цыганские заговоры от превратностей судьбы. В этом деле главное - говорить быстро-быстро, чтобы не дать себя перебить и не порвать гипнотическую паутину, в которой все больше и больше запутывается собеседник.
А Тамара все говорила и говорила, пока средство не сработало - на Габи вдруг снизошло заоблачное спокойствие, и пестрый хоровод таблеток выстроился в стройные разумные ряды, поддающиеся простой житейской логике. Все очень просто - желтые с красными, синие с зелеными, потом микстура, десять капель в рюмке теплой воды, потом четыре маслины и пол-питы, подсушенной в тостере, и т.д. и т.п.
И нечего пугаться - во всяком случае не ей, за неделю зазубривавшей наизусть роли Антигоны и Жанны д’Арк.
Тамара уехала, в рекордный срок обучив Габи хитрой профессии прислуги, и все пошло, как по маслу, - желтые таблетки не путались ни с красными, ни с синими, пол-питы подсушивались в точности как надо, число маслин в баночке всегда оказалось кратным четырем, и даже анализ мочи на сахар давал вполне приемлемые результаты. Вот только идея соблазнения Иоси явно не срабатывала, - несмотря на все старания Габи, взгляд его скользил по ее прелестям с приязнью, но без мужского интереса. Может быть, он и вправду серьезно болен?
Габи проникалась к нему все большей и большей симпатией, но не позволяла ей скатиться до жалости - ее с детства учили, что жалость - эмоция отрицательная и разрушает нервную систему субъекта жалости без всякой пользы для ее объекта. Закалив таким образом сердце и душу, она решила бессердечно и бездушно выполнять свои обязанности. Все шло как бы складно, если бы очень скоро не обнаружилось, что рутинная обыденность этой хорошо налаженной жизни начинает сводить Габи с ума.
Время словно остановилось и потеряло смысл: один день однообразно сменял другой, ничем от него не отличаясь, и ничего не маячило впереди, ни горького, ни сладкого. Габи даже показалось, что она потихоньку обрастает ленивым жирком, хотя весы в туалетной комнате Беллы, на которые она взбиралась каждый день во время уборки, этого не подтверждали. Ей начали сниться гнетущие сны - чаще всего она превращалась в огромную пеструю муху, и в тщетной попытке вырваться наружу с тихим жужжанием билась о стекла стрельчатых окон оранжереи. Это было тягостно и неумно - там, снаружи, идти ей было некуда и никто ее не ждал.
Иногда в свой обеденный перерыв, распластавшись на красном ковре под сенью тропических деревьев, Габи играла с мыслью позвонить Инне, но осуществить это желание ей мешало странное безволие, сковывающее все ее движения и помыслы. Она протягивала руку к телефонной трубке, но рука повисала в воздухе, так и не дотянувшись. Что она могла рассказать о своем бессмысленном существовании? Чем могла помочь Инне в ее безнадежной борьбе со Светкой? Она ничего не хотела и ничего не могла. Дни и недели вяло переливались друг в друга, ничем не отмеченные, но зато ничем и не омраченные.
Однажды Белла бросила ей впопыхах - Белла вечно куда-то спешила и все делала впопыхах:
"Сегодня мы ужинаем в оранжерее - у нас будет гость".
И, цокая каблучками, ускакала по гранитной дорожке к поджидающему ее "Мерседесу". А Габи, как открыла рот для вопроса, с чего вдруг гость и кто такой, так и осталась стоять на пороге с открытым ртом. С тех пор, как она заняла на вилле Маргарита малопочетное место домоправительницы за все услуги, здесь ни разу не принимали гостей. Белла как-то в сердцах объяснила, что суеверные еврейские интеллигенты, составлявшие раньше круг их друзей, узнав о болезни Иоси, в ужасе шарахнулись от них.
"Столько было людей вокруг и в один миг никого не осталось. Они вообразили, что несчастье заразительно", - печально заключила она.
И вдруг кто-то из них решился явиться к ужину? Чтобы узнать, что заставило этого отважного, свободного от предрассудков героя нарушить общественный заговор, Габи отправилась к Иоси. В редкие хорошие минуты Иоси любил посудачить с ней о театральных делах и о культурных особенностях русской общины. Белла их болтовню не очень одобряла, и они норовили уединиться в кабинете Иоси, когда ее не было дома. Габи на всякий случай делала вид, что вытирает пыль, а Иоси делал вид, что принимает лекарства, что было почти правдой.